— Да нет, — сказал Серёга и потряс головой.
— Но ведь ревел-то, наверно, здорово, а?
— А как же! — сказал Серёга, и в голосе у него послышалась гордость.
— «А как же, а как же»! — передразнил Старик. — Горе с вами, честное слово, — и вздохнул. — Ну, одевайся. Пойдём с тобой к Казарцеву.
— К кому? — Серёжка присел на постели.
— К Ка-зар-це-ву! — снова передразнил Старик.
— А зачем? — всё ещё не веря, спросил Серёжка.
— Там узнаешь, одевайся…
Сначала Серёжка побежал на кухню и на всю открыл кран. Из крана хлынула тугая струя. Разводчик сунул в неё палец и поочерёдно потёр оба глаза. Потом он провёл по лицу майкой, схватил, присев перед кухонным столом, кусок сахару и кинул его в рот.
— А штаны какие надевать? — спросил он у Старика.
— Новые! — буркнул Старик.
— Самые-самые?
— Самые что ни на есть, — строго сказал Старик.
Серёжка надел шевиотовые штаны, недавно перешитые матерью из отцовских, сунул ноги в скрипучие сандалии.
— А пиджак? — спросил он. — Тоже самый-самый?
— Надевай-ка ты вельветку, — серьёзно посоветовал Старик. — Ту, с орденами…
И Серёжка закивал головой, соглашаясь, потому что у него, признаться, не было вообще никакого пиджака, не говоря уже о «самом-самом».
Они медленно прошли по улицам, и все ребята смотрели на Серёгу сочувственно, потому что каждый уже хорошо знал, где Серёжку ранили. Вчера перед магазином разгорелся такой скандал, какого ещё не видели на Авдеевской площадке. Взрослые разводили упирающихся ребят по домам, многие убежали, а Дерибаска и Амос ночевали в милиции, и с них взяли даже какую-то подписку.
Серёжка улыбался ребятам и качал головой: нет, мол, нисколечко не больно.
Старик вёл Серёжку за руку, и у треста Серёжка долго оборачивался, провожая взглядом новенькие чистые «Волги», которых сегодня было гораздо больше, чем когда-либо.
В приёмной Старик кивнул молоденькой секретарше и большим пальцем ткнул куда-то за спину.
— Там Николай Трифонович?..
— Там, — сказала секретарша. — Только советую тебе подождать немного…
— Жарко там? — усмехнулся Старик и снова ткнул пальцем.
— Жарко, — сказала секретарша.
Серёжка поглядел, куда показывал Старик, и увидел за спиной у себя высокий полированный шкаф с чёрным шариком на дверях вместо ручки.
Что только делает в этом шкафу товарищ Казарцев, удивился Серёжка.
И ещё он пожалел про себя товарища Казарцева: конечно же, в шкафу должно быть очень даже жарко, потому что так-то он высокий и ширина порядочная, только чересчур плоский — нелегко в нём такому толстому, как товарищ Казарцев, уместиться, живот ему, наверное, прижало.
В шкафу вдруг что-то скрипнуло, заходило.
И оттуда вырвался чуть приглушённый, но всё-таки грозный голос. Слов разобрать было нельзя.
— Постараемся, — ответил другой голос, и из шкафа спиной вышел лысый человек с бумагами под мышкой.
Старик поздоровался с ним, но тот вместо того, чтобы ответить «здравствуйте», сказал ещё раз:
— Постараемся!..
И поклонился Старику.
А Старик уже тащил Серёжку в шкаф, и только внутри уже Серёжка понял, что никакой это не шкаф, а удивительная двойная дверь. И жарко, наверное, бывает за ней не самому товарищу Казарцеву, как подумал сначала Серёга, а тем, кто к нему приходит.
Товарищ Казарцев поморщился, когда увидел Старика и Серёгу, хотел, видно, что-то сказать, но потом только буркнул:
— Пришли-таки?..
В кабинете у товарища Казарцева стоял покрытый зелёной скатертью длинный-предлинный стол, за которым сидели незнакомые Серёжке люди в чёрных костюмах и в галстуках. Сам Казарцев сидел в конце кабинета за маленьким столом, боком приставленным к длинному-предлинному.
Старик поздоровался и, подталкивая, провёл Серёжку мимо длинного ряда стульев к самому товарищу Казарцеву.
Начальник смотрел на Разводчика. Он пригладил седой ёжик и потрогал зачем-то свой большой красный нос.
— Ну, рассказывай, — сказал он Серёжке уже негромко, почти ласково. — Значит, ты и есть тот самый герой?..
Серёжка не знал, почему он «тот самый герой», но на всякий случай молча кивнул и принялся разглядывать большущий аппарат с множеством белых и зелёных кнопок, на котором стоял головастик — микрофон.
— Герой и грудь в орденах, — сказал один из этих, в чёрных костюмах. — Откуда столько орденов-то?
Серёжка спрятался за Старика, зато товарищ Казарцев сказал:
— К нам ведь в этом году приехали солдаты, мы же у вас просили… Вот и раздают мальчишкам свои знаки.
— Так ты зачем пожаловал, герой? — снова спросил в чёрном пиджаке.
Но Серёжка только несмело выглянул из-за Старика, а Старик, посмотрев на товарища Казарцева, почему-то вздохнул и негромко сказал незнакомым:
— Вопрос тут у нас один… С детьми вот… Некоторые сады и ясли никак достроить не соберёмся, и с летним отдыхом для тех, кто постарше, — тоже плохо. Совсем швах, как говорится. Бегают вот мальчишки по улицам, каждый день — драка… — Старик отступил, выдвигая вперёд Серёжку. — Вот, пожалуйста…
— В самом деле ге-рой! — снова сказал в чёрном пиджаке, слегка Серёге улыбнувшись, и Серёга подумал, что этот, наверное, и есть тут самый главный. — Как зовут-то?..
Все смотрели на Серёжку: кто с улыбкой, а кто вроде бы строго, и у него от такого внимания пересохло в горле.
— Сергей, — сказал он очень тихо и вытер о вельветку на животе потные ладони: в кабинете у товарища Казарцева и в самом деле было что-то жарковато…
— Сергей-воробей, — сказал тот, которого Серёга определил тут самым главным.
Все заулыбались, и товарищ Казарцев улыбнулся тоже, а Старик даже негромко хихикнул и мягко, словно кого боялся обидеть, проговорил:
— Явное, понимаете, противоречие… Явное и очень удивительное!.. Мы заботимся о будущем этого молодого человека, вон какой завод для него создаём, но на сегодня пока забыли о мальчишке об этом совершенно!..
Старик положил руку Серёжке на плечо, и Серёжка посмотрел на него снизу вверх, а когда снова перевёл взгляд на самого главного в чёрном пиджаке, тот уже не улыбался, лицо его сердито хмурилось.
— А вы что же, специалист по противоречиям? — спросил он у Старика каким-то скрипучим голосом.
— Вообще-то у меня другая профессия, — сказал Старик и пожал плечами.
— По совместительству? — подсказал другой, в чёрном пиджаке.
— Ну да, — кивнул Старик, улыбаясь так неохотно, словно это его заставляли улыбаться. — По совместительству… В свободное от работы время…
И все теперь, и товарищ Казарцев тоже, смотрели на Старика так, будто он их почему-то не слушается…
— Противоречие не противоречие, а детские учреждения строить надо в первую очередь, — громко сказал наконец самый главный. — Или, товарищ Казарцев, вам это неизвестно?..
Товарищ Казарцев снова сердито посмотрел на Старика, а Старик улыбнулся виновато.
— Значит, не забудете, Николай Трифонович? Завтра, в шесть…
— Ладно, ладно, — пообещал товарищ Казарцев. — Подъеду, подъеду, если…
И он вопросительно глянул на этих, в чёрных костюмах.
— Да, к этому времени, конечно, сможете… — сказал самый главный, тот, перед которым лежала рыжая папка.
Когда они вышли, Серёжка спросил:
— А они — из Москвы?..
— Нет, — сказал Старик, — они из области…
— Значит, ты — главней?..
— Это почему?..
— Потому что ты — из Москвы?..
— Нет, — сказал Старик усмехнувшись. — Моего брата журналиста это не касается: из Москвы ты — не из Москвы…
— Твой брат — журналист?..
— Я — журналист…
— А брат?..
— При чём тут мой брат?..
— Сам сказал: моего брата…
— Значит, меня… Это так говорится…
— А-а-а…
Они спустились на первый этаж и заглянули в комитет комсомола. Славки не было, а в комитете возился художник. Он стоял с кистью перед большим белым щитом, на котором сверху Серёжка прочёл одно слово: «Мальчишки!»
— Как дела? — спросил Старик у художника. — Меня не спрашивали?
Художник будто что вспомнил, глаза у него весело заблестели:
— Ну, как же! И спрашивали, и… Вон там, на подоконнике, по-моему, целое послание. В конверте.
Старик боком прошёл мимо плаката, взял с подоконника синий конверт, глянул на него и нахмурился. Художник сказал весело:
— Завидую я тебе! И дома небось наговорились, и сюда с запиской бежит… эх!
— А ты не завидуй!
Старик усмехнулся, и глаза у него стали грустные, совсем такие, какие бывают дома, когда он достанет карточки и смотрит на них, смотрит.
