Тётя Лера и так красивая, а на фотографии ещё красивей. Вот Старик на неё и смотрит. А потом на те, на которых его сын, сынок Старика — маленький такой, глазастый пацанёнок…
А если ещё Старик немножко выпьет, то станет непонятно так говорить:
«Что есть долг?..»
«Это деньги», — сказал однажды Серёжка.
«Э, не-ет, — заспорил Старик. — Это как раз то, чего не отдать никакими деньгами…»
И дальше всё вот так же непонятно…
«Уедет твой друг, уедет, — сказала вчера Серёжкина мама. — По сыну, видать, скучает… Они чего и дружат с тобой — что он, что дядя Слава. По детишкам-то сердце ноет — вот что!..»
— А ты уедешь, Старик? — спросил теперь Серёжка, когда они шли по коридору дальше — в редакцию.
— Куда это? — спросил Старик.
— В Москву?..
— Чего ты ко мне пристал сегодня со своей Москвой? — обиделся Старик. — Между прочим, тебя это не касается, понял?..
И Серёжка замолчал: ясно, уедет…
В редакции они уселись за отдельные столы друг против друга, и Старик немного помолчал, прикрывая глаза ладонью, потом сказал:
— Ладно, вот что… Бери-ка бумагу и карандаш и слушай меня внимательно…
И он рассказал Серёжке о том, что завтра вечером на площади будет собрание всех ребят Авдеевской площадки, и он, Серёжка, должен будет выступить там и сказать, что воевать уже надоело и надо наконец заключить мир.
И они принялись сочинять речь.
Старик говорил, а Серёга записывал, но у него ничего не получалось, и тогда Старик сам сел за машинку и быстро настукал речь на полстранички.
«Мальчишки! Супятчики и мехколонцы!
К вам, первым жителям Авдеевской площадки, обращаюсь я сегодня…» — так начиналась эта замечательная речь.
Серёжка спрятал листок в карман — то, что написано, он должен был наизусть выучить дома.
На обратном пути из редакции они снова заглянули в комитет и увидели, что художник уже закончил свою работу. Теперь на щите можно было прочесть объявление, написанное большими буквами:
МАЛЬЧИШКИ!
СЕГОДНЯ В 6 ЧАСОВ ПРИХОДИТЕ НА МИТИНГ!
БУДЕМ ГОВОРИТЬ О ВСЕОБЩЕМ И ПОЛНОМ РАЗОРУЖЕНИИ
И О СТРОИТЕЛЬСТВЕ ЛЕТНЕГО ПИОНЕРСКОГО ЛАГЕРЯ В ТАЙГЕ.
На митинге выступят:
1. Товарищ Казарцев, начальник стройки.
2. Шофёр товарищ Геннадий Ивахненко (дядя Куд-Кудах).
3. Ученик 2-го класса 1-й школы Сергей Чашкик (Разводчик).
МИТИНГ СОСТОИТСЯ НА ГЛАВНОЙ ПЛОЩАДИ.
Комитет ВЛКСМ
Сознательные мальчишки.
— Вот, — сказал художник. — «Сознательные мальчишки».
И поставил точку.
— Вот так, товарищ Чашкин, — сказал Старик и подмигнул Серёге: — Вам ясно?
Серёга только пожал плечами. Честно говоря, ему было неясно: почему это Старик до сих пор не прочитал письмо, которое он взял на подоконнике?
— Товарищ Чашкин-Ложкин, — сказал Старик. Помедлил ещё немного и снова подмигнул: — Товарищ Чашкин-Ложкин-Поварёшкин!
Он улыбнулся Серёге, но тот увидел, что глаза у Старика были почему-то очень грустные…
На площади снова стоял длинномер — большая машина, обитая кумачом. На кумаче были узкие высоченные слова: «Ребята! Довольно квасить носы! Построим свой пионерлагерь!»
Кумач ярко светился, а буквы серебристо блестели, потому что солнце уже готово было сесть за реку, а пока щедро лило тепло на посёлок.
Пока оно присело на стрелу крана, который высится в новом квартале, и плющится, потому что никак не может сдвинуть стрелу.
Кажется, если сейчас залезть на кран и пустить стрелу по кругу, то она понесёт на себе и это красное, чуть-чуть расплющенное солнце.
Перед машиной уже собрались мальчишки. Группками, они как будто совещаются о чём-то, переходят от одного кружка к другому, слушают.
На машине пожилой монтёр устанавливает микрофон, потому что Славка сказал, что всё должно быть как на большом митинге. Он попросил Серёжку понаблюдать, чтобы всё было, как полагается, и Серёжка теперь стоит рядом с монтёром и тоже щёлкает пальцем по густой сетке микрофона.
— А ну, посчитай-ка, сынок, проверь его, — говорит монтёр. — Раз, два, три, четыре, пять, потом обратно…
Этого можно Серёжке не объяснять. Он и сам знает, как проверяется микрофон. Небось ни одного митинга не пропустил он на Авдеевской площадке.
— Один, два, три, — медленно начинает считать Серёжка, и все ребята оборачиваются к машине. Все они смотрят на Разводчика, и, конечно, можно было бы сейчас подмигнуть кой-кому, помахать рукой Борьке Амосу, показать язык Дерибаске. Но Серёжка занят серьёзным делом.
Он уже третий раз досчитал до пяти и третий раз начал называть цифры в обратном порядке, когда кто-то крикнул:
— Давай считай дальше, Разводчик!
— Правильно, чего туда-сюда на одном месте?
Но Серёжку этим не возьмёшь. Как надо, так и делает, чего там!
— Да он дальше не умеет!.. — слышится знакомый голос.
И Серёжка видит: на перевёрнутой железной урне сидит Дерибаска. Сидит как ни в чём не бывало, чертит что-то прутиком на земле.
— Он же дальше пяти не знает!.. — кричит Дерибаска.
«Ах, не знаю дальше пяти, да?» — думает Серёжка.
Он берётся рукой за тонкую металлическую шейку и наклоняет микрофон к себе. Сейчас он досчитает до ста, даже до двухсот.
— Ну что, будем начинать?
Серёжка оборачивается.
Рядом с ним уже стоит Славка. Одет он всё так же — на нём клетчатая ковбойка, зелёные лыжные штаны, тяжёлые, на «тракторной» подошве ботинки.
— А где Старик? — спрашивает Серёжка.
— Сейчас он должен подъехать, — говорит Славка. — Вот-вот…
Вообще-то знает Серёжка, где Старик, это он так спросил, на всякий случай.
А Старик поехал в город на вокзал — провожать тётю Леру. Она поедет обратно в Москву, а Старик останется здесь, на стройке…
Серёжка одного только боится: а вдруг тётя Лера в последнюю минуту да и уговорит Старика?.. Прыгнет Старик на подножку, да и прощай, стройка, прощай, Серёжка, прощайте все!..
А шпагу, да перчатки, да всё такое остальное пришлёт ему потом Славка или отвезёт, когда сам потом будет уезжать, он же тоже уедет, Серёжкина мать говорит, куда он денется, если семья — в Москве… Чего они там все в Москве нашли хорошего?..
Хотя бы уж скорей возвращался с вокзала Старик, чтобы точно увидеть: нет, не уехал он с тётей Лерой…
За спиной у Серёжки нарастает рокот моторов.
С разных сторон подходят к трибуне две машины.
Из кабины самосвала выпрыгнул почти на ходу, щёлкнув дверцей, дядя Кудах. Самосвал развернулся и пошёл обратно — наверное, Кудах попросил кого-нибудь из своих дружков поскорее подбросить его до посёлка.
А по другую сторону трибуны останавливается легковой «газик», и, опираясь на ручку дверцы, из него тяжело вываливается товарищ Казарцев.
Дядя Кудах становится на колесо и ловко прыгает на трибуну, а Казарцеву Славка подаёт руку. Казарцев пыхтит и лезет неловко.
«Каждый раз выступает с машины, а лазить не научился», — думает Серёжка.
— Митинг ребят Авдеевской площадки разрешите считать открытым! — громко говорит Славка, наклонившись к микрофону.
И мальчишки недружно аплодируют.
Серёжка вдруг замечает, что ребят очень много. Ничуть не меньше небось, чем на любом другом митинге. Разводчик замечает в толпе мальчишек — соседей, с которыми видится каждый день, и своих одноклассников, которых не встречал уже давно. Да разве встретишь — столько домов теперь в посёлке, и каждый — пятиэтажный.
— Слово начальнику стройки Николаю Трифоновичу Казарцеву! — говорит Славка.
И ребята аплодируют уже дружнее.
А Серёжка оглядывается на дорогу: не видно ли где Старика?..
Нет, не видно…
Неужели всё-таки уговорит его тётя Лера?
К микрофону подходит товарищ Казарцев, и Серёжка смотрит теперь на него.
— Товарищи строители! — громко говорит Казарцев.
И в это время Славка быстро наклоняется и что-то шепчет ему на ухо. Казарцев смущается вдруг, как маленький, гладит свой ёжик и потом снова решительно подступает к микрофону. Он берётся за головку, и она совсем исчезает в его громадной ладони.
— Дорогие мальчишки! — говорит он. — Ребята! Я вот сейчас назвал вас строителями… Так оно и есть. Не все, правда… Но однажды я шёл по посёлку и вижу: идёт по дороге каток, гравий, значит, прикатывает, а за рулём сидит мальчишка, ваш ровесник. Это, я понимаю, настоящий строитель!..
Товарищ Казарцев опустил микрофон и рубанул перед ним кулаком, когда сказал про этого мальчишку на катке. Видно, очень ему этот мальчишка понравился.
