Вдруг перед ним возник сам знаменитый учитель фехтования Фукаи.
— Почёл бы за честь, — поклонился Сяку Кэн. — Да, увы, нет времени! — И обезоружил его приёмом «пируэт ласточки». Почтенный Фукаи взмыл в воздух, как циркач, и рухнул, опрокинув обеденный стол.
Сяку Кэн уже взобрался на стену, но обернулся неизвестно зачем. И тут верный Дзидзо крякнул, расколовшись надвое, а всё-таки сумел отразить стрелу, направленную прямо в грудь.
Не опасаясь погони, Сяку Кэн шёл к опушке леса.
Будто быстрая волна замедляла свой бег, чуя близкий берег, конец пути.
Он даже приостанавливался, пытаясь так и эдак соединить две половинки Дзидзо. С тех пор, как мама Тосико подвесила его на ленточку, завязав особый узелок на шее, они не расставались. Как же быть без духа-охранителя?
И только успел он так подумать, как что-то маленькое неимоверно сильно обожгло спину. Оса? Или шмель?
Однако долетел грохот ружейного выстрела.
«Откуда здесь винтовки? — удивился Сяку Кэн, ощущая дурноту и слабость. — Скорее всего оса! Или шмель…»
Конечно, винтовки тут были ни при чём. Да и осы тоже. Если на время забыть о шмелях, то можно точно сказать — всё дело в мушкетах.
Сяку Кэн не знал, что с год назад к острову Хонсю пристал фрегат из Португалии, и господин Фарунага купил для пробы несколько тяжёлых, длинных мушкетов.
Впрочем, из его самураев не много нашлось охотников до этих «огненных труб». Так воняло порохом, закладывало уши и било в плечо, что пули улетали неведомо куда.
Лук и стрела вернее — так считали опытные самураи.
Лишь один, по кличке Шмель, пристрастился к пальбе по мишеням. Ему вообще было одиноко. Не повезло в жизни. С ним редко общались. Потому что, когда он говорил, слышалось одно назойливое, будто шмелиное, жужжание. И это с тех пор, как одна баба, одержимая лисой, пронзила ему горло дротиком.
Он раскладывал тыквы под каменной стеной поместья и стрелял с тридцати шагов. Но постепенно отходил всё дальше и дальше, а тыквы брызгали от ударов тяжёлых пуль, разлетаясь в стороны, как оранжевые фейерверки.
Это было очень забавно. И сам господин Фарунага поощрял самурая-мушкетёра. «Они созданы друг для друга, — шутил он. — И пуля, и стрелок жужжат отменно!»
Шмель и понятия не имел, в кого целится. Видел среди деревьев куртку с красными драконами, а представлял, что это очередная тыква. Зато, попав, разжужжался на радостях, как целый шмелиный выводок.
Но счастье его было коротко, поскольку Сяку Кэна в лесу не нашли. Если бы Шмель знал, кто это, чей сын, то не думал о тыквах. Прицелься получше, и его бы ждало повышение по службе при дворе князя Фарунаги.
Хотя в своё время мама Тосико тоже могла бы быть поточнее.
Пуля прошла почти навылет, да всё-таки застряла под правой ключицей. Сяку Кэн кое-как ещё мог идти, опираясь на «Меч быстрой волны». Он перевязал рану, но кровь не останавливалась.
Ночь провёл в дупле криптомерии, а на рассвете понял, что вскоре умрёт.
Ямабуси Энно всё знал наперёд.
«Конечно, во мне сидит пуля, — размышлял Сяку Кэн. — Но буду думать, что шмель. С ним легче договориться, чем с куском свинца».
Сяку Кэн решил, что человек-волна должен хоть раз в жизни увидеть настоящие волны. А чтобы добраться до них, надо одолеть отроги гор Кии, — тогда он попадёт на побережье Тихого океана.
Позволит ли рана со шмелём? Она так ноет и щемит, что гонит прочь сознание. Сяку Кэн уже не раз терял его и удивлялся, очнувшись, — где это он, зачем в лесу, кого опять ищет?
Тогда он рассказал своей ране, что непременно умрёт. «Не беспокойся, — убеждал её. — Ты вполне смертельная. Однако позволь увидеть океан. Чем быстрее дойду, тем быстрее умру. Иначе буду сопротивляться».
Ему удалось заговорить рану. Она, действительно, приутихла, перестала мучить. Зачем, если человек обещает без борьбы, по собственной воле оставить этот мир?
Сяку Кэн уже не терял сознание, хотя оно как-то расщепилось. То казалось, что Ганеша поддерживает его хоботом. То видился Ноздря с бронзовой головой Будды на плечах.
Камни шевелились под ногами, и он слышал их голоса. Мурлыкали травы и гудели, как трубы, на разные лады деревья.
Особенно запомнилась песня древних папоротников: «В стране Хацусэ, скрытой среди гор, клубится облако, плывя между горами. Быть может, это облик дорогой от нас ушедшей юной девы?»
Удивительно, но Сяку Кэн перебрался через холмы и горные отроги, отделявшие маленькую долину Ямато, где он прожил два года Дракона, от Великого водного пространства.
Солнце быстро скрывалось за скалами, появился бледный полумесяц, а впереди под ногами лежал, как тяжёлый свинцовый лист, громадный Тихий океан.
Казалось, он неподвижен.
Спустившись по козлиной тропе и миновав песчаные дюны, Сяку Кэн вышел прямо к воде и ощутил особенный бирюзовый ветер, падавший с небес.
И волны, волны, волны, одна за другой, будто подкрадывались к берегу, уничижаясь и стелясь по песку. Тихие, кроткие волны. Здесь был залив, и разбежаться от души им не удавалось. Едва слышалось их кошачье урчание — ро-нин, ро-нин. Так перекатывались и сталкивались камешки, уносимые водой, волнуемые океаном.
Сяку Кэн, надо сказать, почувствовал себя значительно лучше. Наверное, мог бы обмануть рану и жить-поживать дальше. Так хорошо было сидеть на плотном песке. Просто глядеть по сторонам и дышать. Для чего ещё жизнь?
Но если самурай дал слово — это его честь, которая превыше всего на свете. А Сяку Кэн, человек-волна по имени Рюноскэ, обещал умереть, увидев океан.
Он вспомнил рассказ мамы Тосико о том, как наёмный убийца, пронзив копьём самурая, воскликнул: «Какую зависть к свету жизни должны испытывать сердца в подобный миг!» На что умирающий ответил с улыбкой: «Но разве не были они в часы покоя научены смотреть на жизнь легко?»
В долине Ямато, вероятно, ещё светло, а тут, на берегу, смеркалось. Всё быстрее и быстрее. Волны чернели, крепли, на них появлялись белые гребешки.
А глаза Сяку Кэна заполняла темнота. Он подумал, что эта жизнь прошла живее прежней, в которой всё было удобно, спокойно, но скучно до тоски. Теперь же будет что рассказать в следующей, если ангел при рождении не шлёпнет его по устам, не лишит памяти. Жалко было бы её потерять!
Стремительной волной пронёсся он от берега до берега этой жизни. Душа уже собрана в путь до Чистой земли. И Дзидзо повёл его за руку по длинной узкой косе, поросшей соснами и словно уходящей в небо. «Это и есть Небесный мост», — шепнул защитник и покровитель путешественников.
Сяку Кэн улыбнулся точно также, как появившись на свет в семье самурая Ясукити, — когда увидел восходящее солнце.
Он успел понять, что прозрачный шар в виде луковицы, который увенчает башню дайгоринто, — это пространство. И сразу устремился к заострённой вершине, которая уводит в иные миры.
Тень скользнула по его лицу, и Сяку Кэн умер, как самурай, как человек-волна, — без стона и с улыбкой, не выпустив из рук деревянный меч.
Чешуя карпа Сёму
(примечания)
Когда выловили старого карпа Сёму, то диву дались — на каждой чешуйке иероглифы. Мудрено было их разобрать. Однако в соседнем буддийском монастыре нашлись учёные люди.
Они прочитали не только рассказ о человеке-волне, о Сяку Кэне, но и Примечания карпа, где в общих чертах изложена история Японии и самурайства. Вот некоторые выдержки оттуда.
Письменность в виде иероглифов пришла в Японию из Китая в пятом веке, а с десятого века их графический облик начал меняться.
Если китайцы называли японцев — люди «ва», то сами японцы именовали себя — «ниходзин», а свою страну — «Ниппон», или «Нихон».
Вся Япония располагается на островах, которых около четырёх тысяч, из них четыре крупных — Хоккайдо, Хонсю, Кюсю и Сикоку.
В Японии исповедовали синтоизм — путь богов. Обожествлялось буквально всё в окружающем мире — растения и скалы, ручьи и реки, ум человека и его физическая сила. А особенно — умершие. Божества, или духи, Ками присутствовали повсюду. Любое слово имело свой дух, который назывался «котодама».
Пришедший из Индии буддизм, видоизменяясь, более или менее мирно уживался с изначальной религией.
Японцы ведут свой род прямо от богини солнца Аматэрасу. И первым императором государства Ямато стал её прямой потомок Дзимму — в 660 году до нашей эры, по японскому летоисчислению, и в 35 году до нашей эры, по общепринятому.
Императора в Японии считают властителем по воле богов и называют «тэнно», то есть повелитель всего сущего, сын неба. Ему воздавали почести божества.
Есть сведения, что сначала в Японии правили женщины-шаманки. Известна царица Химико, которая ещё в третьем веке занималась колдовством и всячески обманывала простой народ.
