Сара ее обняла и принужденно засмеялась — все же приятно обнять теплое, толстое, маленькое тельце. День был тяжелый и, глядя в оконце, она сама чуть не плакала.
— Тут есть разные вещи, которых внизу нет, — сказала она.
— Какие? — спросила Лотти. Сара умела пробудить любопытство и не в таких маленьких девочках.
— Ну, трубы совсем близко… и дым облаками и кольцами, он идет прямо в небо… и воробьи, они скачут и болтают, как люди… и другие слуховые окна, оттуда каждую минуту может кто-то выглянуть… а главное, тут очень высоко, словно ты в ином мире.
— Ой, покажи мне! — вскричала Лотти. — Подними меня!
Сара ее подняла, поставила на стол. Обе они облокотилась на оконце и стали смотреть.
Те, кто ни разу не глядел из такого окошка, и не знает, насколько там все иначе. Слева и справа от них, к водосточным трубам, спускалась черепичная крыша. Воробьи — ведь здесь их дом — прыгали и щебетали, никого не опасаясь. Два из них присели на ближнюю трубу и затеяли ссору, пока один не клюнул и не прогнал другого. Соседнее оконце было заперто, в том доме никто не жил.
— Как жаль! — сказала Сара. — Если бы на том чердаке была девочка, мы бы могли разговаривать и лазать друг к другу, разве что боялись бы упасть.
Небо было настолько ближе, чем с улицы, что Лотти пришла в восторг. Здесь, из чердачного окна, все, что творилось внизу, казалось ненастоящим. Просто не верилось, что на свете есть мисс Минчин и мисс Амелия, и классная комната, а шум колес на площади словно и впрямь доносился из другого мира.
— Сара! — восхищалась Лотти, прижимаясь к ней. — Как тут хорошо! Лучше, чем внизу!
— Посмотри на воробья, — шепнула Сара. — Жаль, нет для него крошек.
— Есть! — отозвалась Лотти. — У меня в кармане кусок булочки. Я купила ее вчера и еще не доела.
Когда они покрошили булочку воробью, он вспорхнул и улетел на ближнюю трубу. По-видимому, он не привык к дружбе с обитателями чердаков, и крошек от них не ждал. Но когда Сара едва слышно чирикнула, он понял, что это — добрый подарок, склонил набок головку и с интересом посмотрел на крошки. Лотти едва удержалась от смеха.
— Спустится он? — шептала она. — Прилетит?
— Вроде бы да, — шепнула в ответ Сара. — Он прикидывает, все не решится… нет, решился! Да вот и он.
Воробей поскакал к угощенью, остановился неподалеку и снова склонил головку набок, прикидывая, не окажутся ли Сара и Лотти большими кошками. Наконец сердце подсказало ему, что они не так уж плохи, он приблизился еще, нацелился клювом на самую большую крошку, схватил ее и унес за трубу.
— Теперь он знает, — сказала Сара, — и вернется за другими.
Он и впрямь вернулся и привел друга, тот — родича, и все они с удовольствием поели, громко чирикая, а иногда склоняя головку набок, чтобы изучить получше Сару и Лотти. Малышка была в таком восторге, что совсем забыла первые свои впечатления. Когда же Сара сняла ее со стола, она показала ей другие достоинства комнаты, о которых та и не догадывалась.
— Она такая маленькая, — говорила Сара, — и так высоко над землей, словно гнездо на дереве. И потолок такой забавный. Смотри, вот тут едва можно выпрямиться, а утром, в постели, я смотрю прямо в небо через чердачное оконце, оно — как заплатка из света. Когда утро солнечное, по небу плывут розовые облачка, прямо надо мной, хоть потрогай. Когда идет дождь, капли как будто рассказывают что-то приятное. Ночью, если есть звезды, можно считать, сколько их в оконце. Знаешь, как много? А погляди на эту решетку. Если б ее отчистить, да растопить камин, было бы так уютно! Вот и получается, что комната у меня красивая.
Она ходила по ней, держа Лотти за руку, и та, одну за другой, видела все красоты. Лотти вообще верила любому слову своей приемной мамы.
— На полу, — говорила Сара, — мог бы лежать толстый и мягкий ковер, а в углу был бы диван, и на нем — подушки. А над диваном — полка с книгами, сразу достанешь. И шкура перед камином, и картины на стенах, чтобы скрыть пятна, маленькие, но красивые. И лампа с розовым абажуром. И стол посредине комнаты, и чайный прибор, и медный котелок на огне. Кровать была бы совсем другая, мягкая, с шелковым покрывалом. Ты подумай, как красиво! Воробьев бы мы приручили, они бы клевали с окна и просились в комнату.
— Ой, Сара! — воскликнула Лотти. — Я бы хотела тут жить!
Убедив ее вернуться вниз и проводив до лестницы, Сара вошла в комнату и постояла, глядя вокруг. Очарование ушло. Кровать была жесткая, одеяло — грязное, штукатурка — облупленная, пол — холодный и голый, каминная решетка — ржавая, а кроме колченогой табуретки, сидеть было не на чем. Она и посидела на ней, закрыв лицо руками. От того, что Лотти пришла и ушла, стало хуже — так бывает в тюрьме после ухода посетителей.
— Как здесь одиноко! — сказала она. — Совершенно никого нет.
Вдруг ее внимание привлек какой-то тихий звук. Она подняла голову и, будь она пугливой, тут же вскочила бы на табуретку. Прямо перед ней, на задних лапках, сидела большая крыса, с интересом к чему-то принюхиваясь. Крошки от булочки просыпались на пол и выманили обитателя норы.
Крыса была так забавна и так похожа на седого гнома, что Сара не могла оторвать от нее глаз. Она тоже глядела на Сару, словно хотела что-то спросить, но не решалась — и Сару посетила одна из ее странных мыслей.
«Тяжело быть крысой, — думала она. — Никто тебя не любит. Все вскакивают, убегают, визжат: „Ой, какой ужас!“ Я бы не хотела, чтобы так кричали про меня, и ставили ловушки, и еще притворялись, что хотят меня покормить. То ли дело воробей. Но ее же никто не спросил, кем она хочет быть… Никто не поинтересовался: „А может, лучше воробьем?“.»
Сидела она так тихо, что крыса приободрилась. Быть может, как тому воробью, сердце подсказало ей, что Сара на нее не кинется. Помог тут и голод. Собственно, то был крыс, многодетный отец семейства, и уже несколько дней ему очень не везло. Когда он уходил, дети громко плакали, и теперь он решил рискнуть ради кусочков булочки.
— Иди сюда, — сказала Сара. — Я не ловушка. Бери их, бедняга! Узники Бастилии дружили с крысами. Хочешь, я с тобой подружусь?
Не знаю, как животные все понимают, но они понимают, это бесспорно. Может быть, есть какой-то язык без слов, и все создания знают его. Может быть, у всего есть душа, и она беззвучно говорит с другой душой. Как бы то ни было, крыс понял, что бояться ему нечего. Он знал, что существо, сидящее на табурете, не вскочит, не закричит, не станет швыряться предметами, от которых в лучшем случае придется бежать в норку. Сам он был очень добрый и никому не желал зла. Когда он стоял на задних лапках и глядел на Сару, он надеялся, что она его поймет и не возненавидит. Когда таинственный язык сообщил ему, что так оно и есть, он осторожно подошел к крошкам и немного поел, поглядывая на Сару, совсем как те воробьи, да так виновато, что сердце у нее дрогнуло.
Она тихо глядела на него, стараясь не шевелиться. Одна крошка была гораздо больше других — собственно, это был кусочек булочки. Лежал он у самой табуретки, и крыс никак не решался к нему подойти.
«Наверное, хочет отнести семье, — подумала Сара. — Если я совсем не буду шевелиться, он подойдет».
Она затаила дыхание — и от осторожности, и от любопытства, а крыс, съев еще крошку-другую, подошел поближе, бросая искоса взгляды на большое, загадочное создание; и вдруг, смело схватив вожделенный кусок, мгновенно исчез в щелке.
«Так я и знала, это для детей, — подумала Сара. — Не иначе как мы с ним подружимся».
Примерно через неделю, в один из редких вечеров, когда Эрменгарда решилась прийти на чердак, Сара не открывала ей минуты две-три. В комнате было так тихо, что гостья подумала, не спит ли хозяйка. Но тут, к своему удивлению, она услышала, что та с кем-то ласково разговаривает.
— Ну, ну, Мельхиседек! — сказала она. — Бери-ка и иди домой, к жене и к деткам.
Почти сразу после этого она открыла дверь и увидела удивленную подругу.
— С кем ты говорила? — растерянно спросила она.
Сара улыбнулась и ответила:
— Обещай, что не испугаешься… и не закричишь, а то не скажу.
Эрменгарда чуть сразу не закричала, но сдержалась. На чердаке никого не было, а ведь Сара с кем-то говорила. Уж не с призраком ли?
— А оно… очень страшное? — спросила она.
— Некоторые их боятся, — сказала Сара. — И я сперва боялась, а теперь — нет.
— Это… привидение? — выговорила Эрменгарда.
— Нет, — засмеялась Сара. — Это моя крыса, то есть крыс. Его зовут Мельхиседек.
Эрменгарда прыгнула на кровать и подобрала ноги под ночную рубашку. Кричать она не кричала, но дышала тяжело.
— Ой, ой, ой! — приговаривала она. — Крыса!
— Так я и знала, что ты испугаешься, — сказала Сара. — А незачем. Я его приручила. Он меня знает и приходит, когда я зову. Ты все равно боишься посмотреть?
