– Что, девочка? – как бы очнулась женщина, – Извини, голубушка, не понимаю, – и, пожав плечами, задумчиво пошла дальше.
Удивленный, я сказал:
– Нет, так я не смогу!
– Сможешь, когда разомнешь язык и осмелеешь! – заверила Валя. – А без этого, Аскольд, к Амалии Викторовне и подступаться нечего.
По лестнице мы поднимались молча. Я тревожился, как бы из соседских дверей не начали, кукушками из часов, выскакивать любопытные физиономии. Валя, почувствовав мои опасения, шла тихонько, опираясь на кромки ступенек, чтобы не стучали каблучки. Мы прямо крались. И лишь у наших дверей, когда я достал ключ, она шепотом спросила:
– Дома никого?
– Никого… Заходи.
Оказавшись с ней один на один в сумрачном коридорчике, я опять смутился, как вчера в лесу. Краешком сердца я ощущал какую-то манящую сладость этого уединения и этого полумрака, но они пугали меня, и я включил свет. Стало спокойнее. Мы прошли в мою комнату, солнечную и чистую – я тут целый час протирал запыленные полки, стол, подоконник, батарею и два раза вымыл пол.
– Вот здесь я и живу!.. Знакомься: Мебиус, мой первый друг, мой друг бесценный!
– Ах, вон он какой маленький! Я думала, верзила! – Она протянула руку. – Не дернет?
– Нет.
– Ух ты, большеротый! Ух, смешной! – ласково заприговаривала она, ощупывая проволочную шевелюру Мебиуса, его глаза, нос и единственную руку, потом оглядела книжные полки. – У-у, сколько из «Эврики»! Кстати, как перевести слово «эврика» на русский, если считать его английским?
– Эврика?.. Эв-ри-ка!.. А-а, every car – каждая машина!
– Хм, молодец, Аскольд! И даже непонятно, почему у тебя двойки. В тебе же спит англичанин! Да-да! На переключателе я заметила «in» и «out», на кассетах – тоже по-английски, правда, с ошибками. Вот написано «Royal nights», то есть «Королевские ночи», а японский ансамбль называется «Королевские рыцари» – по-английски звучит так же, но перед «n» стоит немое «k» … Так что мне остается малость разбудить тебя.
– Буди, – с улыбкой сказал я.
– И разбужу… Поставь что-нибудь.
Я поставил этих самых «Королевских рыцарей», приписав немое «k», и сел в кресло.
– А почему не включаешь?
– Хлопни в ладоши.
Она хлопнула, и на нас обрушился гром музыки, который я тут же перевел на кухню.
– Как это? – удивилась Валя.
– Я говорил, что у меня по физмату о’кэй! Пожалуйста!.. а сейчас – в общей!.. А вот у отца!.. А это – в ванной! – пояснял я блуждающие звуки, ни малейшим движением не обнаруживая своего вмешательства в эти блуждания.
– Тоже Мебиус? – спросила Валя.
– Нет, кресло. – И я показал кнопки.
– А-а! – протянула она и нажала несколько раз, перекидывая звуки туда-сюда и следом поворачивая голову. – Ловко! Аскольд, в тебе спит инженер!
– Что-то много во мне спящих! – я усмехнулся: – И спят все порядочные: англичанин, инженер!.. Значит, бодрствует какой-нибудь оболтус!
– Ну-ка! – Упершись руками в подлокотники кресла и как бы взяв меня в плен, Валя склонилась ко мне и лукаво-озорным взглядом пристально стала выискивать что-то в моих глазах.
– Нет, и бодрствует порядочный! Да-да! Я чувствую! – Она выпрямилась и прошлась по комнате. – А это кто, твой дедушка?
– Нет, физик Эйнштейн.
– У-у, какой грустный!
Я подошел и перевернул портрет – мимо нас глянул задумчивый Пушкин Тропинина. Я вырвал его из какого-то журнала и так обкорнал, подгоняя под рамку, что он потерял портретность и, как живой, подглядывал из кухни через окошечко.
– Так лучше?
– Лучше. Ну, Аскольд! Ну, изобретатель!
– Это же не изобретения, а просто дела.
– Ну, делатель! – подхватила Валя, посмотрев на меня так, словно и я был тут какой-то неожиданной поделкой. – Но Мебиус лучше всего. – Она повернулась к роботу и опять потрогала его ершистую марсианскую макушку. – Я Мебиус! Светлана Петровна, извините! Я Мебиус! – проговорила вдруг она грубоватым голосом и обернулась ко мне – не осуждаю ли я ее за дурашливость, но я не осуждал, я тихо радовался, и Валя успокоилась. – Хоть бы кто позвонил, посмотреть, как он работает!
– Сейчас! – Я набрал номер Зефа. – Мишка, брякни мне!
– Зачем?
– Меба чиню. Брякни разок!
– Давай.
Я выдвинул верхний ящик стола, чтобы виден был маг. Телефон зазвонил. В роботе щелкнуло, и одновременно вздернулась рука с трубкой, и пошел маг.
– … уточку!.. Квартира Эповых, минуточку! – Квартира Эповых!.. Квартира Эп… – щелчок, трубка упала в гнездо, и все замерло.
Валя страдальчески смотрела на вскрытый маг. Я понял, что сейчас она видит не магнитофон, а вырванный из живого Мебиуса кишечник, и закрыл стол.
Она вздохнула:
– Бедняга!.. А кроме этого он что-нибудь умеет? Переводить, например, с английского?
– Пока нет, но если научить…
– Сначала я научу безжалостного хозяина. Все, Аскольд, давай заниматься, а то ничего не успеем!
Валя сказала, что лучше начать с уроков, чтобы потом не беспокоиться о них. Я согласился. Мы сели за круглый стол, как министры враждующих стран, и разложили учебники… Я не смотрел на Валю впрямую, но видел все ее движения, и мне было приятно знать, что в любой миг я могу посмотреть прямо и увижу ее не в воображении, а тут, в метре от себя… Мозг мой работал какими-то импульсами: я то удивительно четко все понимал, то вдруг все обрывалось, даже цифры и буквы уплывали из фокуса и пропадали вовсе. Тогда я прикрывал глаза ладонью и тайно глядел сквозь пальцы на Валины брови, ресницы, тонкий нос и на губы, которые то шевелились просто так, то аккуратно поигрывали разлохмаченным кончиком косы… В один из моментов сосредоточенности передо мной легла бумажка с цепочкой слов. Я прочитал:
«Аскольд – ask old – спроси, старый!»
Усмехнувшись, я ответил:
«Что спросить, молодая?»
«Что хочешь!»
Откуда-то из глубины тела ударил жар, как в школе, когда я огрел Зефа папкой, и я, чувствуя, что невыносимо краснею, вдруг написал:
«Хочу поцеловать тебя!»
Я написал это и в шутку и всерьез и целиков вверился Вале: если примет в шутку – я спасен, если всерьез… она вскочит, швырнет в меня тетрадки и уйдет. Не поднимая головы, я передвинул бумажку и плотно, до звона в ушах, зажмурился, ожидая реакции – шума, падения стула или, может, шлепка по башке, но время тянулось космически медленно, я не выдержав пытки, открыл глаза – бумажка уже лежала передо мною.
«Когда?» – прочитал я, и новая волна жара окатила меня: слава богу, шутка принята!
«Сейчас!» – смелее приписал я. «Нет, в пять часов!» – ответила Валя.
Не стесняясь – шутить так шутить! – я обернулся к ходикам – без десяти пять – и весело глянул на Валю, думая встретить ее насмешливую улыбку. Но Валя не смотрела на меня, она преспокойно учила. Я словно ожегся и отвел глаза. Конечно, чему тут улыбаться! Шутка до того глупа, что дальше некуда!.. Пристыженный, я уткнулся в историю и, буксуя на фразе о борьбе Плеханова с народниками, стал разносить себя в пух и прах!.. Говорил, держись, так нет, шутить полез, Мольер! Ну и моргай теперь!.. Правда, время шутки еще не истекло, может, именно в пять Валя простительно рассмеется и развеет эту дурацкую неловкость. И в голове моей тотчас заработал неведомый счетчик, отщелкивая секунды и минуты. На Валю я больше не смотрел – ни тайно, ни явно. Я, как НЗ, хранил этот последний взгляд, который виновато-конфузливо брошу на нее, когда часы ударят… Сначала в ходиках пробудится жужжалка, и лишь потом забьет важно и раскатисто. Несколько раз мне уже чудилось это жужжание, и я вздрагивал, но это машины проносились под окном, а настоящее жужжание я прозевал – часы ударили вдруг.
– Пять! – вырвалось у меня.
– Пять, – сказала Валя.
– Пять! – слегка пригрозил я.
– А не спешат они?
– Нет.
Усиливая угрозу я стал приподниматься, поднялась и она. Не знаю, какой вид был у меня, но Валя улыбалась странно: не дразняще-игриво, как надо бы в шутке, а напряженно-выжидательно. И я медленно двинулся к ней, мелко перебирая руками по столу, чтобы хоть как-то удлинить этот невероятно короткий путь. Валя пошла от меня. Я прибавил шагу, прибавила и она. Я побежал, и она побежала. Я все ждал, что Валя вот-вот прервет эти кошки-мышки, махнет рукой, властно усаживая меня на место, и мы начнем наш дурацкий английский язык, но она не прерывала. Я метнулся в обратную сторону, она – в обратную. Скатерть сбилась, что-то упало, стучали по полу ножки сдвинутого стола, а мы, ничего не замечая, кружили и кружили, шумно дыша, и никак не могли сблизиться, как одноименно заряженные частицы. Валя наконец оторвалась от стола и скрылась в коридоре. Я кинулся следом. Она, фосфорически сияя водолазкой, стояла в полумраке спиной к стене и глядела исподлобья, как я приближаюсь. И я вдруг понял, что больше она не побежит от меня и что все это уже не шутка. С мертвящей бесчувственностью я взял ее за плечи и, закрыв глаза, бессильно ткнулся губами в ее щеку. Валя встрепенулась, обхватили руками мою шею и, шепнув «не так», быстро поцеловала меня в губы.
