– Аскольд, ты не рад, что я тебя выбрала? – не выдержала наконец Лена.
– Что ты! Наоборот! – честно уверил я.
Усмехнувшись, она подтолкнула меня к себе, и нос мой действительно клюнул ее между бровей. Я вспыхнул, как при коротком замыкании, и мигом вспомнил те два поцелуя в сумрачном коридоре нашей квартиры. Сердце у меня сжалось, и невольно сжались руки. Лена сразу же передвинула свою ладонь с лопатки на плечо и отдалась моей танцевальной власти.
Тут же позвали к столу.
Авга оказался прав – было чем давиться: яблоки, мясной салат, маринованные опята, колбаса двух сортов и даже свежие огурчики в пупырышках.
Застольничали мы около получаса, потом оттеснили состыкованные столы, расставили вдоль стен стулья, включили маг и кинулись прыгать, несмотря на сытость.
Я снова вспомнил Валю, мне стало до боли грустно, и я понял, что без Вали эта грусть не пройдет, как бы я ни бодрился и ни выкаблучивался… Девчонки схватили меня за руки и втянули в свой шумнотопающий круг. Потом шейк сменился плавной мелодией, и я оказался в паре с Леной.
– Аскольд, хочешь по секрету? – шепнула она. – Девчонки говорили, что ты совсем не такой.
– А какой? Теленок? Вафля? Размазня?
– Не так, конечно, но что-то в этом роде… Только ты не обижайся на них, ладно? В общем-то они уважают тебя… И мне ты понравился, – добавила она тише, чуть отведя глаза и пальцем шевельнув мочку моего уха.
Еще вчера я бы, наверно, умер от этих девчачьих слов, да и сейчас меня бросило в жар, но какая-то закалка уже произошла во мне.
Ребята возились у мага, меняя кассету. Девчонки толпились в сторонке, о чем-то болтая и подергиваясь. Зеф шепнул мне:
– Видишь ту, у приемника?
– Рита.
– Как она тебе?
– Ничего. Мишк, – сказал я, медленно жуя яблоко, – а ты со многими девчонками из седьмой школы знаком?
– Да кое с кем.
– А Валю Снегиреву знаешь?
– Валю?.. Снегиреву?.. Не помню. Я их больше в лицо знаю, чем по именам. А что?
– Да так.
Опять ухнул шейк. Мишка прямехонько направился было к Рите, но я, шепнув: «Минутку!» – придержал его и сам пошел к ней, решив как-нибудь сгладить колючее впечатление от нашего знакомства – она и так продолжала коситься на меня. Если откажет – плохо твое дело, Эп… Рита не отказала, она безразлично шагнула в круг и, глядя под ноги, начала нехотя расходиться. Я поймал ее руку.
– Сначала несколько слов, – сказал я. – Сегодня я сделал два дела: обрадовал бабушку и обидел тебя. Получился плюс и минус. Они взаимно уничтожились, и я оказался у разбитого корыта, как сказал то же Пушкин… Чтобы остался плюс, нужно твое прощение.
Рита вскинула на меня удивленные глаза, под цвет своего голубого платья, некоторое время пристально-хмуро изучала, потом недоверчиво произнесла:
– Если это тебе важно…
– Важно.
– Пожалуйста, я не сержусь.
– Вот и хорошо. А теперь взгляни налево. Вон у косяка волнуется и делает вид, что не замечает нас, Мишка Зеф. По-моему, ты ему нравишься. Чш-ш!.. Пусть это будет маленькой тайной. Дарю ее тебе в честь примирения.
– Спасибо. – Рита чуть усмехнулась.
– И это еще не все. Вот яблоко. Яблоко раздора. Съедим его на брудершафт! – И целым бочком я поднес его к Ритиному рту. – Кусай!.. Да смелее!
Она рассмеялась и осторожно куснула. А потом мы врезали шейк с такими коленцами, какие не снились ни одной марионетке.
Шулин, не пригубивший и шампанского, но подхваченный и разогретый общим весельем, танцевал вовсю! Суматошно, не слушая ритма, забыв партнершу, – смех и грех. Упав рядом со мной на стул и отдуваясь, он вытер пот:
– Уф, работенка!
– Ничего, граф! Все мы так начинали!.. Ну, а как насчет предмета воздыханий? – тихо спросил я.
– Воздыхания есть, а предмета – тю-тю! – без особой скорби признался Авга. – Все чересчур умные, а мне бы такую, чтобы хоть капельку быть умнее ее!
– А ты разве дурак?
– Не знаю, но на всякий случай, – слукавил он. – А ты, я гляжу, распетушился!.. О, и этот глухарь затоковал!
И Шулин кивнул на Мишку, который подсел к Рите и стал что-то наговаривать ей. Она усмешливо слушала, искоса посматривая на меня, словно пытаясь понять, какой же я наконец. Ой, милая, я и сам теперь не знаю, какой я!
Наташа объявила отдых и увела нас в свою комнату. Плотно сдвинутые шторы скопили тут сумрак и прохладу. Девчонки скинули туфли и забились на диван-кровать, а мы расселись кто куда. Вовка Еловый сразу улегся спиной на ковер посреди пола и рукой закрыл глаза – значит, будут новые стихи. И правда, не дожидаясь тишины, он начал:
Не раз и не с одной красивою девчонкой
Встречался мой любовь ловящий взор,
Но все же незасвеченною пленкой
Душа моя осталась до сих пор.
Виновны в нечувствительности этой
Скорей девчонки, нежели поэт:
В них, очевидно, было мало света,
А сердцу нужен очень сильный свет.
– Мало ему света! – проворчал кто-то из девчонок. – А сами-то тлеете, как головешки!
– Кто головешки, мы? – возмутился Зеф.
И пошла веселая перепалка, лишь поэт бесчувственно лежал на полу. Отшумев, все глубоко замолчали, по-настоящему, видно, вникая в стихи… Лена сидела на краю дивана, поджав ноги. Она была стрижена коротко, но мне вдруг почудилось, что вот-вот она возьмет из-за спины косу и распущенным кончиком заводит по губам…
По воскресеньям я обычно отсыпался, но сегодня уже в семь сна у меня как не бывало. Предстояло два серьезных дела. Странно, что школа, всю жизнь роде бы равнодушная ко мне, тут вдруг ухватилась за меня, словно родное живое существо, почувствовавшее, что с ним собираются расстаться. Вчера, проводив после именин девчонок, мы с Васькой задумались, как же нам теперь размножить анкеты. Я заикнулся, что соседка, живущая под нами, – машинистка из отцовского управления. Забор подпрыгнул от радости, сплавил мне обе анкеты и благословил на новый подвиг. Вернувшись домой, я спросил у папы, не сможет ли он поговорить с тетей Верой, чтобы она сделала нам копии. Отец категорически отказался, ссылаясь на то, что он и по работе-то уже стесняется загружать ее – столько бумаг накопилось. И я решил действовать самостоятельно.
Я встал, потихоньку прибрал в комнате для разминки, склеил порванные вчера пленки, намазал кусок хлеба вареньем и, жуя, улегся опять, прислушиваясь к звукам внизу.
В общем-то, если не считать музыкальных стычек, я мирно жил с Ведьмановыми, даже раза два менял в их телевизоре лампы. Эта семья была тем необычна, что в ней отсутствовали мужчины. У тети Веры не было мужа, у Нэлки тоже не оказалось, а Анютка привыкнет к этому безмужью и, глядишь, туда же. Не знаю, в чем там дело, но скорее всего в пианино – шарахались наверно мужики от бряканья. Тут, видно, простой выбор: или муж, или бряканье. А может, и сложнее…
Часов в девять, когда наши уже встали и зуммер позвал меня завтракать, ведьмановские клавиши наконец проснулись. Не разобрав, кто там заупражнялся, я хвать тетрадку – и вниз. Дверь открыла тетя Вера. Бабушкой ее сделала Анютка, а сама по себе тетя Вера была моложе, стройней и, если честно, красивее моей матери, которой еще далеко до бабушки. И одевалась она всегда опрятно, даже когда спускалась в подвал за картошкой или когда выносила мусорное ведро.
– Доброе утро! – сказал я.
– Аскольд? Заходи.
Я вошел. На полу валялись игрушки, где-то смеялась Анютка.
– Знаете, тетя Вера, я сегодня впервые с нетерпением ждал, когда у вас заиграет пианино!
– Очень приятно! – улыбнулась она.
– А я не рано?
– Смотря за чем.
– По делу.
– По делу всегда кстати. В комнату пройдем?
– Нет, я коротко. – Я расправил свернутую в трубку тетрадку, из которой торчали два папиных листка. – Нельзя ли вот это перепечатать? Для класса.
Тетя Вера взяла тетрадку, полистала, разглядывая количество и качество записей, и сказала:
– В принципе можно. К какому дню?
– К завтра бы, потому что завтра мы уже должны раздать анкеты. Это анкетные вопросы. У нас форум горит! – сказал я, торопливостью стараясь подчеркнуть важность дела.
– Нет, Аскольд, к завтра не выйдет, – твердо ответила она, не считаясь с важностью, и еще раз прикинула объем работы. – В лучшем случае ко вторнику.
– Ко вторнику?.. Ну ладно, ко вторнику.
– А сколько экземпляров?
– Тридцать, которые в тетрадке, и шестьдесят, которые на листочках, – боязливо сказал я.
Тетя Вера ужаснулась:
– Что ты, Аскольд! Что ты, милый! Я думала, два-три, а ты – шестьдесят!.. Нет-нет! Да если я буду делать даже по пять закладок, и то, представляешь, сколько мне придется шлепать? Я же с ума сойду! Заставь-ка тебя одно и то же упражнение переписать десять раз!
Я понуро молчал, поняв, что она ведь действительно не автомат…
На шум из гостиной выглянула Нэлка, с кое-как схваченными на затылке волосами.
