Джон прижимался к своей ветке, она гнулась и раскачивалась на ветру, а полицейский давил его своим взглядом: «Нет, нет, нет».
Он всем говорил «нет», а сам изнемогал от боли.
— Глупый вы человек, — сказал Джон негромко. — Пожалуй, взрослые глупее детей. Все равно я спущусь. Хочу спуститься сам.
«Нет», — говорил полицейский глазами. Все и всегда говорят Джону Клементу Самнеру «нет». Такая у них привычка. Не могут они иначе. «Ведь я же сюда поднялся. Я и спущусь».
Он знал, что это случится, потому что кровь в его жилах побежала быстрее. Мысленно он был уже на полпути вниз. Было ощущение, что он спускается, хотя все еще лежал на ветке.
«Только посмей!» — говорили глаза полицейского.
«Плевал я на вас, констебль Бэрд», — про себя пробормотал Джон.
— А если он и в самом деле упадет? Что тогда?
Джон соскользнул с ветки, и она оказалась у него под мышками.
— Назад! — крикнул полицейский.
Ногами Джон пытался найти идущую ниже ветвь. Было похоже, что он ощупью бредет в темноте или крутит педали несуществующего велосипеда.
— Поднимись снова. Подтянись. Побойся Бога, мальчик, что ты делаешь?
— Он соскользнул! — завопил кто-то на земле.
— У него припадок.
— Смотрите, смотрите!
— Поднимитесь к нему, констебль. Вы должны попытаться.
Ветви не было. Джон не мог достать ее ногами.
— Ты должен вернуться, Джон. Залезть на дерево может каждый. Трудно другое — слезть.
Джон крутил педали в пустоте. «Залезть на дерево может каждый. Трудно другое — слезть». Подло было так говорить. Ударь его констебль Бэрд, он не сделал бы больнее.
Джон не мог подтянуться на свою старую ветку. Сил для этого не было. Но где-то внизу должна же быть ветвь. Может, она шла поперек. Он раскачивался и пальцами ног ощупывал все пространство. Для этого нужны были нервы, не силы. Ему не было страшно. Вроде и не он все это проделывал.
— Плевал я на вас, — шипел он. — Я иду вниз.
— Нет, Джон!
Он качнулся еще раз, уже зная, где ветвь, и, тяжело дыша, закрыв глаза, крепко встал на нее ногами.
— Поднимитесь к нему, констебль. Бога ради, попытайтесь!..
— Заткнитесь!
Медленно соскальзывая вниз и нещадно обдирая кожу рук, Джон укорачивал расстояние до ветки, пока не закрепился на ней в позе богомола,[13] опираясь локтями и ладонями. Одна его часть была объята ужасом, другая — совершенно бесстрашна.
Здесь не слышны были человеческие голоса, только дождь, падавший на листву и на крыши, только ветер. Не доносился даже шум транспорта с Мейн-стрит.
Джон отпустил ветку, оттолкнулся, как лодочник от берега, и, широко раскинув руки, упал в гущу листвы. Его подбросило, как мячик, а ветвь под ним заскрипела и изогнулась, словно пытаясь его сбросить. Джон прижался к пей всем телом, вцепился в нее зубами и ногтями. Все пуговицы с его рубашки отлетели. В рот набилась листва, в руках оказались кусочки коры, но он не упал.
Душа его пела. То были восторженное ликование и дерзкий вызов.
— Эй вы там! Эй вы!
Он посмотрел на полицейского и нарочно засмеялся ему прямо в лицо. Оно было пепельно-серым. Джон двинулся по ветке, раскачивая ее вверх-вниз. Снизу послышались разгневанные голоса:
— Прекрати это! Ты что, с ума сошел?
Кричал Перси Маллен:
— Слушай, Джон. Ты что, спятил? Ну что ты докажешь, если разобьешься?
Джон проскользнул сквозь листву своей ветки и опустил ноги на крепкий сук. На руках была кровь. «Не буду я заниматься своей моделью. Не стану я делать этот дурацкий проект».
Он оседлал сук, потом перекинул через него одну ногу, немного продвинулся сидя, а потом снова повис на плечах. Следующая ветвь была точно под ним. Он отпустил руки и врезался в обламывавшиеся сучья, с которых посыпалась листва. На подбородке появилась глубокая царапина. Он барахтался, как в воде, накрывшей его с головой, раскачивался и кричал:
— Эй вы там! Это я, Джон Клемент Самнер, на верхушке дерева! — А потом с дьявольским огоньком в глазах: — Привет, констебль Бэрд!
Сквозь листву Джон насмехался над полицейским и медленно продвигался к пригвоздившему того суку. Теперь он совсем не волновался. Осторожно нащупывая свой путь, он опустился у ног полицейского. И посмотрел вверх на бледное, искаженное гримасой лицо, а полицейский посмотрел вниз на раскрасневшегося, маленького для своего возраста мальчика. Его ссадины и царапины кровоточили, он тяжело дышал и очень странно — так что слышать его мог лишь полицейский — смеялся.
Джон расшнуровал заклиненный ботинок. Это было нелегко, шнуровать ботинки ему было так же трудно, как писать на бумаге. Движения его были неточными, руки дрожали и тряслись, но не от страха. И он успел добраться до следующей ветки раньше, чем полицейский понял, что может двигаться.
— Джон, — позвал он тихо. С силой и неестественным спокойствием в голосе.
— Да, сэр.
— Мальчик, пожалуйста, подожди. Мы должны обвязаться веревкой. Ты не в такой форме, чтобы спускаться одному.
Джон спускался все ниже и ниже, с ветки на ветку, с сука на сук. Колени слабые, как у трехлетнего ребенка. Его поливал дождь, одежда пропиталась потом, все тело было в крови, по сердце пело. Иногда он пел даже вслух. Это было как сон, но такой реальный, такой реальный. Он был там и за тысячи километров оттуда.
Раздался крик. Но кричал не он.
Он знал, что упал, и больше ничего…
ГЛАВА 12
Незнакомец в доме
Было это утро похоже на все другие? Птиц он слышал, а транспорт — нет. Виден свет, но не солнечный. Занавески не колышутся. Всюду тишина. Все словно вымерло. Только птицы и медленное, глубокое дыхание какого-то не видимого ему существа.
Собаки Перси Маллена не лают. Сисси Парслоу не колет дрова. Из кухни не слышно ни мамы, ни папы. Тикают часы, но их не видно. Он вглядывался, прищуривался, но циферблат разглядеть не мог.
Что-то не так. Как из полузабытого сна, всплывало воспоминание о дереве, о переполнявших и опустошавших его чувствах, о что-то кричавших и кого-то звавших голосах, о лестнице, о падении сквозь тьму, минуя звезды, планеты и луну. Он ужасно не любил падать во сие. Иногда падение длилось часами. Он просыпался от собственного крика. Но сейчас он не кричал. Он сидел, горячий, в испарине, по спине — мурашки.
Он чувствовал себя разбитым и больным. Может, ему снова было плохо и он только что очнулся от лихорадки? Во сне шла жестокая борьба, и он все еще чувствовал острую боль от ссадин и царапин.
«Ах, Джон Клемент Самнер, — скажет мама. — Доконает меня твое воображение. Только посмотри на себя. Неужели ты не можешь провести ночь в постели, не сцепившись со львами?»
Рядом с кроватью стоял стул. И на нем сидела мама. В халате, голова опущена на грудь, словно шея у нее резиновая. Он долго смотрел на нее, плохо соображая что к чему, пока не понял, что это ее дыхание он слышал. Он не мог превратить ее в медведя, или грабителя, или человека-невидимку. Мама всегда мама и всегда рядом.
Вдруг она проснулась, словно ее укололи. У нее, похоже, слегка кружилась голова, хотя точно сказать было трудно. Неуверенно коснулась рукой лба.
— О, Господи, — сказала она, — уже утро? — Потом тяжело вздохнула и протерла глаза. — Привет, дорогой. Ты проснулся, я вижу.
После этого она довольно долго ничего не говорила, только как-то странно вздыхала. Она казалась потерянной. Потом пробежала пальцами по волосам, нервным движением приводя их в порядок, запахнула халат и раздвинула занавески, как делала каждый день.
Было действительно очень рано. Половина шестого.
— Ты проспал семнадцать часов, — сказала она. Ее силуэт вырисовывался на фойе раннего утра. Что-то в ней было странным, почти нереальным. В ее глазах мелькнул свет, возможно, отраженный от зеркала. Она не была похожа на себя. — Ты голоден? — спросила она, по он не услышал.
Он ощупывал себя сверху донизу, хмурился, беспокойно ворочался, заставляя кровать скрипеть.
— Мам… Это не было сном.
— Нет, Джон. Не было.
— Семнадцать часов!
— Это называется нервным истощением. Вчера в половине первого тебя принес сюда доктор. Я приехала вскоре после часа. Папа был со мной. Ну и денек выдался.
— Я действительно залез на дерево?
Его охватил восторг. Можно было подумать, что у него выросли крылья и он воспарит в небо.
— Да, Джон.
— И действительно спустился?
— Пожалуй, можно и так сказать. Да, ты спустился.
В комнату вошел отец. В пижаме. Очень усталый.
— Привет, незнакомец, — сказал он. — И задал же ты нам страху, Джон Самнер. Для мальчика, который не умеет лазить, ты просто герой.
И снова стало тихо. Если они собираются наорать на него, уж лучше бы начинали сразу. Он смотрел на них воинственно, ощетинившись для защиты. Взрослым никогда нельзя верить, если они ведут себя спокойно или мурлычут, как коты. Потом он опустил ноги на пол.
