— А твоя статья тут совершенно ни при чем!
Но Нина осталась при своем мнении.
Как ни странно, но с того дня мы с Ниной подружилась. То есть, вернее, Нина подружилась со мной, если только можно назвать дружбой те отношения, которые между нами возникли. Она тщательно раздувала искры благородства, которые во мне тлели. А я ей подчинялась, потому что чувствовала в ней ту цельность натуры, которой так не хватало мне самой.
Я стала бывать у нее дома. Она жила в Кропоткинском переулке в двухкомнатной квартирке с мамой и тетей. Главной в семье была тетя, которая работала в каком-то научно-исследовательском институте заведующей отделом кадров. Нина сказала, что тетя очень верно разбирается в людях и что до сих пор никто из Нининых подруг ей не нравился. Может быть, поэтому у Нины до сих пор не было настоящей подруги. Никто из них не выдержал проверки тетей.
Вот почему я очень робела, когда Нина впервые привела меня к себе. Хотя было уже заранее ясно, что робей не робей, но уж я-то, со своими жалкими искрами благородства, никак не смогу понравиться тете.
Тетя накрыла на стол в комнате. Я сразу почувствовала, что это не рядовой обед. По всему было видно, что обычно семья обедает на кухне, там стояли небольшой столик, покрытый скромной клеенкой, и три круглые табуретки.
Неужели этот стол с обилием закусок — в мою честь?
Тетя сидела напротив меня, внимательно изучая мою внешность и манеры. Задавала мне вопросы — о любимых книгах, о родителях, об увлечениях. Я робко отвечала, чувствуя себя примерно так, как, по моим представлениям, должна себя чувствовать живая курица, которую продают на рынке: продавец держит ее за лапы, а покупатель щупает ее, решая, брать или не брать.
Как видно, тетя очень ответственно относилась к выбору подруги для своей племянницы.
После супа я отнесла на кухню свою тарелку и вымыла под краном. То же я проделала после второго и третьего блюда. Дома я обычно мою посуду после нескольких напоминаний, а тут на меня что-то снизошло. Я подумала, что это может произвести на тетю хорошее впечатление.
После обеда тетя ушла, а я облегченно вздохнула.
Нина подвела меня к своему письменному столу и показала толстую тетрадь, куда она записывала поразившие ее цитаты из книг. На первой странице было аккуратно выведено только одно высказывание:
«В этой жизни помереть не трудно,
Сделать жизнь — значительно трудней!»
В. Маяковский
Со следующей страницы высказывания шли сплошняком:
«Человек подобен дроби, где числитель — это то, что он действительно собой представляет, а знаменатель — то, что он о себе воображает. Чем больше знаменатель, тем меньше дробь. Коли знаменатель бесконечен — дробь равна нулю».
Л. Толстой
«Смелый не тот, кто ничего не боится, а тот, кто хоть и боится, но преодолевает страх».
Е. Кононенко
«Лучше гибель, но со славой,
Чем бесславных дней позор».
Шота Руставели
Тетрадь была исписана до половины. Я ушла от Нины очень обогащенная.
На следующий день она мне сказала:
— Знаешь, просто удивительно: ты понравилась тете. Я даже не ожидала.
— Чем это, интересно?
— Понятия не имею. Но значит, что-то в тебе есть, раз ты ей понравилась. Тетя никогда не ошибается в людях.
Теперь, когда я была одобрена тетей, Нину словно обуяло вдохновение. Она старалась ни на минуту не выпускать меня из сферы своего дружеского влияния. Она как бы распростерла надо мной свои крылья и взвилась вместе со мной в воздух. Она парила над землей, а я висела в ее дружеских когтях, как кролик в когтях ястреба.
Несомненно, она была сильная личность, и мне, в общем, даже нравилось быть у нее в подчинении. Правда, у меня совсем не оставалось времени для дружбы с Таней Белоусовой, а ведь мы с Таней дружили чуть ли не с первого класса.
Но Рудковская очень убедительно доказывала, что Таня — пуста и бесхарактерна и что с ней я пойду по линии наименьшего сопротивления.
А мне не хотелось идти по линии наименьшего сопротивления. Я тянулась за Ниной — меня многое в ней восхищало. Например, железное упорство — не встанет из-за стола, пока не приготовит уроков. Ее метод чтения книг — не похожий на мой. Я читала бессистемно, что попадется. Если книга мне нравилась, я подолгу с ней не расставалась — перечитывала, перелистывала, снова и снова переживала прочитанное. А недостатков никаких я не видела. Мне казалось, что в книге, которую я полюбила, просто нельзя выискивать недостатки, это как-то даже нечестно.
А Нина, наоборот, считала, что нельзя читать просто так, а надо разбирать, анализировать, искать недостатки и достоинства.
У нее была тетрадь, куда она записывала мнение о каждой прочитанной книге. Тетрадь была разделена по пунктам: автор, название, тема, идея, собственные замечания, вывод. Эти собственные замечания обнаруживали в Рудковской натуру, мыслящую очень самостоятельно.
Например, вот как она выразила мнение о романе Толстого «Анна Каренина»:
«Книга не понравилась. Плохо показана жизнь людей того времени, коллектив. Большая часть романа отведена под переживания, личные мысли героев, их любовные интриги. Вообще, по-моему, слишком много ненужных, никому не интересных любовных «похождений». Они делают некоторых героев нежизненными, искажают их (Стива Облонский). Долли — наиболее удачный образ. Все в этом романе как-то сложно, запутанно. В жизни все бывает проще. Вывод: книга не принесла почти никакой пользы для жизни».
— Ты должна добиться пятерки по алгебре и геометрии, — сказала она мне однажды.
— Перекрестись! — ответила я. — Мне бы хоть тройку твердую.
Вместо ответа Нина показала мне цитату из своей тетради:
«Воля и труд человека дивные дива творят».
Н. Некрасов
— Я сама с тобой буду заниматься!
И она стала со мной заниматься. Это были мучительные занятия. Нине казалось, что если она все понимает, то и для других это очень просто. Она думала, что я над ней издеваюсь. А я не издевалась. Я просто не могла ничего понять. Однажды Нина даже заплакала от бессилия.
— Не плачь, — утешала я ее. — «Воля и труд человека дивные дива творят». Н. Некрасов.
— Ну да! — всхлипнула она. — Его бы сюда! Попробовал бы вбить в твою башку, что такое ось симметрии!
Занятия математикой стали серьезно угрожать нашей дружбе. Нина призналась мне, что иногда во время этих занятий у нее появляется желание меня убить. И она решила, что подтягивать меня по математике должен Юрка Жарковский, поскольку это отчасти из-за него я так запустила предмет.
Юрка согласился подтягивать меня. Правда, при этом он иронически усмехнулся, как бы давая понять, что со мной — занимайся не занимайся — толку не будет. В глубине души я была с ним согласна.
Все же мы начали оставаться с ним после уроков. Но потом решили, что раз мы живем в одном подъезде, то лучше, если я буду приходить к нему домой, а то после уроков есть хочется и в классе душно.
Рудковская очень ревниво относилась к нашим занятиям. Ей не хотелось делить меня ни с кем. Каждый день она требовала отчета. Я должна была показывать ей тетрадь, в которой мы с Юркой решали задачи. И если записей было, по ее мнению, мало, она учиняла мне целый допрос — почему и отчего.
— Он тебе нравится? — спросила она меня однажды.
— Кто?
— Жарковский.
Я расхохоталась:
— Мне?! Жарковский?! С чего ты взяла?
— Некоторые окружающие это заметили.
— Передай этим окружающим, что они дураки! — возмутилась я. — Ничуть мне Жарковский не нравится! Я вообще на него не смотрю как на мальчишку. Может, если бы он был девчонкой, мы бы с ним дружили, а так...
— Ты знаешь... — сказала Нина. — В последнее время мне стало казаться, что между мальчиками и девочками не может существовать чистой дружбы.
— А какая же?
— Дружба плюс... любовь... — ответила она, опустив глаза. — Я могла бы доказать это на собственном примере... Не называя имени, разумеется. В общем... С недавнего времени я поняла, что мне очень нравится один человек.
— Из нашего класса?
Она помолчала, потом с некоторым усилием ответила:
— Да. Он об этом, конечно, не знает. И никогда не узнает.
— А ты ему?
Она пожала плечами:
— Во всяком случае, я никогда не выйду за него замуж. Потому что он — идеал. А замуж выходят не за идеалов, а за обыкновенных людей.
— Откуда ты знаешь, что он — идеал?
— Знаю, — твердо ответила она.
Я не стала спорить.
— Скажи честно, — продолжала она, помолчав — Он тебе действительно не нравится?
— Иди ты со своим Жарковским! — разозлилась я. — Что ты ко мне пристала?..
