И трамваи идут быстрее.
И машины — быстрее.
Ах, если бы не поводок, то я бы вырвалась вперед, я бы приветствовала всех лаем, потому что — весна!
Саня тоже счастлив. Правда, у него мало свободного времени. Он болел и теперь к нам домой приходят его одноклассники и они вместе учат уроки и хвалят моего Дырочкина.
Я им не мешаю. И только, когда они начинают одеваться, я приветствую их лаем, потому что — весна!
Да, я не сомневаюсь в нем, моем Сане.
Я уверена, что он не только догонит класс, но может и перегнать всех. Позади были испытания и потяжелее.
И вот теперь мы бежим по нашей Охте, и люди останавливаются, чтобы дать нам дорогу.
Я люблю людей!
Люблю и детей и взрослых!
Мне хорошо с ними, но и им хорошо со мной.
Я их друг, а они мои друзья.
И поэтому, когда из нашего дома выходит на прогулку детский сад — я приветствую их лаем.
Я хорошо знаю их песню.
Они поют:
Пусть всегда будет солнце!
Пусть всегда будет мама!
Пусть всегда буду я!
Мне очень нравятся эти стихи.
Но однажды на прогулке я сама слышала, как мой Саня, мой любимый героический Санечка Дырочкин, подхватил эту песню.
Он хорошо пел.
Ах, как он тогда хорошо пел эту песню! И даже сочинял к ней сразу новые слова.
Он перечислил все нашу семью.
И Ольгу Алексеевну!
И Бориса Борисыча, а в конце он слегка улыбнулся, скосил глаза в мою сторону, и очень громко, так что весь детский сад остановился во дворе и повернул к нам головы, спел:
— Пусть всегда будет Мотя!!
— Да, — мысленно согласилась я. — Пусть всегда будем МЫ.
1975
Саня Дырочкин (при участии школьника Саши Ласкина). Стихи
* * *
Я — муравьиная королева
И глава своего муравейника…
Я видела,
знайте это,
видела,
как вы давили моих приближенных!
Я — муравьиная королева,
глава банкиров, купцов муравьиных…
Знайте,
я видела,
как вы сажали в банку моих подчиненных!
И они подпрыгивали,
делали в воздухе сальто,
И умирали…
Я крошка по сравнению с вами —
муравьи другой породы.
Вы, кажется, себя назвали «человеки»
или что-то в этом роде.
Мне трудно говорить…
Я умираю.
…Должны когда-нибудь животные восстать!
Очередь за счастьем
Люди в заснеженных куртках
В очереди за счастьем стояли.
Стояли долго, но смирно,
стояли днями, часами.
Стояли, чтоб получить пакетик,
в котором стекло и пряник.
Посмотришь в стекло — увидишь радость.
* * *
Листья, как индейцы,
живут в лесу.
На головах носят перья —
острые зарубинки.
У них есть копья —
наточенные иголки.
Листья, как индейцы, живут в лесу.
Дни
Шел день…
второй…
четвертый…
пятый…
Понедельник, как маленький ребенок
прыгал на одной ноге.
Суббота — седой старик
играл на шарманке,
чтоб ночью, в воскресенье, умереть,
а утром вновь воскреснуть…
А дни — это семь искр,
которые поодиночке,
через двадцать четыре часа,
гаснут.
Ночь в Ленинграде
Луна на ниточке подвешена,
но ниточка луну не выдержала
и оборвалась,
и луна свалилась на асфальт,
асфальт вечернего Ленинграда.
И звезды достали губами
до кончика луны,
и стали дуть.
Теперь луна — пастуший рог.
* * *
Малая, малая панда,
с маленькими раскосыми глазами
и ушами белыми, как снег.
Я тебя увидел вместе,
вместе с шотландским пони,
на страницах журнала.
Не сердись на меня, Панда.
Не такой уж плохой я,
как кажется Варану с острова Комода,
как кажется Морскому Слону.
Скажи хоть слово, Панда!
А если скажешь что-нибудь,
то говори со мною «на ты».
Стихотворение
Гранит у набережной Невы.
Никто бы не подумал, что в граните
(не помню я с какого года)
лежит стихотворение.
Оно кричит и молит,
и просит выпустить оттуда,
оттуда, из серого гранита.
Дождь в Ленинграде
Дождь идет.
Завернуты в черные плащи,
в шляпах с широкими полями,
с зонтиками, как со щитами,
как бандиты проходят люди.
И памятник Пушкину во мгле,
словно провалился под землю.
И горят фонари,
не давая света.
Хоть бы кончился дождь!
И прошли эти грустные люди!
Львы
Перед дворцом Елагина
львы высунули языки.
Вы скажете: львы сделаны из бронзы,
А я вам отвечу — нет.
Посмотрите, под слоем бронзы
сидит настоящий лев.
Язык у него высунут,
в глазах ненависть страшная,
мог бы — сейчас же бросился,
но бронза ему мешает.
… И в рот ему кидают спички,
и он к такой еде уже привык.
* * *
Ко мне в окно заглянула старушка,
изогнулась, как цифра четыре.
Она нема, как рыба в океане,
и она позабыта всеми,
и ее зовут так просто:
Водосточная Труба.
* * *
Я иду и убиваю время,
За секунду делаю одно убийство,
За секунду убиваю время…
* * *
Без судей,
без площадок,
черточками размалеванных,
без сигнальных пистолетов,
бегут,
не оборачиваясь,
две собаки
по собачьему государству.
Рекордсмены собачьего бега!
Чемпионы-легкоатлеты!
…А имени у них нет.
Не дают бездомным собакам имена.
Медный всадник
Скипетр в руках,
Ноги в стременах:
За уздцы держась,
Чтобы не упасть.
Быстрее скачи!
Только вперед!
Поворачивай.
Поворот.
………………
И крикнул он.
И вдруг застыл.
Застыли ноги в стременах.
Слова застыли на губах.
Застыл и скипетр в руках.
* * *
На остриженном кустике
две вороны сидели,
отвернувшись.
(По секрету: они в ссоре.)
И остриженный кустик,
ни в чем не виновный
стал тоже грустен,
под грузом насупившихся,
под грузом нахохлившихся…
… А внизу ходила кошка
и смотрела на ворон, как на чудо.
Что, ворон поссорившихся не видела?
Смерть чайки
1. Чайка
— Я — чайка!
Спасите меня, люди!
Я — дочь морей!
Я падаю:
2. Воспитатель
Посмотрите, дети!
Не кричать, тихо:
Тоже мне подняли:
Ох, голова:
Совсем замучили:
Итак, дети,
берите карандаши,
рисуйте чайку:
3. Чайка
— Я — чайка!
Спасите меня, люди!
Я — дочь морей!
Я падаю на камни:
4. Наблюдатель
Бушевал ветер.
На лету ломал деревья.
Дул и дул:
Хотел устроить круговорот.
………………
И море, как суфлер,
Повторяло его движения.
Только деревьев не ломало —
не было деревьев под боком.
5. Чайка
— Я — чайка!
Спасите меня, люди!
Я — дочь морей!
Я падаю:
5. Ветер
Я — ветер!
Я сын урагана!
И если люди трепещут предо мной,
когда я стекла выбиваю ногой,
то быть тебе мертвой — чайка!
6. Чайка
— Я — чайка!
Спасите меня, люди!
Я — дочь морей!
Я падаю на камни:
6. Я.
Падала чайка…
Упала.
И голову положив под крыло,
Вдруг стала похожа —
мне так показалось —
на разлитое молоко.
А рядом,
разбиваясь о камни,
как сумасшедшее мечется море,
и, замирая, слушает,
дышит ли чайка.
* * *
Павловск, Павловск,
грустные парочки…
Желтой ржавчиной выцвел весь.
Павлиньими хвостами
листья падают
в парке…
* * *
Кузнечики, кузнечики
в зеленых фраках,
на пишущих машинках,
пишут диссертации.
………………
Сверчки считают деньги
на счетмашинках,
ведь работа их —
бухгалтерия.
………………
Муравьи в бегах,
все бегают…
Они и доменщики,
они и начальники.
Муравьи работают
в три смены.
Всё бегают,
все в бегах…
* * *
Строгановский покрасили в красное,
Почему не в синее?
зеленое?
белое?
Опасно?
Яркое! Яркое!
Весь Невский разукрасили,
как карты!
Я бегу от этого каскада красок
на Литейный проспект,
ещё не покрашенный.
* * *
Осторожно,
тихо-тихо
облака плывут над Тихвином:
Кем-то изгнанные, грустные
проплывают небо тусклое,
точно рыбьи стада,
неизвестно куда.
Осторожно,
тихо-тихо,
не мешая никому,
облака плывут над Тихвином —
заплывают за луну.
Осень
Падали листики вниз головой,
падали листики — рисковали собой,
переворачивались как спортсмены,
как настоящие рекордсмены:
Разлетались любопытные,
удивляя глупыми попытками
разобраться в сложности движения, —
перелетах, взлетах и кружении.
* * *
Я принимаю сводки
и впитываю их в себя.
Я радиоприемник
и телебашня я.
Каждое дерево,
каждая ветка
передает
сводку
по большому секрету.
И я
впитываю ее в себя.
Неискренний голос цветов,
хохот трусливых ворон,
тысячи пустых слов,
даже чужой сон —
всё принимаю я.
Такой у меня дар.
Я — как радар.
* * *
Шла замученная,
шла усталая,
шла по улицам
лошадь старая.
Прямо вперед,
не разбирая дорог,
шла куда прикажут,
не выполнишь — накажут…
Все — вперед…
Вся жизнь так.
«Лошадь идет!», —
дети кричат.
Что им за дело
о чем она думает.
Главное — лошадь!
………………
И лошадь идет.
* * *
Ходят гордые
собаки сегодня,
сами себе хозяева.
Ничего, что они голодные.
Ничего, что они озябли.
Ходят толпами
орды собачьи
и собачатся между собой.
— Вот бы вывести хозяев в садик!..
— Хорошо бы пойти домой!..
* * *
Много-много.
Сотни-тысячи…
Листья,
листочки,
листики,
листья-монетки,
листья-монетки
со страхом ждут
порыва ветра.
Все трепещет
при каждом паденье листа:
«Вдруг обанкротится
банк куста!»
* * *
Люди, люди…
Дождь на улице…
Простудились статуи,
промокли от слякоти.
Воет ветер.
Сижу сжавшись —
как будто меня съедает ржавчина.
Дома серые,
серое небо,
и я,
наверное,
стихи пишу серые.
* * *
Поезд —
испуганная сороконожка —
таращит фарами во все стороны.
А наверху светляки-звезды
на него смотрят с удивлением,
как на траву сорную.
Поезд несется:
А тень от фар течет:
…Я еду зайцем.
Весна
Я бегу по Невскому
от весны с повесткою.
Голова все кружится…
Я бегу по улице,
Наступают сумерки,
Жду чего-то с ужасом.
А жонглер — тарелками,
Машут часы стрелками.
Солнце и ливень,
молний извилины…
Люди,
люди,
люди
вот-вот Невский запрудят.
Дома тают.
Машины летают.
Друг на друга налетают.
Весна!
Хаос!
Я шатаюсь.
* * *
Я в окошко смотрю:
о, как сыро!
Дождик по соснам
колотит сызнова.
Все было.
Машина несется
по этой сырости,
посыльная.
Все было…
Вьет решетку
паук
для людей,
чтоб не вылезли.
* * *
Я в тумане, как в стакане
из граненого стекла,
а фонари — пузырьками —
рассматривают меня.
Ящики опилок посреди —
положили сахар
и ушли.
А я стою в тумане,
как чайная ложка в воде.
Кижи
Как изобрели пену?
Пену изобрели так:
тысячи человек дули,
дули в тысячи трубок,
или тысячи человек мыли,
мыли грязные руки,
или тысячи варягов плыли,
били воду веслами,
и сами удивились,
когда увидели пену,
всю кружевную, как церковь,
которую после создали
на острове, в Кижах.
…Так изобрели пену.
Из Кижей
Теплоход в озноб бросает,
когда мотор включает штурман.
Все тарахтит, как бочка на телеге —
очень противно
и очень шумно…
Там остались купола и церкви,
Фотоаппараты,
щелкающие языками,
и туристы,
проверяющие крепость стенок,
и состав
того или иного камня.
И дядька,
удящий рыбу…
Он не знает,
что если есть тут живность —
то это только золотая рыбка.
* * *
На полу конфетти разноцветный, как люди на конгрессе стран и народов… Как видно случилась драка, и были убитые, а некоторых вынесли на снег, но один от страха залез на мою ногу, и висел на ней, пока я не пришел домой.
Два стихотворения Моте
1.
Я лежу на той из полян,
где сквозь сорную траву и бурьян
торчит башки моей собаки черный телефон.
Над этим всем — луна плевком,
таким противным и безбожным,
а рядом Мотька со своим хвостом,
сверлящим воздух, словно штопором…
А я — лежу,
я — мальчик Мотеле,
я думаю о всем и ни о чем.
2.
Мотька выглядит
черным вороном,
если издали посмотреть…
Мы тут ходим
боком, боком,
не дай бог задеть.
Бежит,
язык мотается —
вперед, назад,
и уши в разных положениях
стоят.
Как фетровая шляпа,
что не носят,
и что давно на чердаке
забросили,
качается на шее,
как на гвоздике,
сердитый кубик
с черным носиком.
* * *
Как старый абажур в окне
за облаком повисло солнце.
В доме наверное спали,
Не было света в других окнах.
А рядом висела луна —
табличка с номером дома.
………………
Может тут и живут
Маргарита и Мастер?
* * *
Прямо на машинку
стихи печатаю.
Как на рояле —
мое настроение.
Пережевываю словно мяту,
небо, солнце, водяную пену.
Могу без смысла строчки резать,
составлять — как будто кубики.
Могу —
что хочешь вставить между:
хочешь — жирафу,
хочешь — пуделя.
Вытаскиваю, словно из кармана,
не разбирая,
слов-соринки:
паровоз,
ботинки,
флейту…
Что хочу, то и выбираю.
Я —
несовершеннолетний.
1966–1969
