Всю дорогу до Кремля солдат горячо убеждал Савку:
— Только правду говори. Упаси тебя бог соврать! Там ведь у нас не дураки сидят. Понимают что к чему. Ежели ты чистосердечно покаешься, тебя, может, и простят по малолетству.
Вот и Кремль. Конвоир провел Савку на второй этаж бывших архиерейских покоев, открыл дверь, обитую черной кожей, и ввел в кабинет, где юнгу поджидал капитан в сухопутной гимнастерке и широких галифе. Без всяких предисловий он стал орать на Савку:
— Тебя зачем привезли сюда?! Чтобы ты панические слухи распространял?! От горшка два вершка, а уже вредительством занимаешься на руку врагу? Ты эти штучки брось… Каких еще шпионов ты выдумал? Приснилось тебе? Ты злостные вымыслы оставь при себе. Небось от страха штаны прохудил, а теперь ходишь всюду и треплешься.
Савка дал капитану честный ответ:
— Мне было страшно. Не скрою. Но я не струсил.
— Не было никаких диверсантов! — настаивал капитан. — И никто вокруг тебя по лесу не шлялся… Выдумал черт знает что! А зачем же мы тут сидим, если враг под боком ходит?
— Нет, были, — ответил ему Савка. — И по лесу шлялись.
Капитан вскочил из-за стола, побледнел.
— Отвечать не умеешь! Повтори, что тебе сказано.
Давясь от обиды слезами, Савка повторил:
— Есть не было диверсантов. Есть никто не шлялся.
— Ну вот! — Капитан, довольный, вернулся за стол. — Это уже другое дело, А то городишь тут… Придется мне тебя задержать и проверить, чтобы ты больше честных людей не баламутил. Нашлись бдительные товарищи. Просили пресечь злостные слухи.
Савка тут же плеснул масла в угасающий костер:
— Он и ракету выпустил от склада боепитания.
— Кто выпустил? — снова взвился капитан.
— Да этот вот… как его? Не знаю, кто.
— Опять ты в паникерство ударился? Звезда с неба скатилась, а тебе она со страху ракетой показалась.
Тут Савка не выдержал — разрыдался.
— Как звезда? — говорил он, всхлипывая. — Я же ленинградский, из блокады. На Международном жил… Там знаете как было? Из нашего же дома тетка, как только объявили воздушную, в одной рубашке на подоконник села — и ракету в небо! Я же зажигалки тушил, не пугался. Как же я могу спутать ракету со звездой? Это был враг! Если хотите правду знать, мне в жакте управдом говорил, что, была бы его воля, он бы мне медаль «За отвагу» выдал…
Капитан почти с огорчением развел руками.
— Я тебе, дураку, как лучше хочу, а ты опять за свое… Чтобы такой город — Ленинград, и чтобы какая-то баба на подоконник садилась? Ты эти враждебные сплетни оставь в кармане, иначе я тебя живым отсюда не выпущу…
За спиной юнги вдруг хлобыстнула дверь, и Савкин мучитель вскочил, поспешно одергивая гимнастерку. В кабинет вошел (а точнее — ворвался!) капитан третьего ранга. Не обращая внимания на мальчишку, он набросился на капитана:
— Тебя зачем сюда прислали? Чем ты занимаешься?
В растерянности «смерш» еще раз одернул гимнастерку.
— Прорабатываем… — произнес неуверенно.
— Чего прорабатываешь? Я тебя так проработаю, что ты завтра же в окопах за Кандалакшей проснешься.
— Вот… — показал капитан на Савку. — Можете посмотреть.
Капитан третьего ранга мельком глянул на юнгу, но, кажется, не понял, какая тут шла проработка. Сказал уже более спокойно:
— Почему мне ничего не было доложено сразу? Сейчас за Лапушечным озером берут диверсанта. Он при гранатах и при шмайсере. Отбивается отлично. Как зверь! Матросы будут брать сукина сына живьем и притащат сюда… Разберись!
Капитан сразу переменился.
— Этот вопрос я и выясняю, — сказал он, кивая на юнгу. — Вот и товарищ Огурцов подтвердит. Молод, а уже проявил похвальную бдительность на посту.
Капитан третьего ранга круто развернулся в сторону Савки.
— Из Савватьева? — спросил отрывисто. — Ну, ясно. Мне как раз на рассвете звонили рыбаки. Одна бабка встретила в лесу подозрительного человека. Молодец! — похвалил он Савку. — Хорошо служишь, юнга. Что надо отвечать в таких случаях… знаешь?
— Служу Советскому Союзу, — ответил Савка. В сторону капитана в галифе он даже не глянул.
— Иди. Тебе будет объявлена особая благодарность.
«Смерш» распорядился, чтобы юнга не топал обратно тринадцать верст по лесу, и Савку отвезли домой на пикапе. Сопровождал его тот же солдат.
— Ну вот, — говорил он с лаской, — а ты, дурачок, ехал и боялся. Выпустили же тебя — не съели. Видать, послушался совета и не врал, а сказал правду…
Через день юнгам был зачитан приказ:
— Юнге Эс Огурцову за образцовое несение караульной службы объявляется благодарность с занесением в личное дело.
Эта первая благодарность за службу не доставила Савке никакой радости. Будто ему залепили крепкую оплеуху, а потом вдруг погладили по головке. Но эта благодарность открыла собой череду других, и они будут вспоминаться Савке совсем иначе, по-хорошему…
В ту ночь, когда Огурцов воевал дырявой винтовкой, выданной для макетной видимости, катера охраны водного района засекли летевший от Кеми самолет противника. Недалеко от Соловков рыбаки подцепили в море отстегнутый парашют немецкого производства.
Конечно, от вражеской разведки, действовавшей на ближайшем участке фронта, не укрылось, что 2 августа на Соловках был высажен большой отряд юных добровольцев флота. Помешать созданию Школы Юнг противник не мог. Но в дальнейшем он еще не раз пожелает сорвать их учебу…
Ондатры, отремонтировав свои хатки на воде, готовились встретить зиму. Звери давно были готовы к зиме, а вот юнги, кажется, опаздывали. Не так-то легко без помощи техники, одними лопатами отрыть громадные котлованы, потом из досок и бревен собрать под землей благоустроенные жилища на полсотни человек каждое, утеплить их сверху пластами дерна, сложить внутри печи и выстроить нары в три этажа. Теперь юнги хвастали мозолями:
— Пощупай, какие у меня. Вот здесь.
— Это что! А у меня — во…
Уже валил мокрый снег, когда бабушка переслала Савке первое письмо отца, написанное еще в августе. Отец был по-фронтовому краток, а общий тон его письма суров. Он сообщал, что уже многие его матросы погибли, что Волга рядом, но все время мучает жажда. В конце письма отец словно прощался: «Сынок! Война — жестокая штука, а ты уже взрослый и должен понять меня правильно. Может случиться и так, что живым из этих развалин на берегу Волги я не выберусь. Не помню, какой писатель сказал: „Да возвеличится Россия — да сгинут наши имена!“ Это сказано точно. Я очень рад, что ты сейчас на флоте, где человек никогда не может быть одинок…» Отец и в морской пехоте оставался комиссаром, но вскоре юнгам зачитали приказ об установлении единоначалия. Должности комиссаров в армии и на флоте упразднялись. Если отец жив, он стал офицером морской пехоты — «черной смерти»!
Встретив Щедровского, которого теперь стали называть замполитом, Савка спросил у него, когда начнутся занятия.
— Скоро. Кубрики нас держат.
— А долго ли нас будут учить? Воевать хочется.
— Осенью следующего года ты будешь уже на корабле.
— А в комсомол мне все еще нельзя?
— Исполнится пятнадцать — приходи, примем.
Скоро в Савватьеве появились новые офицеры. В основном — строевые командиры кораблей, которых ради воспитания юнг оторвали от боевой службы, и, кажется, многие из них болезненно переживали это перемещение в тыл. Среди них заметно выделялся высокий и стройный лейтенант Кравцов, в прошлом командир «морского охотника». Ходили слухи, будто Кравцов за отчаянную храбрость был представлен к званию Героя, но совершил крупный проступок и на Соловках появился уже без единого ордена. Особым жестом он поддергивал на руках перчатки и был явно недоволен обстановкой.
— Не было печали, так черти накачали. Возись тут с детьми…
Среди прибывших встречались и старшины-специалисты. Внимание юнг привлекал к себе Фокин — человек болезненного вида, слегка заикающийся. С подводной лодки «М-172» Фокин привез пакет сушеной картошки — большая диковинка по тем временам! Добродушно предлагал юнгам попробовать:
