В комнате тихо. Только подняв взгляд, я замечаю, что за моей спиной стоит Эля. Сейчас наши отражения совсем рядом. Она кажется даже старше меня — и выше, и плотнее. У нее упрямое лицо, твердо очерченные губы и волевая линия подбородка. Мое лицо расплывчатей, мягче. Я пошла в маму — тот же узкий подбородок, нерешительная, словно изломанная линия тонко выщипанных бровей, мягкие, словно немного припухшие губы. Глядя на нас с Элей и не скажешь, что мы сестры.
— Как ты можешь так спокойно делать свой маникюр! — не выдержала она.
Я опустила глаза и заметила на пальце крохотную заусеницу.
— Ногти нужно обрабатывать спокойно, иначе делать это не имеет никакого смысла, а еще легко пораниться и занести инфекцию, — объяснила я, осторожно удаляя кусачками мешающий кусочек кожи.
— Хватит притворяться! Нечего строить из себя Снежную королеву! — закричала сестра, отшвырнув мой маникюрный набор.
Ножнички, пинцетики, щипчики упали на ковер. Мне почему-то стало жаль их до слез.
— Не делай вид, будто тебе все равно! — кричала Эль, схватив меня за плечо и развернув к себе. — Знаешь, где у меня сидит твое притворство и равнодушие?! Вот здесь! — она провела рукой по шее. — Ненавижу тебя! Понимаешь, ненавижу! Сейчас, когда ты изображаешь из себя несчастную жертву, — вдвойне!
— Не мешай мне, пожалуйста, я еще не закончила, — четко произнесла я, наклоняясь за ножницами.
Но Эль отпихнула их от меня.
— Ты не любишь Макса! Ты никогда его не любила!
Я устало поднялась со стула. Какая же сестра… еще маленькая!
— Это ты ничего не знаешь о любви, — ответила я, глядя в ее потемневшие, цвета горького шоколада, глаза. — Ты не знаешь, что любовь — это не выброс в кровь адреналина и не желание почувствовать себя взрослой.
В глазах сестры взметнулось торжество: она добилась, чего хотела, втянула меня в пустой, бесполезный разговор. Впрочем, похоже, она всегда будет добиваться всего, что хочет. Пока не наткнется на непреодолимое препятствие. В одном романе Иэна Бэнса [8] я читала загадку о том, что будет, если неостановимая сила наткнется на непреодолимое препятствие. Надо бы составить уравнение этой задачки.
— Ах так! — рассмеялась Эль. — Ну конечно, любовь — это сопли до колен и слезы в три ручья, непереносимые страдания и жалкий скулеж в подушку. А может, ты и отношения наших родителей тоже назовешь любовью?
— Вырастешь — поймешь, — сухо ответила я, опускаясь обратно на стул.
— Это говорит моя многоумная добрая сестрица! Хочешь, поделим Макса? Ровно пополам? Или так: он будет встречаться со мной по четным дням месяца, а с тобой — по нечетным. Подходит?
— Не кривляйся.
Теперь я уставилась в пол, не чувствуя в себе сил посмотреть на сестру. «А ведь ей тоже больно, — кольнуло меня нечаянное открытие. — Ей тяжело, и она не знает, что делать».
— Проживу как-нибудь без твоих замечаний! — ответила Эль. — Вот у нас семейка: урод на уроде!
Она стукнула кулаком по столу. Зеркало тревожно зазвенело, а сестра болезненно поморщилась и затрясла ушибленной рукой.
На шум в комнату заглянула мама.
— Не ссорьтесь, пожалуйста, — жалобно попросила она. — Макс, конечно, симпатичный парень, но не стоит из-за него ссориться. Вы слишком молоды…
Эль резко развернулась к ней, словно боксер на ринге, вдруг обнаруживший за спиной нового противника.
— А дело, будет тебе известно, милая мамочка, вовсе не в Максе! — заявила она. — То есть не только в нем. Тут, как сказала бы наша паинька Эмилия, налицо коренные противоречия. И ты не пугайся, что мы уроды. Кого вы еще думали воспитать в такой семье, как у вас?! Как же я вас всех ненавижу!
— Ты… — Мама побелела. — Вы обе ничего о нас не знаете и не имеете права судить нас. Молоко еще на губах не обсохло! Поняли?!
Мне захотелось закричать, отшвырнуть стул, разбить зеркало — сделать хотя бы что-нибудь, лишь бы прервать тягостную сцену.
Сейчас все мы казались похожи на персонажей странной пьесы, застывших в немой сцене: мама — бледная, с трепещущими от гнева крыльями носа, — в дверях; Эль — вполоборота к ней, презрительно прищурившаяся, с растрепанными волосами; я — с застывшим, похожим на маску лицом, перед зеркалом, над рассыпанным маникюрным набором, инструменты из которого напоминают изощренные орудия пытки.
Мы все мучаем друг друга. Мы мучаем друг друга все то время, что живем вместе. Боже мой! Настоящий ад! Я и не подозревала, что он так близко!
Молчание затягивалось, даже Эль ничего не говорила. А с лица мамы постепенно сходил гнев, сквозь него проступала горькая обида. Она становилась похожа на беззащитного, несправедливо обиженного ребенка.
А ведь ей действительно тяжело, и она, как может, выстраивает вокруг себя рубежи защиты — это и фитнес, и книги, и сериалы. Им с папой давно бы нужно развестись, но теперь, наверное, уже поздно, да и мне сложно представить маму работающей — где она найдет работу сейчас, после того как просидела дома последние двадцать лет?..
Мне стало стыдно. Я тоже обидела ее сегодня, а еще думала, что лучше и добрее, чем Эль.
— Прости, пожалуйста, мамочка, — попросила я и, встав со стула, подошла к ней. — Это день сегодня такой неудачный. Не расстраивайся, мы вовсе не думаем так, просто с языка иногда срывается…
За спиной приглушенно хмыкнула сестра, но, к счастью, промолчала.
Я протянула руку и погладила маму по волосам, а она вдруг расплакалась и прильнула к моему плечу, словно ища защиты. Вот теперь я точно чувствовала себя лет на двадцать старше собственной матери.
Я надеялась, что Эль подойдет к нам. Если бы это произошло, я бы, наверное, простила ей все, даже Макса. Но она осталась стоять одна. У нее еще не прошел переходный возраст, и она еще не научилась терпеть и прощать.
Эль
На кровати лежал чемодан, а Мила аккуратно укладывала туда свои вещи. Платье, сарафан, топик и даже купальник. Хотя конец сентября не самое удачное время для купаний, на Балтике благодаря мягкому климату стоит довольно теплая погода. Туда еще ездят отдыхать.
Я делала вид, будто занята уроками, а сама украдкой следила за сестрой. Она уезжает, сдает свои позиции, значит, я победила. Или нет?.. Отчего-то мне тяжело.
Тренькнул мобильник, сообщая о приходе эсэмэски, и я нехотя взяла его. Так и знала, от Макса. «Целую тысячу раз, хочу видеть». Я победила, только отчего-то мне вдруг стало смертельно скучно, и даже Макс — блестящий лощеный Макс, при виде которого мои одноклассницы обмирали от восхищения и зависти, — все больше раздражал меня. Я зевнула и, не став отвечать на эсэмэску, отложила телефон в сторону. Отвечу как-нибудь потом, когда будет настроение.
Безусловно, наши встречи с Максом сыграли свою положительную роль. Даже в школе ко мне относятся по-другому. Теперь я по-настоящему популярная личность. Девчонки наперебой стараются зазвать меня в свою компанию, парни смотрят с интересом. Я получила уже три предложения встречаться (до Макса не было ни единого). Наверное, у парней просто развит стадный инстинкт или они любят охотиться скопом. Как бы там ни было, стоит появиться одному, как сразу набегает целая толпа. Но, честно говоря, ни один из сверстников меня не интересует. Отношения с Максом позволили мне убедиться в собственной силе. Я вообще думаю, что девушки, неудачливые в любви, просто дуры. По большому счету неважно даже то, как ты выглядишь. Важно — какой ты себя показываешь.
Взгляд невольно обращается к Миле. Она еще похудела, ей это не идет. На лице резко выступили скулы, руки стали совсем тонкими, почти прозрачными. Вот они бледными тенями порхают над чемоданом, укладывая туда пакет с нижним бельем.
Сестра не смотрит в мою сторону, а мне очень хочется окликнуть ее, ударить по бледным щекам, привести в чувство. Иногда мне вдруг начинает казаться, что ничего не изменилось и я по-прежнему десятилетняя девочка, с обожанием и восторгом смотрящая на свою старшую и умную сестру, подражающая ей во всем.
Чтобы отогнать наваждение, приходится крепко, до крови, закусить губу.
Это она должна завидовать мне. Это у меня есть все, чего она лишилась, это не я, а она бежит в Калининград вместе с нашей доброй тетей Викой. Официальная причина — обострение астмы и необходимость в целебном морском воздухе. Но я-то отлично знаю, что это не так. Мила взяла в институте академический отпуск по состоянию здоровья и собирается прожить у моря, на Куршской косе, не меньше месяца.
Я выиграла, она проиграла. Это так, но на душе отчего-то муторно.
* * *
Мы с Максом шли по улице. Он уверенно держал меня за руку, словно демонстрируя миру: вот моя девушка. Я не смотрела на него, стараясь избежать его взгляда: у него теперь глаза Ковалева — влюбленные и преданные. Не этого ли я хотела?..
