— Выходит, я саму смерть обманула?
— Выходит, так. Не по нраву твой поступок самовольный придётся Эрлику. Не выпустит он тебя в средний мир подобру-поздорову. Восвояси живьём не отпустит.
— Как же быть?
— Ступай-ка ты прямиком к Эрлик-хану, на чёрно-лысом быке ездящему. Всё ему без обиняков поведай. Строг владыка подземного мира, но справедлив. Авось смилостивится! Живёт он на девятом слое, во дворце из грязи и железа синего, на берегу реки Тойбодым, что людскими слезами наполнена. Стерегут его чудовища — дьутпа. Охраняют караульные — эльчи — с баграми наперевес.
Послушалась Кадын мудрого хана мёртвого, опустилась она в самый низ — на девятый слой мира подземного. Ко дворцу из чёрной грязи и синего железа вышла. Лишь сделала шаг к нему, чудовища жуткие, саблезубые на неё бросились, эльчи с баграми острыми наперерез кинулись.
Выхватила бесстрашная Кадын мечи семидесятигранные, но слышит вдруг вой громогласный, рокочущий:
— Не троньте волоса её единого!
Подняла Кадын голову и видит: великан пред ней исполинский на семи чёрных бобрах сидит — сам Эрлик-хан тривеликий! Громадный, как Белуха-гора, меж глаз его тридцать овечьих отар ляжет, на плечи тридцать табунов встанут. Глаза и брови у него как сажа чёрные, борода раздвоенная до колен тянется. Усы подобны клыкам, что, закручиваясь, за уши закидываются. Волосы густые, кудрявые до плеч спускаются. В семь медвежьих шкур Эрлик-хан одет. На опоясье меч зелёным железом блестит, луновидный топор сверкает, в руке чаша из человечьего черепа.
Не испугалась Кадын, не обомлела. Лишь почтительно голову пред владыкой подземным склонила:
— Приветствую тебя, высший правитель царства мёртвых!
Эрлик-хан ответно её не приветствовал, только брови сурово свёл:
— Как ты, человек с живой душою и кровяной плотью, в мой мир проникнуть осмелилась? Как нарушить закон жизни и смерти посмела, дерзновенная? Кто тебя Эрлика достославного обмануть надоумил, продерзкая?
Не дрогнула девочка, не оробела от блеска очей сверкающих, уст, гневом обезображенных.
— Никто, о владыка нижнего мира! — Кадын спокойно отвечала Эрлику. — Винить мне некого. Своевольно я вторглась в твои владения, самой и нести наказание. В твоей власти казнить меня, справедливейший. От твоей руки любую кару приму беспрекословно я!
Пристальным взглядом глаз бездонных Эрлик-хан с головы до пят смерил девочку. Не отвела глаз Кадын смелая. Гигантским пальцем чёрным Эрлик-хан поманил к себе девочку. Не испугалась Кадын, подошла безропотно. Раскрыл уста великанские Эрлик-хан, дунул на девочку раскалённым дыханием. Будто пламя пожара лизнуло её, но не убоялась Кадын, не сбежала — на месте стоит как вкопанная.
— От взора моего ни единый трус не скроется, — пророкотал Эрлик-хан. — Слуха моего ни одна речь лживая не обманет. Всё вижу, всё слышу, знаю всё. Богатыри при виде меня ум теряют, без памяти бегут. Алыпы, от меня убегая, семьдесят гор пятками в пыль истолкут, море с семьюдесятью заливами ногами в грязь истопчут. У силачей печень от страха обрывается, круглые сердца лопаются. Впервые вижу пред собой человека бесстрашного, отваги полного. Слышу правдивого человека, чистосердечного. Знаю, стоит предо мной хана Алтая дочь. На роду её многие подвиги великие написаны. Не прошла ты, Кадын, путь земной до конца, не окончила. Ступай туда, откуда пришла, — с миром тебя отпускаю. Ступай, но вечно помни, что жизнью своей адаму Эрлику — повелителю тьмы — ты обязана!
— От века до века великодушие твоё помнить буду, — Эрлик-хану Кадын земной поклон отвесила.
— А Кучиче, что против меня пойти осмелилась, привет шли подземный. Летать ей отныне над болотами смрадными сорокой чёрно-белой, — промолвил так Эрлик-хан и обернулся семиколенным тополем без коры, с листвою, как зола, серою.
На высокие кручи, на горные уступы взбирался огненно-гнедой Очы-Дьерен, куда и когтистому зверю не подняться. На холодные острые валуны вспрыгивал, куда и крылатой птице не залететь. Частым лесом шёл, вёрсты копытами меряя, где меж деревьями и мухе не пролететь. По долам ступал, где камни, словно овчиной, кудрявым мохом обросли. По голым склонам на ледяные утёсы карабкался. Вверх глянешь — дно неба видно, вниз посмотришь — земли не видать.
Сколько перевалов позади оставили, сколько рек каменистыми бродами перешли — не считали. Но добрались наконец путники до места заветного, до конца пути дальнего.
Меж шестью малыми речками широкое поле лежало, высокой травой поросшее. Перерезано было поле оврагами. По их склонам отлогим да по берегам рек густые леса росли. А с южной стороны поля шесть скал с шестью отрогами высились, под облаками вершины прятали.
Шестьдесят шестой утёс тёмно-синий из них всех круче был. А в нём пещера громадная беззубый рот щерила — семиглавого тёмно-жёлтого Дельбегеня-людоеда то было логово.
— Место доброе, — кивнула Кадын, раздольное поле взором окидывая. — Здесь и сразимся с Дельбегенем поганым.
— Неужто в одиночку ты с людоедом гигантским в бой смертный пойдёшь? — рысёнок воскликнул испуганно.
— Решена судьба моя духами равнины и гор! Победа моя мудрым Телдекпей-камом предсказана. На роду моём торжество над Дельбегенем написано. Бояться мне нечего, — Кадын ответила.
Глянула она направо — лишь травы колышутся, налево посмотрела — только речки воркуют, по камням пляшут. Оглянулась назад — кроме тени, нет никого. На все шестьдесят сторон земли Кадын посмотрела, на все семьдесят взглянула — пусто, и ладони к устам приставила:
— Эйт! Тйох! Дельбегень треклятый, на мухортом иноходце с шестью ушами ездящий! Довольно тебе в пещере тёмной отсиживаться! Выходи в поле вольное на смертный бой! — зычно принцесса крикнула, только эхо отозвалось, лишь галька посыпалась. — Эй, Дельбегень вероломный, на свирепом, как барс, иноходце ездящий! Будет тебе в горах скалистых прятаться! Сразись со мною в бою честном!
Сказанные слова ещё не слетели с губ, как затряслись кручи горные, ходуном под ногами земля заходила. С утёса тёмно-синего покатились валуны стопудовые, кедры старые под себя подмяли.
Глядит Кадын — из пещеры носок сапога гигантского высунулся. Из семидесяти шкур чёрных буйволов тот сапог пошит. В страхе огненно-гнедой Очы-Дьерен заржал на десять голосов разных, мелкой дрожью пошёл, на дыбы, вспененный, поднялся. Круглое сердце его трепещется, тонкие рёбра гнутся со страху.
Только Кадын осадила коня, как из пещеры ручищи показались мохнатые, на ногах сапожищи подтягивают. Волосы на тех руках точно сосны рыжие, столетние. Ноги те и семьдесят алыпов не обхватят — надсадятся! Затрясся рысёнок от боязливости: шерсть дыбом встала, сердце чуть рёбра стуком не сломило, печёнка чуть не лопнула.
Лишь Кадын Ворчуна успокоила, из пещеры семь голов великанских одна за другой вылезли. Лысые головы, тёмно-жёлтые, а с макушек семь кос толстых, как гадюки, свешиваются. Семь носов Дельбегеня — семь горбатых гор, семь ртов — овраги глубокие. Четырнадцать ушей, как вершины скал, заострённые, четырнадцать глаз — котлы кипящие. А на средней голове — четвёртой — шапка мерлушковая с белой серебряной кистью высится.
Вылез Дельбегень из логова, выше туч возвысился. Плечи расправил, воздух из обширной груди выдохнул — облака разогнал во все стороны. Шуба с семью воротниками, из двух дюжин тигров пошитая, длинными полами по ногам его хлопает. В правой руке ржавый раздвоенный меч зажат. Меч свой людоед о звезды калил, на ледниках студил, об луну точил. В левой руке синий, острый, как молодой месяц, топор. Белым пламенем топор сверкает, ярче солнца поле освещает. Повращал Дельбегень зрачками мутными в разные стороны, никого не заметил.
— Что за алып посмел к моему дому явиться без приглашения? Какой богатырь меня на бой вызвать отважился? — семью глотками людоед загрохотал, на семь разных голосов завыл.
От крика его птицы с насиженных кладок слетели, звери, детёнышей своих покинув, убежали, скот с голубых пастбищ неведомо куда умчался. Шапка островерхая на голове Кадын не шелохнулась, косы, через плечи перекинутые, не качнулись.
— Это я, принцесса Кадын — Владычица! Достославного хана Алтая дочь десяти лет от роду! Вызываю тебя, Дельбегень недостойный, на великий бой! — храбро девочка в ответ крикнула, мечом семидесятигранным повела.
Блеснул меч огнём ярким, высек сноп искр золотых! Ослепил Дельбегеня блик солнечный, прищурился людоед — разглядел в поле всадницу малую.
— Потешаться, видно, ты надо мною, пигалица, удумала! А вот я тебя сейчас за дерзновенность щелчком двух пальцев на гору Белуху закину, выкину! — пророкотал так Дельбегень и одним шагом поле бескрайнее преодолел.
