Владимир Алеников - Каникулы Петрова и Васечкина

– Мама! – поддержал его Петров.

Но скалолазы как ни в чём не бывало, целые и невредимые, через несколько секунд очутились на земле.

– Ну как, Геннадий Павлович? – спросил один из них.

– Ничего… – одобрительно сказал седой. – Получше.

– Ещё разок успеем пройти? – спросила девушка.

Геннадий Павлович поглядел на садящееся солнце и сказал с сожалением:

– Вообще-то, надо бы… Завтра соревнования… – Он ещё раз взглянул на солнце. – Нет, не успеем… Собирайте снаряжение! – приказал он. – И все в лагерь отдыхать!

Сказав это, он двинулся к палаткам, стоявшим неподалёку.

– Жаль… – сказал Слава. – Я, когда лез, эдельвейс видел.

– Где? – заинтересовалась девушка.

– Вон там! – Слава указал вверх. – Сразу за расщелиной. Видишь?

– Ага… – кивнула девушка.

– Знаешь, – сказал Слава шутливо, – есть такой древний обычай дарить эдельвейсы самой красивой девушке. Я бы сорвал его для тебя, Леночка…

– Ты бы свалился! – улыбнулась Леночка и начала сматывать верёвку.

Скалолазы разошлись, собирая снаряжение.

– Слыхал? – тихо спросил Васечкин.

– Ага… – кивнул Петров.

– Я полез! – решительно заявил Васечкин.

– А может, не надо? – неуверенно сказал Петров.

– Надо, Вася! – Васечкин хлопнул Петрова по плечу. – Надо!

Он окинул взглядом путь до расщелины, огляделся вокруг и начал карабкаться на скалу. Довольно ловко и быстро он преодолел треть расстояния до заветного места, но тут угол скалы изменился, и Васечкин вдруг почувствовал себя мухой, которая ползёт по потолку. Он в страхе глянул вниз…

…Там, далеко внизу, стоял крошечный Петров и смотрел на него. Васечкину стало не по себе. Он ещё раз безнадёжно глянул наверх, где в последних лучах солнца был хорошо виден вожделенный цветок, и… медленно и осторожно пополз вниз.

– Знаешь, что я подумал? – сказал он Петрову, очутившись на земле и снова почувствовав себя уверенно. – Чего его рвать? Мы когда ещё назад в лагерь попадём, всё равно он завянет… Чего цветок портить? Мы лучше Маше роз нарвём, она розы очень любит…

– Точно! – кивнул Петров.

– Розы ведь тоже опасно рвать… – убеждая самого себя, продолжал Васечкин. – Во-первых, они колючие, а во-вторых, на сторожа нарваться можно…

– Запросто… – по доброте душевной кивнул Петров.

Тут к ним подошёл Слава.

– Эй! – сказал он. – Вы откуда, герои?

– Мы? – смутился Петров.

– Оттуда… – неопределённо махнул рукой Васечкин.

Слава понимающе кивнул.

– Есть хотите? – спросил он.

– Само собой! – выпалил Петров.

– Ну, пошли… – Он обнял ребят за плечи. – Тебя как зовут, спасатель? – спросил он у Васечкина…

В лагере уже пылал костёр, на котором что-то варилось. На одеяле были разложены продукты, а вокруг собрались скалолазы. Васечкин, стоя в центре, в который раз за сегодня рассказывал историю своих подвигов. А так как обстановка была располагающая – костёр, гитара, то он, попросив Славу подыграть, начал петь под его негромкий аккомпанемент:

Васечкин пел очень вдохновенно.

А Петров совсем даже не пел.

Он сидел у костра, уставившись невидящим взглядом в огонь, и в который раз за этот день писал в уме письмо Маше Старцевой.

«Дорогая Маша! Мы с Васечкиным живы-здоровы и тебе того же желаем! Желаем тебе также успехов в учёбе и в личной жизни… – Петров задумался. – Нет, пожалуй, только в учёбе… Дело в том, дорогая Маша, что я давно хотел тебе сказать…»

А в это время прекрасный адресат тоже сидел у костра в каких-нибудь нескольких километрах от лагеря скалолазов и тоже внимательно глядел на костёр.

Рядом с Машей сидела Инна Андреевна, также задумавшаяся о чем-то своём и не отрывавшая глаз от огня.

На сиденье «виллиса», тщательно укутанный, крепко спал Филипп…

Гусь, преисполненный сознанием возложенного на него доверия, нёс караульную службу…

Мы не знаем, о чём думали Маша и Инна Андреевна, но, судя по всему, об одном и том же, так как, не сговариваясь, они вдруг запели практически одну и ту же песню.

И так это у них красиво и душевно получалось, что Гусь заслушался, а в середине песни даже растрогался…

– Нет! – вздохнул он. – Всё-таки Маша Старцева очень красивая… – И, стараясь быть справедливым до конца, добавил: – И Инна Андреевна тоже…

– Да… – согласился проснувшийся Филипп. – Только чуть-чуть пожилая…

Край неба уже начал светлеть, когда Петров, ёжась от холода, вынырнул из палатки.

Тихо проскользнул он по лагерю и лёгкой рысью побежал к скале…

Возле скалы Петров остановился и посмотрел вверх. Первые лучи солнца уже осветили трещину, возле которой рос эдельвейс.

У Петрова зуб на зуб не попадал то ли от холода, то ли от страха. Он глубоко вздохнул и полез на скалу.

Несколько раз его сандалии скользили по мокрому от утренней росы камню, но это не остановило его…

Он упрямо продолжал лезть вверх.

Вот он уже преодолел то место, до которого вчера долез Васечкин…

Вот ещё треть пути…

Вот и трещина…

Подтянувшись на руках, Петров вдруг увидел… скромный, ничем не примечательный цветок…

И тем не менее это был знаменитый эдельвейс!

Петров осторожно пробрался обратно в палатку. Васечкин по-прежнему мирно спал. Петров аккуратно пристроил эдельвейс в уголке и только было собрался юркнуть обратно в спальный мешок, как вдруг услышал какой-то подозрительный шорох. Шорох стал тем более подозрительным, что вслед за ним раздался… шёпот.

Петров напрягся, прислушался. Шёпот раздавался совсем близко, но, к удивлению Петрова, он не мог разобрать ни слова, разговор явно шёл на чужом языке. Это было уже совсем странно, тем более что какие-то звуки и интонации в чужеземном говоре были определённо знакомы Петрову, казалось, ещё чуть-чуть, и он поймёт, о чём речь. Но – увы! – он ничего не понимал. И Петров решил разбудить Васечкина.

Однако осуществить эту затею оказалось не так-то просто. Петрову пришлось пойти на крайнюю меру – он зажал ему нос, а чтобы Васечкин не заорал спросонья, в последний момент отпустил нос и зажал ему рот. И пока возмущённый Васечкин трепыхался под мощной петровской ладонью, Петров нагнулся прямо к его уху и прошептал.

– Тс-с-с-с!..

Васечкин притих, удивлённо глядя на Петрова.

– Слушай! – зашептал Петров, вытягивая палец в направлении подозрительных звуков.

Васечкин прислушался.

– Фэ атансьон! – сказал один голос. – Нэ фэ па де брюи![1]

– Пардон! – отвечает другой. – Тю тэ не рапель па де кэль кулер э люр тант?[2]