— Да ладно, прекрати. Стиан — убожество, — сказала я.
Но Анникен не слушала и продолжала:
— И у нас с ним абсолютно одинаковые интересы. У нас обоих собаки. И он мне улыбнулся, ты видела? О-о-о!
Анникен вздохнула.
— Что ему больше всего нравится? Расскажи, расскажи мне о нём всё! — сказала она и села на постели. Она сидела на моей кровати и ждала.
— Э-э-э… — протянула я, чувствуя, что краснею.
— Что это с тобой? — Анникен смотрела с интересом.
— Жарко здесь, — ответила я, подбежала к окну и распахнула его.
Анникен выпрямилась, глаза её сузились. Она уставилась на меня с подозрением. Явно о чём-то задумалась. Потом тряхнула головой, будто хотела вытряхнуть мысли из головы. Подняла брови.
— Давай, рассказывай про Стиана, — в нетерпении сказала она.
— Ну, он всё время занимается, и слушает группу DumDum Boys, и играет на гитаре, и ещё…
— Прикол! Он музыкой увлекается! — Анникен захлопала в ладоши. — Стильно!
И тут уж задумалась Я. Раньше мне такое в голову не приходило.
— Да ну, — сказала я. — Он же глупый и на гитаре играет из рук вон…
— Ода, ну скажи-и-и, — она прервала меня на середине фразы. — Ну как по-твоему, я ему понравилась? У тебя есть номер его мобильника?
Анникен вообще меня не слушала. Всё время бубнила про Стиана и перебивала меня.
Когда Стиан стоял на дороге и улыбался, я тоже призадумалась. Он ведь и на меня смотрел — во всяком случае, поглядывал. (Хотя на мне было не красное пальто, а дурацкая дутая синяя куртка…) Всё время, пока мы стояли и Анникен болтала со Стианом, у меня внутри что-то поднывало. Как-то плохо было. Я злилась на Анникен. Она всё время говорила ненатурально. Она растя-а-агивала каждое сло-о-во. Так глупо!
— Ты ему не нравишься! — вдруг заявила я. — Из всех цветов он больше всего ненавидит красный.
— Ой, правда? — расстроенно спросила Анникен. (Вид у неё при этом был испуганный.)
— Да, он сказал мне вчера. Он видел нас, когда мы вышли из автобуса. И он терпеть не может светло-каштановые волосы средней длины. Считает, что это очень некрасиво.
Говоря всё это, я смотрела вниз, на свои руки. Волосы у Анникен как раз светло-каштановые и средней длины.
Я полировала свой ноготь. Анникен как в рот воды набрала. Мы сидели в полном молчании достаточно долго. Потом она поднялась и сказала со злостью:
— Ты врёшь. Почему, собственно, ты врё-о-ошь? Что тебе не нравится?
Взгляд Анникен я ощущала физически. И ощущала, как у меня горят уши. Но я так и не подняла глаз. И не ответила. Только всё теребила ноготь.
— Я пойду домой, — сказала Анникен после долгого молчания.
— Хорошо, — сказала я.
Она со стуком захлопнула за собой дверь и сбежала по лестнице.
Дорогой дневник!
У меня не осталось ни одного друга. Никого в целом свете! Никто со мной не дружит. Я совсем одна…
P.S. Какое счастье, что на зимние каникулы мы едем к Бабушке! Остался всего один день занятий в школе!
О-о-х… Моя семья самая трудновыносимая во всём мире! Эрленд старается казаться взрослой и вообще — быть на уровне. И всё время говорит про Хелле. Только и слышно: Хелле, Хелле… НА КАЖДОМ ШАГУ! Мама с папой пристают ко мне с утра до вечера. Поэтому мне невмоготу сидеть с ними за завтраком. Они без конца говорят о том, как они беспокоятся и как мама Хелле, с которой они говорили, тоже беспокоится.
Похоже, Хелле и Стиан не нажаловались и не рассказали своим родителям о драке, потому что мои родители всё время выспрашивают, не случилось ли чего в школе или где-нибудь ещё. Неужели они не могут оставить меня в покое?
Дорогой дневник!
Автобус на обратном пути был битком набит, и мне ПРИШЛОСЬ сесть рядом с Хелле. Только там и было свободно. Мы сидели и молчали всю дорогу. Было трудно дышать как ни в чём не бывало. Я отчётливо слышала своё дыхание. Дышала я очень громко! Это было так досадно. Я надеялась, что Хелле не слышит. Старалась сдерживать дыхание, но получалось ещё громче. Я заметила, что Хелле на меня смотрит. Нужно было что-то сказать.
— Что ты так смотришь? — спросила я. (Сама не ожидала, что скажу с такой злостью, но так вышло.)
Хелле посмотрела на свои варежки. Потом ответила очень тихо, так тихо, что я почти не разобрала. Но всё же разобрала:
— Ты стала другая.
Я хотела ответить, но ничего хорошего на ум не пришло.
А потом мы приехали. Не успели мы выйти из автобуса, как Хелле побежала прямо домой.
Дорогой дневник!
Когда я думаю про Хелле, мне становится плохо. Когда думаю о Стиане, становится ещё хуже.
(Р.S. Нет! Потому что я ВОВСЕ не думаю о Стиане!!!!!!!
Я имела в виду, что если БЫ я думала о нём, если бы по какой-то причине я ДОЛЖНА была думать о нём, то мне стало БЫ очень, очень плохо. Меня бы точно вырвало!)
Дорогой дневник!
Я сижу одна в своей комнате. Слушаю DumDum Boys. То, что я слышу, попадает прямо в сердце. «Я раб, а сердце — мой господин, и кнут надо мною свистит», — поют они. Именно то, что я чувствую! Ну, немножко, не то…
НАКОНЕЦ-ТО! Сегодня мы едем к Бабушке!
Мама, папа и Эрленд сейчас в городе, покупают то, что нам нужно взять с собой. Я не пошла с ними. Я рисую на кухне. Рисую черепа, могилы, надгробные камни, большие чёрные ямы и всё такое. Кошмарные картины. На камнях — имена разных людей, которых я знаю.
Поглупела, как малявка, всё время играет с Эрленд. А я скоро уеду к Бабушке на целую неделю!!!! А Хелле даже не придёт и не скажет «пока-пока»… Притом что была моей хорошей подругой… Даже пальцем не пошевельнёт…
И вдруг раздаётся стук в окно.
Это Хелле! Всё-таки она пришла проститься! Я вскакиваю и бегу к окну. Рывком его открываю и кричу:
— Привет! Я знала, что ты… — но замолкаю на середине фразы. Мне кажется, что я превращаюсь в кусок льда, но сердце бешено стучит, а уши будто заткнуты ватой, словно я нахожусь под водой. Ко мне стучал маргинал! (Я почти забыла о его существовании.) Он стоит здесь, прямо перед нашим кухонным окном! Я таращу на него глаза, а он весь трясётся!
Окно распахнуто настежь, и, чтобы его закрыть, я должна высунуться наружу, а там маргинал! И я ни о чём другом думать не могу, кроме как о том, что я в доме ОДНА! (Точно как в прошлый раз, когда он пришёл и Эрленд дала ему пакет муки. Но на этот раз я СОВЕРШЕННО одна!) И маргинал — вот он, стоит и ТРЯСЁТСЯ прямо у открытого окна!
Маргинал таращит на меня совершенно безумные глаза. Вид у него дикий. Похоже, он на пределе. Вот он поднимает трясущуюся руку… Я стою неподвижно, затаив дыхание.
— У-у ва-ас есть с-са-ахар? — неверным голосом спрашивает он.
Я смотрю на эту дрожащую руку. Вздрагиваю всем телом, потому что внезапно разражается лаем этот их Дизель.
Он рвётся с поводка из рук маргинальши. Она с собакой стоит чуть поодаль и тоже на меня таращится. Потом подходит ближе. Дизель заливается ещё громче.
— С-са-ахар! — повторяет маргинал.
Я бросаюсь к кухонному шкафу, достаю сахарницу и, вернувшись к окну, протягиваю маргиналу. У меня нет выбора: вдруг они оба совсем слетят с катушек, войдут и убьют меня?! Маргинал дрожащей рукой берёт сахарницу, а дальше делает нечто немыслимое — ЕСТ сахар прямо из сахарницы!
Совсем рядом, у моего окна стоит детоубийца и ест сахар! Не знаю даже, что и думать… Какой-то страшный сон… Мистика…
Тут маргинал перестаёт трястись. Возвращает сахарницу и кивает своим коротким кивком. Я так быстро её выхватываю, что она падает на пол. Но не разбивается. Остатки сахара рассыпаются по всей кухне.
Подняв глаза, я вижу — к окну подошла и маргинальша. Дизель совсем взбесился и злобно лает. («Милый Боженька, если ты есть, помоги!» — умоляю я про себя.)
Она шикает. Неужели я сказала это вслух? Но нет, она смотрит на Дизеля и дёргает за поводок. Дизель тоненько сипит и замолкает.
— У него диабет, — говорит маргинальша извиняющимся тоном, и я совсем теряюсь. Диабет у Дизеля? Я что-то слышала про эту болезнь, но всё равно не понимаю. Маргинальша протягивает мне свёрнутый в трубку лист бумаги. «Вот!» — говорит она. Приходится высунуть в окно руку. Я так спешу, что больно ушибаю локоть о подоконник — на самом деле больно, но я терплю, сжав зубы. На глазах слёзы. Маргиналы не должны этого видеть. Ни за что!
