Валера ходил по улицам городка потерянный и бледный, его шатало из стороны в сторону. Я даже поставил ему градусник, подозревая, уж не заболел ли он от таких переживаний. Но температура у него оказалась нормальной.
На вечернюю линейку, как ни странно, все собрались быстро, думаю, просто из любопытства: уж очень было интересно, как пойдет дальше жизнь в городке. Когда отряды выстроились, Владимир Викторович взобрался на пенек. Он говорил тихо, ни на кого не глядя, словно думал про себя.
— Потерян не только мундштук, — начал он. Потеряна моя давнишняя мечта о полотняном городке. Полотняный городок только тогда может существовать благополучно, когда все его жители будут дружить между собой, будут помогать друг другу. Если потребуется, я сумею заставить слушаться меня, но
приказать вам быть дружными я не смогу. Вы думаете, городок построен, чтобы вам было весело тут жить и чтобы вы стали крепкими и здоровыми? О нет, я мечтал, что здесь — на поляне под соснами, в зеленых палатках, на колхозном поле, под навесом нашей столовой, на линейке, на купанье, у туристского костра — расцветет наша большая и благородная настоящая пионерская дружба. Я мечтал, что эту дружбу мы перенесем на зиму в наши интернатские спальни и классы. Я верил, эта дружба разрастется и дальше, когда вы закончите интернат и разлетитесь во все стороны. Увы, при первом же испытании ваша дружба лопнула, как мыльный пузырь.
Владимир Викторович закончил, обвел глазами застывшие отряды. Ни одна голова не поднялась. Было тихо, тихо. Он посмотрел на часы и. добавил совсем другим, строгим, и твердым голосом:
— Второй закон не отменялся. Через десять секунд идти на реку мыть ноги и руки. Напоминаю, через сорок минут — отбой. Линейка, разойдись!
Через двадцать минут все вернулись с реки и, переговариваясь вполголоса, сели возле своих палаток. К сожалению, я не слышал, о чем совещались старшие ребята. До самого отбоя никто не смеялся, не разговаривал громко.
И когда Валера застучал палкой по кастрюле: «Спать пора! Спать пора!» — все поспешили спрятаться в свои палатки, тщательно застегнув их наглухо.
В городке установилась тишина.
* * *
— Тра-та-та! Тра-та-та! — раздалось у меня над ухом.
Я проснулся. Что это? Ах, да — Валера с кастрюлей! Уже утро. Сейчас подъем! Я вскочил, быстро оделся и вышел из палатки.
Тоненький Валера, грустно опустив свой русый хохолок, едва-едва плелся по Туристской улице и вовсю барабанил палкой по кастрюле.
На площади Радости стояли позевывая две девочки из отряда, дежурившего по кухне, и Витя Панкин с сачком в руках. Улицы были безмолвны, точно никакой сигнал к подъему и не раздавался. Владимир Викторович, нахмуренный, вышел из своей палатки.
Прошло семь минут. Через минуту простучит второй сигнал. Я поспешил к Владимиру Викторовичу.
— Послушайте, они не виноваты, — попытался я его убедить. — Они привыкли просыпаться только по сигналу горна; тут хоть из пушки стреляй — никто не проснется. Удары по кастрюле не действуют на их уснувшие мозги.
— А вот я найду способ, как их разбудить! И Владимир Викторович на весь городок стал считать: — Раз, два, три, четыре…
Что тут было! Из палаток послышались испуганные возгласы. Веревочные оттяжки готовы были выскочить вместе с кольями, петли никак не отстегивались, пропавшие тапочки не находились.
Пока Владимир Викторович сосчитал до двенадцати, почти все успели выскочить и, нечесаные, полуголые, побежали на площадь Радости. Впрочем, человек двадцать (все больше ребята десятого и одиннадцатого отрядов) все же опоздали на несколько секунд.
После завтрака пошли на работу. В городке остался только часовой под грибком да дежурный отряд. Воспользовавшись тишиной, я юркнул в свою палатку и взялся за книжку.
Входное полотнище вдруг приоткрылось, и показалась Ирочка Растеньева с букетом васильков. Сегодня она была дежурной «медсестрой».
— Я вам принесла цветочки. Я вас не разбудила? Я вам не нужна? Можно мне пойти погулять? — спрашивала она тоненьким голоском, пристально глядя на меня широко распахнутыми голубыми глазами.
— Можно, можно, — ответил я, — больных нет, в лазарете чисто.
Ирочка исчезла, а я вновь занялся чтением. Книга захватила меня. Прошло, наверно, часа три, как вдруг Ирочка снова явилась предо мной.
— Я нашла! — задыхаясь от счастья, сказала она, улыбнулась своей чудесной солнечной улыбкой и протянула мне руку.
На ладони у нее лежала короткая стальная трубочка — мундштук.
Не мальчики-следопыты Саша Вараввинский или Витя Панкин, не девочки-проныры вроде Южки или Вали Гавриловой, которые все глаза проглядели, рыская по грядкам, а наша самая маленькая и хрупкая Ирочка нашла пропажу.
— Ирочка! Какая ты умница! — на весь городок закричал я.
Владимир Викторович выскочил из палатки и подбежал к нам.
— Я пошла гулять, а потом подумала, зачем я буду цветочки собирать, — заикаясь от счастья, лепетала Ирочка, — лучше пойду, попробую поищу… и пошла, где маленькую капусту посадили, выбрала одну грядочку и медленно, медленно стала искать. Вдруг — в канавке комочек земли, я его толк ногой, смотрю — что-то блестит…
Она была горда и счастлива. Ведь двое важных дяденек наклонились над нею и внимательно слушают ее рассказ.
— Я так обрадовалась, так обрадовалась и прямо в городок, — закончила она. — Молодец, Ирочка, сегодня вечером надень парадную пионерскую форму, — ласково похвалил ее Владимир Викторович.
— Ой, я пойду гладить! — радостно вскрикнула та и ускакала вприпрыжку.
Владимир Викторович не торопясь начал продувать запачканный землей мундштук. К нему подскочил только что сменившийся часовой Витя Панкин.
— Побегу расскажу, побегу! — глотая от нетерпения концы слов, выпалил он.
— Беги, беги! — ответил, улыбаясь, Владимир Викторович.
И Витя тотчас же умчался на колхозные огороды рассказывать радостную новость.
Какие сияющие лица были у младших, когда они возвращались с работы! Ребята прыгали и бегали, разговаривали громче и оживленнее обычного. И солнечные блики играли на зеленой траве, на свежей листве берез, на стволах сосен, оранжевых у вершин и темных внизу.
Но лица старших были безучастны. Семиклассники шли, тихо переговариваясь о чем-то своем, не имеющем никакого отношения к городку.
Валера весь точно блестел от счастья. Он вышел на площадь Радости, поднял голову кверху и приставил горн ко рту. Солнце сияло на его ослепительно белой рубашке, на тоненькой загорелой шее и коричневых обнаженных руках. А золотой горн пылал ярче солнца.
Валера заиграл на обед. Никогда еще так призывно, бодро и смело не гремели и не переливались звуки горна!
И бежали отряды с улиц Пионерской, Туристской, с проспекта Гагарина.
— Раз, два, три, четыре… — с особенным подъемом, звонко и весело считали все. Досчитали до двенадцати… Никто не опоздал! Все одиннадцать отрядов выстроились в одиннадцать рядов, Затылок в затылок.
Ребята первых девяти отрядов щурились от яркого солнечного света, радовались и улыбались, шутливо подталкивая друг друга. А старшие стояли молчаливые, сосредоточенные. О чем они думали, мы не знали.
На вечерней линейке Южка вручила Ирочке Растеньевой «высокую» награду — газетный сверток с десятью воблами.
Под торжественные звуки горна, едва дыша, Ирочка начала спускать флаг. Она потянула за шнурок и подняла свои сияющие глаза ввысь, на красное полотнище. Флаг медленно пополз вдоль мачты к земле.
* * *
С вечера я долго не мог уснуть. Сосны, что росли вокруг моей палатки, всю ночь тревожно шумели. А вдали, за Москвой-рекой, с тучи на тучу перекатывался гром. Наконец мне удалось забыться тяжелым сном, но ненадолго. Я проснулся, услышав чьи-то тихие, крадущиеся шаги, и открыл глаза. Сквозь брезент палатки проглядывал рассвет.
Осторожно, не дыша, я спустил ноги с раскладушки, нащупал тапочки и притаился.
Шаги затихли. Но до меня явственно донеслось чье-то прерывистое дыхание — вот тут, совсем близко.
Схватив на всякий случай с тумбочки скальпель, я, как был в одних трусах, выскочил наружу…
Позади моей палатки стоял Владимир Викторович. От неожиданности мы оба вздрогнули. Он был в белой рубашке, в своих неизменных коротких штанишках и держал в руках фотоаппарат, а также какой-то сверток серой бумаги.
— Это вы? Здравствуйте! — с облегчением воскликнул я и невольно засмеялся, потом посмотрел на часы — стрелка показывала половину пятого.
— Здравствуйте, — ответил Владимир Викторович. — Простите, кажется, я вас разбудил. А я вот прогуливаюсь и фотографирую. Смотрите, какое прекрасное утро.
«И охота ему заниматься фотографией в такой ранний час?» — подумал я.
