Старшие подчас «подкалывали» членов штаба или кое-кого из младших мелкими «шпилечками».
Особенно изощрялась Галя Клейн. В интернате она привыкла командовать, а тут все места в штабе заняли ребята моложе ее и распоряжались не хуже старших.
И Галя выискивала самые мелкие недочеты: сломались качели, и она за обедом нарочно на всю столовую кидала: «Вот, не сумели как следует столбы вкопать»; прохудилась кастрюля, и Галя уже снова замечала: «Надо осторожнее обращаться!»
Не было у нас в городке самого главного — ребячьей дружбы. Я видел, как это беспокоит Владимира Викторовича, сам много думал и передумывал, как тут быть, но ничего дельного посоветовать не мог.
Члены штаба, чтобы «не задаваться», одновременно были рядовыми в отрядах. Так, Южка числилась в восьмом отряде. А когда ее отряд дежурил на кухне, она наравне с другими дежурными чистила картошку, убирала щепки и мусор, накрывала на стол, мыла посуду. Когда восьмой отряд уходил в туристский поход, Южка тоже надевала рюкзак и во время пути полностью подчинялась командиру отряда.
Однажды восьмой отряд отправился в поход вместе с Алевтиной Алексеевной. Не помню, куда они ходили и какие принесли экспонаты для Школьного музея, когда же они вернулись, то встали, как полагается, шеренгой посреди площади Радости. Только было дежурный командир собрался по всей форме принять рапорт, как вдруг из походного голубого эмалированного ведра выскочила маленькая рыженькая собачонка. Ведро стояло у ног Южки, и, конечно, именно она посадила туда щенка и принесла в городок.
Криками восторга встретили появление нового жителя полотняного городка. Мальчики и девочки окружили его со всех сторон, каждый норовил потрогать и погладить.
Расталкивая толпу, я хотел было пробраться к собаке. Это же возмутительное безобразие: ведро, в котором варят суп, — и в нем собака!
Но Марья Петровна меня опередила. Она накинулась на Южку и при всем честном народе ее отчитала… На голову Южки посыпались упреки:
— Безобразный поступок!
— Отвратительная шалость!
— Скверная девчонка!
— Пожалуюсь бабушке!
Все это было очень резко и для Южки, разумеется, очень обидно.
Алевтина Алексеевна добавила, что ничего не видела и не знала; стало быть, Южка принесла собачку в городок потихоньку, обманом. Собралась толпа любопытных. Южка стояла-стояла, опустив вниз голову, в конце концов не выдержала и юркнула в свою палатку.
— А крепко тебе досталось! — насмешливо бросил ей вслед Эдик.
Марья Петровна пошла жаловаться Владимиру Викторовичу, а собачку захватил Витя Панкин.
Впервые с открытия городка был нарушен четвертый закон («Взрослые никогда не бранят ребят»). Но я считал, что Марья Петровна поступила совершенно правильно, она увидела вопиющее нарушение правил гигиены.
Я лично был очень доволен, что Южке так здорово влетело. Уже несколько дней, как я на нее крепко сердился и неизменно отворачивал голову, когда по утрам она приветливо здоровалась со мной.
А зол я был на Южку вот за что. Как-то после полдника возвращался я с дальнего ключа с полотенцем и мылом. Настроение у меня было самое лучшее. Я любовался рекой, солнцем, барашками облаков. И вдруг вдали увидел кругленькую фигурку Наташи Толстенковой. «Главный врач», путаясь в долгополом халате, во весь дух бежала вдоль берега. Она явно искала меня.
Я помчался ей навстречу. Уж не сломал ли кто ногу? Не проломил ли голову?
— Отнимают, отнимают! — кричала Наташа, подбегая ко мне.
В двух словах она мне рассказала, что штаб только что вынес ужасное решение — отнять у нас палатку, самую крайнюю, «для больных девочек». Одна Наташа самоотверженно голосовала «против». Члены штаба уже отправились исполнять свой черный замысел.
Запыхавшись, Наташа и я побежали в городок. На Госпитальной улице мы увидели «врагов», которые как ни в чем не бывало стояли возле наших четырех палаток и о чем-то мирно беседовали.
Легкий запах керосина доносился из палатки «для больных девочек». Я быстро подошел к палатке, откинул полотнище входа — и буквально остолбенел.
Раскладушки были бесцеремонно сдвинуты в сторону, а на земле аккуратно разместились немецкая каска, ствол от ручного пулемета, гитара с балалайкой, несколько кирпичей, игрушечные грузовик и пианино, маленькая, мебель и еще что-то. У самого входа стояла канистра с керосином, фонари «летучая мышь» наших ночных, сторожей, какие-то ящики…
— Что это такое? — строго спросил я членов штаба, едва сдерживая негодование. Даже сейчас я не забывал о четвертом законе.
— Экспонаты для нашего будущего интернатского музея; их принесли из туристских походов. Пятый отряд был на фабрике игрушек, шестой — на кирпичном заводе, седьмой — на фабрике музыкальных инструментов, а военные трофеи мы нашли на бывшей передовой, — быстро объясняла Южка. — Да вы осторожней, не трогайте. А керосин Володи Дубасова, у него в складе и так тесно.
— Кто вам разрешил все это здесь поместить?
— Штаб постановил. Палатка-то вам совсем не нужна.
— Кому лучше знать — нужна ли нам палатка или нет? — повысил я голос. — Куда мы будем девать больных девочек?
— В палатку для больных мальчиков, — не задумываясь, ответила Южка.
— А если мальчики заболеют?
— Но ведь никто пока не заболел, — отпарировала Южка.
Тут подоспел «хранитель сокровищ» Володя Дуба-сов. Я накинулся на него.
— Володя, неужели для керосина не нашлось лучшего места, чем лазарет?
— Да ведь я сплю в палатке-складе, от запаха керосина у меня голова болит. Штаб и разрешил отнести канистру в эту свободную палатку, — оправдывался Володя.
«Штаб, штаб!..» — угрюмо пробормотал я про себя, вспоминая, что не имел права протестовать против решений штаба.
Я круто повернулся и пошел жаловаться Владимиру Викторовичу. Начальник городка, выслушав меня, только улыбнулся.
— К сожалению, ничем не могу помочь, — сказал он. — Высшая власть в городке, как вам известно, принадлежит штабу, а штаб по предложению Южки постановил одну палатку у медпункта изъять. Скажите откровенно, ведь палатка-то вам совершенно не нужна?
Ну, как доказать, зачем нужно для госпиталя столько палаток, когда у нас нет ни одного больного? Я взглянул на растерянную союзницу Наташу, круто повернулся и пошел в лес.
Вот почему сейчас, когда Марья Петровна так здорово отчитала Южку за собачку в ведре, я был доволен. Слишком девчонка зазналась. «Пускай прячется в своей палатке, пускай переживает», — со злорадством думал я.
На обед Южка не явилась.
Ко мне подошла Валя Гаврилова и сказала:
— Южка заболела, у нее голова очень болит! А Наташа пошла за цветами. — Видя, что я еще обедаю, Валя мне предложила: — Давайте я сама поставлю Южке градусник, я знаю — он у вас на тумбочке лежит.
Получив разрешение, Валя убежала.
Не успел я выйти из-за стола, как она вернулась.
— У Южки тридцать восемь и три! — с дрожью в голосе сказала она.
Я недоверчиво взглянул на Валю, но ее немного раскосые, широко расставленные глаза глядели на меня так подкупающе правдиво… Я тотчас же встал и поспешил на Пионерскую улицу, в палатку к Южке.
После яркого солнечного света я едва разглядел больную в зеленой полутьме палатки. Она лежала с мокрым полотенцем на лбу.
— Южка, что с тобой?
Я услышал протяжный жалобный стон.
— Вот какие неприятности. Кажется, заболела серьезно.
— Ты дойти до лазарета сможешь? — сухо спросил я. — Или тебя перенести?
— Смогу, — простонала Южка. Я обернулся к Вале Гавриловой.
— Валя, давай быстро простыни, одеяло, нет — три одеяла, подушку. Поместим ее в палатку для больных мальчиков, раз вы отняли у меня палатку для девочек.
Мы повели Южку под руки. Валя с одной стороны, я-с другой. Больная едва передвигала ноги. Мы поставили раскладушку. Валя заботливо постелила…
Я выслушал у Южки легкие и сердце, осмотрел горло и язык, пощупал живот, колени, но ничего тревожного не нашел.
Южка едва говорила. Глаза ее были заплаканы. Мы уложили больную; я дал ей таблетку жаропонижающего, разрешил Вале посидеть рядом и почитать книгу, а сам отправился в свою палатку подремать-благо наступил тихий час.
За полдником Владимир Викторович спросил меня, чем больна Южка.
Чем больна? Каждый врач великолепно знает, что многие болезни начинаются с головных болей и высокой температуры. Я пожал плечами, пробормотал что-то насчет возможного гриппа или КВДП, то есть «катара верхних дыхательных путей», потом вспомнил сегодняшнюю сцену с Марьей Петровной и сослался также на нервное расстройство.
После ужина я подошел к Южке и спросил, как она себя чувствует. Она только простонала и закатила глаза.
Я поставил ей градусник и пошел смотреть, как Наташа Толстенкова перевязывает одному мальчику ногу. Истекли положенные десять минут, и я снова направился к Южке. Подошел к палатке очень тихо, осторожно откинул полотнище… То, что я увидел, было невероятно!
