Женька и Таня добежали до скамейки первыми. За ними занял место Степка. Вовка было заспорил из-за места с Олей, но моряк только взглянул на него, и он смущенно замолчал. Скамейка была коротковата. На ней хватило место еще только для моряка. Вовке, Мишке и медлительному Олегу пришлось усесться прямо на траве. Костя не сел и сказал, что постоит. И действительно, остался стоять, опершись на спинку скамьи позади Тани.
— Вот что удивительно, — сказал моряк, поглядев на ребят. — Много тут вас друзей-приятелей, и руки у вас тоже как будто привешены не только для того, чтобы носы друг другу расквашивать. А лишней скамеечки смастерить не можете. Ну, погодите, — добавил он, — мне еще небольшой отпуск полагается. Мы за это время такую здесь кают-компанию устроим!..
— Ну да, — с сомнением проговорил Степка, — в этой кают-компании сразу вся Гошкина компания будет с утра до вечера в карты играть.
— В карты? — Моряк прищурился. — Нет, браток. В карты здесь играть не будут. Для карт укромные уголки требуются, подальше от честных глаз. А играть тут можно будет в шашки, или в домино, или в шахматы. А то вот всякие интересные истории рассказывать.
Степка подумал, что и правда хорошо было бы смастерить еще одну скамейку и столик. И насчет карт моряк тоже сказал верно. Недаром ведь Гошка со своими дружками всегда уходил играть в карты за сарай, чтобы его никто не видел.
— Ну, так о чем же вам рассказать? — спросил моряк, поставив на землю свой чемоданчик и положив на него бушлат и бескозырку. Он подумал немного, наклонив голову, и начал рассказывать.
— Так вот. Жили-были два друга, два товарища. Одного звали Иваном, а другого… Ну, скажем, Андреем. Второй год они на флоте служили. На одной подводной лодке плавали. И все у них было пополам — и хлеб, и табак, и радости, и печали… Так и звали их все в экипаже «неразлучные друзья». Ну и верно. Никогда они не разлучались. Всюду их вместе видели. Но есть, братки, верная поговорка: «Друзья познаются в беде». А какие у Ивана с Андреем могли быть беды? Никаких. Обоим им всего по двадцать лет было. Службу оба знали. Благодарности от командования получали. Хорошая, одним словом, была жизнь. Но все-таки однажды беда пришла. Как-то утром вышла лодка в море на ученье. Уже за горизонтом скрылся город и портовые постройки. Ну, как водится, из командирского центрального поста команда на погруженье. И только скрылся корабль под водой, как произошла авария. Разорвало боковую переборку. Хлынула в кормовой отсек вода. А в отсеке тогда находились Иван и Андрей.
Ребята слушали затаив дыхание. Степка сразу же понял, что моряк рассказывает вовсе не сказку, а про то, что происходило на самом деле.
— Немедленно был передан сигнал тревоги в центральный пост, — рассказывал моряк. — Командир отдал приказ задраить стальную дверь и пробоину заделать. Первый приказ друзья выполнили быстро, а второй… Ну, вы сами можете представить. Вода хлещет струей толщиной в руку. По плечам бьет, по лицу, с ног валит… А ждать нельзя — отсек затопить может… Полчаса, должно быть, боролись моряки с ледяной водой. Каждые пять минут по телефону спрашивал их командир корабля: «Как дела?» И отвечали друзья: «Все в порядке, заделываем…» А на самих живого места не было. Наконец пробоина была заделана. Течь прекратилась.
Моряк замолчал и вздохнул с облегчением, словно ему самому только что пришлось заделывать пробоину и устранять течь на потерпевшей бедствие подводной лодке.
— И все? — осторожно спросил Олег.
— В том-то и дело, что не все, — сказал моряк. — Это было только начало. Оказалось, что пока Иван и Андрей заделывали пробоину, подводную лодку подстерегла новая беда. Корма-то у нее была перегружена. Она тянула корабль вниз, на дно. И вот зарылась лодка винтами в грунт и встала вертикально, как башня на морском дне. Винты увязли в иле. Двигатель остановился. Да, братки, нешуточное это дело — оказаться в плену у моря.
Рассказчик помолчал. Но его никто ни о чем не спрашивал. Все ждали, когда он заговорит сам.
— Необходимо было как можно скорей откачать воду из кормового отсека, — продолжал моряк. — Может быть, удастся положить корабль горизонтально, продуть балластные цистерны и всплыть на поверхность… И тут новая загвоздка. Насос в подводной лодке не то что слабый. Да не рассчитан он так, чтобы воду по трубам поднимать вверх. Помещается он в середине корабля, как раз под центральным постом, где расположена рубка командира. Лежала бы лодка просто на дне, тогда дело другое. А то ведь она вертикально стоит. Работают помпы на полную мощность, а толку никакого. Приказал тогда командир взять в руки ведра и носить воду вверх, в носовой отсек, а оттуда уже выливать ее для откачки. Работали все — и матросы, и старшины, и офицеры. Командир сам тоже воду носил. Нелегко это было. Попробуй-ка взберись на высоту трехэтажного дома с полным ведром в руке, да еще безо всякой лестницы. Такая задача только акробатам под силу. Но выполнен был и этот приказ. В кормовом отсеке воды совсем не осталось. Но почти не осталось и кислорода в запасных баллонах.
Степка слушал, и в нем все сильнее крепла уверенность, что вся эта история происходила на том самом подводном корабле, где служил моряк — сын Лидии Захаровны Голубевой.
— Прошло, наверно, часа четыре, — продолжал свой рассказ подводник. — Экипаж собрался в кубрике. Всем было ясно, что своими силами из морского плена не вырваться. Оставалось ждать помощи. Давно уже был выброшен из корабля аварийный буй на тонком тросе. Отыскав его в море, спасательная команда могла спустить в глубину водолазов, которые доставили бы на лодку драгоценные баллоны с кислородом. Чтобы без дела не сидеть, матросы решили провести комсомольское собрание. Оно как раз на этот час было назначено. Только собраться комсомольцы были должны в своем клубе, вернувшись с ученья. Никто из них, конечно, не думал, уходя в море, что придется вот так, на дне океана, в собрании участвовать. Не думал и Андрей. А его как раз в этот день должны были принимать в комсомол. Иван, друг его, вместе с ним заявление подал, а комсомольский билет получил на неделю раньше. Выбрали, как водится, председателя, секретаря, чтобы вел протокол. Попросили Андрея рассказать автобиографию. Только сказали, чтобы покороче и шепотом: воздух надо было экономить. А какая у Андрея биография? Учился, был пионером, призвали в армию — вот и все. Но зато товарищи его, матросы, рассказали о нем больше, чем сам он о себе сказал. И слушал их Андрей и чувствовал, как бьется от счастья его сердце. Потому что великое это счастье — понять, как любят тебя и ценят другие люди.
Моряк умолк и задумался. Улыбка, ясная и теплая, озарила его загорелое лицо. Молча смотрели на него ребята.
— А их спасли? — чуть слышно спросила Таня. — Они не погибли?
Юноша встрепенулся.
— Они верили, что их найдут и выручат из беды, — сказал он. — Хотя, правду сказать, последний час на морском дне был часом настоящей борьбы со смертью. Воздух до того был насыщен углекислотой, что регенерационные патроны раскалились. Есть такие приборы на подводной лодке. Они углекислоту поглощают. Но когда этой углекислоты много, в них происходит химическая реакция, и они сильно нагреваются. Так вот, к ним просто прикоснуться было нельзя, до того они сделались горячие. А кислород — совсем немного — оставался только в масках, индивидуальных баллончиках, на одного человека. По очереди дышали. По минуте. И все-таки комсомольское собрание продолжалось. У Андрея шумело в ушах. Голову будто бы туго-натуго полотенцем обмотали. И узел затягивают все туже, туже… Потом красные и желтые кольца перед глазами поплыли… Задыхался он. И вдруг исчезли кольца. И головная боль прошла. Очнулся Андрей и услышал шепот: «Значит, решено — в комсомол принять». Это произнес комсорг Валя Лукашин. И Андрей догадался, что это о нем сказал комсорг. Хотел он встать и губами наткнулся на резиновый раструб кислородной маски. А рядом с ним сидел его друг Иван, бледный как мертвец, и держал возле губ Андрея спасительный шланг кислородного прибора… Эх, друзья, — проговорил моряк. — Вот ведь вокруг нас воздуха сколько! И ветер! И небо! И облака… А мы его не замечаем. Дышим себе помаленьку. А случится так, что каждой крошечной капельке воздуха рад, и иначе взглянется и на небо и на облака.
Моряк оглядел притихших ребят таким сияющим лучистым взглядом, словно только что вышел из маленького кубрика подводной лодки на ветровой морской простор. Он вздохнул глубоко, всей грудью, будто разом хотел вдохнуть в себя все громадное синее небо — вместе с облаками, с птицами и с самолетом, который летел куда-то с громким уверенным рокотом.
— Андрей всего лишь секунду дышал, — заговорил он снова, продолжая рассказ. — И так страшно было расстаться с той спасительной трубкой!.. Но рядом лежал без сознания его друг. Друг, который пожертвовал для него собственной порцией кислорода!.. Вот тогда-то и понял Андрей, что такое настоящая дружба. Понял, что ради товарища отдашь последний сухарь, когда умираешь с голоду, поделишься с другом последней каплей воды в пустыне, последним глотком воздуха… когда нечем уже дышать. Разжал он тогда у Ивана пальцы, вдохнул последний раз и приложил раструб к его губам. И последним, что он увидел, было лицо друга, широко раскрытые ожившие глаза и в них — слезы…
