тех же галифе, латаной гимнастерке навыпуск и сером картузе.
— Ну, соседка, — начал он, останавливаясь возле нас и постукивая себя кнутовищем по ноге, — осоки-то тебе надо? А то я накосил.
— Ой, надо бы…
Семен, щуря небольшие усмешливые глаза, от которых, точно от солнышек, разбегались лучики морщин по обветренной, загорелой коже его лица, глянул из тени козырька на меня, Альку, на грязные, высохшие подтеки на наших щеках и кивнул:
— Добро. Только гостей со мной отпусти. Помогут собирать да накладывать.
— Пусть едут, пусть…
Мы обрадованно бросили заступ, бадьи, пошли за дядей Семеном и, углядев за калиткой телегу и темно-каштановый, с желтоватым хвостом круп лошади, обогнали его — так и припустились.
— Покатаемся! — радостно сказала мне Алька, оборачиваясь на бегу, чумазое лицо ее так и сияло.
Она живо забралась в телегу, уселась над задним ее колесом, свесив ноги в запылившихся ботинках и чулках. Я, следуя ее примеру, устроился с другой стороны. Дядя Семен подошел, опять посмотрел на нас, усмехаясь одними глазами и строго сжав губы, сел в передке телеги, подобрал вожжи и легонько хлестнул ими лошадь по спине: «Н-но, Милка». Милка, небольшая кобыла с желтыми махрами над копытами, мотнула головой, пошла, и мы покатили со двора по селу, по ворсистым луговинкам, в которых глохнул звук колес, мимо изб, смотревших через проселок друг на друга, молчаливых стариков на завалинках и лавках, мимо церкви, во дворе которой горбился бедный стожок, а в березах галдели неугомонные молодые грачи. Солнце смотрело прямо в улицу, обдавая золотом и розовым направленным светом и нас, и стену церкви, обращенную к нему, и прямоугольный пруд… На косогоре нас закачало, затрясло. Колеса телеги, по самые ступицы осев в сухих глинистых колеях, так и ходили, спотыкаясь о жесткие выбоины и камни. Алька попробовала сказать что-то, но голос ее раздробило на мелкие кусочки, он искажался настолько, что ничего нельзя было понять. Алька поглубже подвинулась в телегу и накрыла краем платья свои оголившиеся коленки.
Мы спустились с косогора и легко, освобожденно, ровно покатили по мягкой от пыли, лениво разлегшейся дороге.
— Вот я и говорю, — повторила Алька то, что невозможно было разобрать на косогоре, — ехать бы да ехать. Смерть люблю кататься.
— Хорошо бы, — согласился я. — До самого дома. А там: «Здрасте, вот и мы…»
Я задумался о своем доме, верней, о каморке на втором этаже, о том, чем сейчас занята мама. Знала бы она, что мне здесь придется копать картошку с утра до вечера, — не отпустила бы, пожалела. Странное дело: я охотно уезжал, уходил из дома, а в гостях скоро начинал тосковать о нашей комнатке с печкой-столбянкой, опоясанной тесемками, за которые зимой мы совали сушиться валенки, бурки, носки. Вот и теперь мне хотелось поскорей домой, но нельзя было, и я, набравшись терпения, готов был отвлечься на что угодно, лишь бы скорей прошло время. А время сейчас, казалось, тоже бежало вместе с Милкой, глухо топающей широкими копытами по земле, под негромкое постукивание тележных колес, что ходили на осях, выжимая из-под себя черные, шариками скатывающиеся в пыли капли дегтя…
Телега накренилась на неровном спуске и съехала в болотистую луговину возле реки. Здесь в колеях темнела вязкая, торфяного цвета земля и островом стояла необыкновенно яркая под осень, сытая, плотная зелень.
— Вот бы для цветов набрать, — сказала Алька и заерзала на телеге.
— Что?
— Говорю, для комнатных цветов земля хорошая. Набрать бы, да больно далеко нести…
Она вдруг умолкла, насторожилась и поспешно подобрала ноги.
— Гляди, гляди, — затормошила меня, округлив глаза. — Гляди, так и разбегаются…
В самом деле, в плотном массиве болотных трав обозначались мгновенно и пропадали какие-то струящиеся движения. Они радиусами разбегались от нашей телеги — узкие, извилистые, сразу тающие прорежинки.
— Это кто, дядь Семен? Это змеи, да?
Мужчина спокойно посмотрел вниз, спокойно обернулся к Альке:
— Ужи, наверно. Насчет змей не знаю, а ужи тут есть, лягушек ловят. Это место так и зовут — Ужев луг.
— Ну да, — недоверчиво сказала Алька. — Их ведь не отличишь — уж или змея.
— Можно, есть отличка. У этих ободок возле головки, желтый или красный.
— Вот-вот. Покуда разберешь кто, она и цапнет…
Дядя Семен оглянулся на Альку со знакомой уже мягкой, сдержанной усмешкой, казалось, два светлячка тепло замерцали в тени под низко надвинутым картузом. Он свернул к бугру возле реки и здесь остановил лошадь:
— Тп-рру… Слезай, приехали…
Скошенная осока пластами лежала на земле и успела уже повыбелиться сверху. Дядя Семен начал подхватывать ее охапками, перепоясывать эти охапки отдельными стебельками и укладывать на телегу. Мы с Алькой стали помогать ему. Осока резала нам руки и не столько краями, сколько серединным, острым выступом на листе.
— Кусается, зараза, — ворчала Алька, а под ноги поглядывала.
В осоке попадались «филатики» — длинные, круглые, гладкие стебли с темно-коричневыми бархатистыми наконечниками. Я отбирал их и откладывал в сторону, а дядя Семен заметил это и сказал:
— Оставь, однако, ребятишкам. Да и хозяйка моя их за вечные цветы держит…
Неподалеку от нас, на берегу, переговаривались деревенские ребята. Трое из них, раздевшись до трусов, ходили по пояс в воде; остальные, кто сидя, кто стоя, смотрели, как они ходят, порой показывали:
— Пройди левее… Вон там пощупай…
Был среди них и мальчишка, которого я видел вчера на возу, ребята называли его Славкой. Он все метал что-то в землю, что-то узкое, поблескивающее на солнце. Заметно было, что он тут старший, он и держался соответственно: растягивал слова, цыкал сквозь зубы.
— Ладно, — сказал дядя Семен, — я уж сам… Я ведь просто так вас взял — покатать. Идите пока, гуляйте…
Мы с Алькой застыли на миг, свесив набрякшие усталостью руки, переглянулись и неуверенно зашагали к ребятам на берегу. Те продолжали свое: одни — ходить по воде, что-то искать, другие — наблюдать за ними и порой подавать советы. Все это насупленно, серьезно, будто малорослые мужики.
— Ясное дело — сперли, — решил Славка и опять метнул в землю свой складничок. Тот косо воткнулся в дернину. — Ближе к середке походи.
— Ну да, — отозвался один из мальчишек в воде, зябко пожимая острыми, пупырчатыми от холода плечами. — Там глыбоко.
— «Глыбоко»! — передразнил презрительно Славка.
Другой мальчишка, с рыжей круглой головой и спиной, заляпанной крупными веснушками, молча пошел к тому месту, на которое показал Славка, расплескивая и морща воду вокруг себя. Он нырнул лягушонком, показав грязные расплюснутые пятки, пропал, потом голова его желтым мячиком выскочила из глубины омутка.
— Там… там
