Мария Васильевна смотрит в тетрадку. Господи! Строчка немыслимых крючков. И это буква «г»? А на второй строчке…
— Что это такое? — спрашивает она строгим шепотом и тычет пальцем в тетрадку. — Какие-то согнутые человечки?
— Это суффиксы, — следует ликующий ответ. — Они ведь старички. Тетя Марья Васильевна, а почему…
Она сурово прерывает жаркий шепот (они всегда шепчутся, чтобы не мешать третьему классу):
— Сколько раз я тебе говорила: не смей называть меня «тетя»!
— Не тетя Марья Васильевна, — покорно и быстро шепчет Шурка, — а почему у ястребьев кривые носы?
Невольно Мария Васильевна пытается вспомнить, какой клюв у ястреба, и не может.
— О ястребах поговорим потом. Смотри, как надо писать букву «г». Вот волосяная палочка, а тут нажим. — Она выводит в его тетради несколько букв. — Ты видишь? Дома напишешь три строчки таких «г».
— Хорошо… Те… Марья Васильевна, а почему дым из трубы идет синий?
Вечная история: вопросы сыплются из Коноплева, как зерно из дырявого мешка. За те двадцать — двадцать пять минут, что он сидит молча на своей третьей парте, они накапливаются в неимоверном количестве. И он уверен, что учительница знает все на свете.
Мария Васильевна старается быть терпеливой.
— Ни о чем постороннем говорить мы сейчас не будем. Займемся устным счетом. Сколько будет, если к двум ты прибавишь три?
С хитрой улыбкой «первый класс» спрашивает:
— А чего — два?
— Ну, хотя бы… апельсина. К двум апельсинам ты прибавляешь три.
Несчастная мысль! Мария Васильевна спохватывается, но уже поздно. Карие глаза Коноплева широко открываются.
— А какие они, апельсины? Большие, желтые, да? Мне папа привозил раз, только давно.
Полностью он захвачен мыслью об апельсинах. Он видит их, вероятно, чувствует запах. И десятки вопросов готовы слететь с его губ.
— Спрашивать об апельсинах ты ничего не будешь! Я запрещаю, понятно? Прибавь к двум апельсинам три апельсина — и все! Живо!
— Сейчас. А почему на апельсининой шкурке пупырышки?
Коноплев мал ростом, очень курнос, румян, лопоух и неизменно весел. Темно-русые волосы слегка вихрятся на макушке. Когда учительница сильно его бранит, веселость слегка тускнеет. Ровно на столько времени, сколько длится нотация, и ни секундой больше. Мария Васильевна смотрит на Коноплева и думает, что побить его нельзя, хоть и очень хочется. Не из педагогических соображений — с таким не до педагогики. Если бы была хоть слабая надежда, что это отучит его от бесконечных вопросов, она бы оставила Шурку после уроков и отшлепала бы с наслаждением. И пусть ей потом роно закатит выговор.
Подавив вздох, Мария Васильевна поднимает глаза и видит поднятую руку Нюры Шевцовой. У Нюры терпеливее выражение на лице, значит, уже давно она сидит с поднятой рукой. И сейчас же еще две девочки и один мальчик поднимают руки. Все они кончили писать упражнение. Вполне можно было бы успеть проверить классную работу, разобрать ее, если бы…
— Коноплев, немедленно прибавь, к двум три! — Ока уже не скрывает раздражения. Шурка швыркает носом: это у него признак огорчения. — Ну, быстро! К двум прибавить три будет… Считай по пальцам! — Она берет его маленькую руку с короткими растопыренными, изрядно грязными пальцами. На ладони твердая мозолька — рубанком, что ли, работал? — Вот два твоих пальца, прибавь к ним три. Сколько будет?
— Пять.
Раздается звонок.
— Ступай на место! — говорит она сурово и начинает записывать на доске домашнее задание для третьего класса.
* * *
Стоял мороз. Синие, да, именно синие дымы из труб застыли в неподвижном воздухе. А во вторую половину дня гее затянуло туманом, повалил снег. И он уже не скрипел под валенками, как утром, а густо прилипал к подошвам.
В сенцах у Коноплевых Мария Васильевна нашла веничек и на крыльце тщательно обмела, обколотила валенки. С бабушкой Шуркиной она ни ругаться, ни особенно разговаривать не станет. «Александр!» Какой там Александр, просто Михрютка. Она только посмотрит, учит ли Шурка уроки, где учит, за каким столом, в каких условиях. Это ее обязанность. Пусть он при ней выучит, что задано.
На стук никто не отозвался. Она потянула на себя плотную дверь, и тут же до нее донеслось:
— Во-первых, я не отвечаю на твои вопросы! А в-четвертых, не смей меня называть тетей! Учительниц тетями не называют.
Мария Васильевна перешагнула через высокий порог, осторожно прикрыла позади себя дверь, чтобы не напустить в избу мороза, и замерла, прислушиваясь.
А звонкий голос Шурки продолжал:
— Посмотрите друг другу в глаза! Что вы видите? Черный зрачок — это не пятнышко, а круглое отверстие. Глаз — орган зрения.
Сразу вспомнилось, как они читали с третьеклассниками про органы чувств. Когда дошли до зрения, она сказала: «Посмотрите друг другу в глаза!» Тогда мельком она заметила: прежде всех заглянул в лицо соседу первоклассник Коноплев, которого эта тема урока совершенно не должна касаться.
Сейчас он сидел на полу у печки, спиной к двери. Вокруг него, прислоненные к поленьям, были размещены сковородка, ухват, веник, чугунок. На полу перед чугунком лежал раскрытый букварь.
— Суффикс «ик» и суффикс «ек»! — провозгласил Шурка. — Отвечай, Петя, как суффиксы изменяются! А ты, Лена Сковородка, прочти стихотворение. — Тоненьким голоском он зачастил:
Кроет уж лист золотой
Влажную землю в лесу…
Смело топчу я ногой…
Березовую красоту.
«Вешнюю леса красу!» — мысленно поправила Мария Васильевна. Это стихотворение осенью учили третьеклассники. Но вслух она его не поправила, наоборот, задержала дыхание.
— Гена Чугун! — строго приказал Шурка. — Читай! — Другим голосом: — «Вот гуси и индюки. И рыжий петух». — Сердито, но явно сдерживая раздражение: — Не гуси и индюки, а куры и утки. А петуха тут и близко нет.
Мария Васильевна чуть не фыркнула. Негодный мальчишка, мучитель, изверг! Именно так он вел себя при инспекторе, приехавшем к ним в школу и пожелавшем послушать, как читает первоклассник. В букваре напечатано: «Вот куры и утки». А Шурка прочел: «Вот гуси и индюки. И рыжий петух». Вместо «Кошка ловит мышку» он прочел: «Мы играем в кошки-мышки». Это было что-то ужасное! Буквы Шурка знал, но складывать их в слова не умел. «Читал» он, что в голову взбредет, близкое по смыслу: ведь сперва она ему прочитывала фразу, и он помнил, о чем там написано. Инспектор убедился, что читать первоклассник Коноплев не умеет, и сообщил об этом в роно, и это попало в доклад на совещании.
— Теперь расскажите прочитанный рассказ! Расскажи ты, Степа Веник! — Шурка взял в руки веник и поставил его навытяжку. — Серая шейка осталась на реке. Все утки улетели, а у нее сломалось крылышко…
Изумленная, взволнованная Мария Васильевна кусала губы, чтобы не рассмеяться. Всё, всё из третьего класса! Почему же он не расскажет что-нибудь для первого класса? Она покраснела: а много ли рассказов читалось вслух первому классу? Один непутевый ученик, а тут восемь жаждущих знаний, внимательных, прилежных ребят — так хотелось дать им возможно больше. Досада разбирала, что приходится отнимать у них время. «Вы жалеете для него время!» Степан Трофимович прав, в конце концов… Но… Все это пронеслось в голове, пока Шурка путано, с прибавлением подробностей, которых там никогда не было, рассказывал про Серую шейку. Однако дольше таиться нельзя: каждую минуту он может повернуться и увидеть ее.
Мария Васильевна кашлянула, сказала ласково и почему-то немного заискивающе:
— Здравствуй, Шурик! А я стучала, ты не слышал. Бабушки нет дома?
Шурка вскочил на ноги. Слегка удивленная улыбка расплылась по его лицу.
Мария Васильевна говорила оживленно и торопливо, под торопливостью скрывая смущение:
— Так ты, значит, играешь в школу? Очень хорошо. Познакомь меня, пожалуйста, с твоими учениками. Как их зовут?
Шурка с готовностью поднес к самому носу учительницы ухват:
— Это Петя, он отличник.
Слегка отшатнувшись от длинного ученика, который едва не заехал ей по физиономии, Мария Васильевна спросила:
— В каком же он классе учится?
— В третьем. Все в третьем. Только этот озорник скаженный, — показал он на чугунок, — в первом.
«Я его, во всяком случае, скаженным не называла!» — мелькнула растерянная мысль.
— И… и как твой первоклассник учится?
— Генка-то Чугунок? Он отлёт, вот как он учится!
Нет, это надо было выяснить.
— И кто же называет его… отлётом? — осторожно, безразличным тоном спросила она.
— Бабушка. Когда он из школы приходит. Как примется ругать: «Скаженная орясинка, сладкий ты мой, что ж ты свою училку расстраиваешь, ленивый свиненок!»
