«Придется итти за ним. Верно, дело важное. Даром Степаныч меня не стал бы утруждать», солидно подумал Ленька и пошел вслед за пучеглазым.
Около еврейского кладбища, где люди шли уже по-двое и поодиночке, Ленька увидел Степаныча. Он шел шагов на пятьдесят впереди пучеглазого. На углу узенького переулочка Степаныч приостановился, как бы размышляя, куда итти дальше. Пучеглазый, точно наскочив на невидимое препятствие, отпрянул назад, затоптался на месте, а затем быстро нырнул за водоразборную будку.
— Так вот оно что!.. Ах ты гадюка! — выругался Ленька и сам стал за дерево, чтобы не быть замеченным.
Степаныч оглянулся, внимательно посмотрел по сторонам и повернул за угол. Пучеглазый выскочил из-за будки и почти бегом завихлял к углу.
«Наверно, в пояснице поврежденный, — подумал Ленька. — Когда шел — ничего, а побежал — сразу завихлялся».
Ленька спрятался за забором и стал следить.
Пройдя по переулку несколько кварталов, Степаныч остановился около второй хаты от угла, опять оглянулся (пучеглазый едва успел нырнуть в подворотню) и вошел в калитку. Пучеглазый вышел из подворотни и вдруг сразу опьянел. Он шатался, орал пьяным голосом и наконец, как бы потеряв равновесие, шлепнулся на скамью у забора.
Когда Ленька подошел поближе, то увидел, что тот как бы спит, полуоткрыв рот, а свалившаяся с головы шляпа лежит на земле.
Ленька прошел мимо, свернул за угол и остановился. Ему было ясно, что надо предупредить Степаныча, но как это сделать? Пройти в калитку — пучеглазый заметит, а Степаныч не велел попадаться на глаза.
«Э, да что я думаю! Это ж раз плюнуть!»
Ленька ухватился руками за край дощатого забора и в одно мгновенье перемахнул во двор. Женщина, загонявшая в хлев свинью, испуганно шатнулась в сторону.
— Откуда тебя нелегкая принесла! С неба ты, что ли, свалился! — вскрикнула она.
— Не кричите, тётенька. Я не до вас.
Увернувшись из-под палки, Ленька перебежал через узенький дворик, кошкой вскочил на забор и спрыгнул в соседний двор.
— Вот и все! — сказал он удовлетворенно.
— Вот же не все. Когда надеру тебе чуба, тогда уже будет все.
С этими словами мужчина с отвислыми усами и добродушно-лукавым взглядом украинца схватил Леньку за руку.
— Ты чего ж, бисова дитына, по заборам прыгаешь?
Нахмурившись, Ленька сказал солидно:
— Кабы не надо было, так и не прыгал бы. До Петра Степаныча дело имею.
— До кого-о? — удивился украинец.
— До Петра Степаныча. Я видел, как он сюда прошел. Ведите меня в хату.
— Вот же швидкий який! Так сразу и в хату. Ты хоть скажи, як тебе дразнють, щоб хоть доложить про тебе.
— Скажите ему, что Ленька требует.
— Требует… Прямо генерал! Требует… Ну, пидожды, зараз доложу.
Спустя минутку Леньку ввели в комнату, где, кроме Петра Степаныча, находились еще несколько мужчин и молодая женщина с приветливым лицом. На столе стояли тарелки с огурцами и кружочками колбасы. Один из мужчин держал в руках балалайку.
— Что случилось, Леня? Как ты сюда попал? — спросил настороженно Степаныч.
— Шел за пучеглазым… что в шляпе… Тут он у вас под забором сидит… Напустил на себя будто пьяный…
— Та-ак, — протянул Степаныч. — Выходит, что я с собой шпика привел и сам того не заметил. А хвастал, что любого шпика проведу.
— Ничего, — сказала женщина, — ты привел, ты и уведешь, а мы потом разойдемся. Но сначала дело закончим.
При звуке этого голоса Ленька сразу вспомнил стук в ставень, темноту улицы и женскую фигуру, всунувшую ему в руку записку.
Обратившись к женщине, Степаныч сказал:
— Понимаешь, я послал за ним мышонка, чтобы узнать, кто у них сейчас на подозрении, за кем он увяжется. Оказывается, попрежнему мы. Но как я его не заметил, когда в переулок поворачивал!
— Он за будку спрятался, — сказал Ленька.
Женщина подошла к мальчику, сняла с его головы картуз и пригладила волосы.
— Молодец, Леня! — сказала она ласково и, посмотрев ему в лицо, добавила: — А взгляд братов — умный, веселый.
От этих слов у Леньки вдруг стало в груди тепло.
— А я узнал вас, — сказал он, широко улыбнувшись. — По голосу узнал.
— Очень приятно, — засмеялась женщина.
— Ты, наверно, есть хочешь? — спросил Степаныч.
Ленька взглянул на стол:
— Да, огурчик бы съел. И колбаски колечко. С хлебом.
Степаныч положил на тарелку хлеб, несколько кусочков колбасы и пару огурцов.
— Пойдем, — сказал он. — Тут тебе и товарищ найдется.
Они вошли в соседнюю комнату. Девочка лет одиннадцати-двенадцати, смуглая, черноволосая, с карими глазами, поднялась при их входе с табуретки и поправила волосы.
— Вот, Галя, угощай Леню, он сегодня поработал лучше всех!
Девочка взяла из рук Степаныча тарелку, придвинула табуретку к столу, пригласила:
— Кушайте.
Степаныч ушел, а Ленька остался с девочкой.
В две минуты он уничтожил принесенное.
— Може еще желаете? — спросила Галя.
— Могу и еще.
Когда девочка принесла еду, Ленька сказал:
— Я могу таких огурцов сорок штук съесть. Ты думаешь, если я мал ростом, так много не съем? Я раз целую кастрюлю борща проглотил.
— О-о? — воскликнула девочка, у которой от удивления расширились глаза.
— А ты не знала? О-го! Я еще и не то могу! Я одной рукой три пуда выжимаю.
— О-о?! — еще шире открыла глаза Галя.
— А ты думала что? Я вот даже трое суток могу бежать без остановки.
Галя подумала и серьезно спросила:
— А сколько ты можешь брехать без остановки?
Посмотрев на нее с уважением, Ленька сказал:
— Вот ты какая! А я думал, что ты и вправду поверила. — И сейчас же спросил: — Тот вот, что с длинными усами, — твой отец?
— Да.
— Весь в тебя. И глаза, как у тебя, и нос. Вот только усов у тебя нет. А где твоя мамка?
У девочки вдруг задрожали губы. Она что-то прошептала и отвернулась.
— Что? — не понял Ленька.
— Беляки убили, — громко сказала она и всхлипнула.
Ленька вдруг стал серьезен.
— Ты не плачь, — сказал он девочке. — Разве этим поможешь? За что они ее?
Порывисто вздыхая, Галя рассказала, как мать ее, уборщица в тюремной больнице при руднике, помогала бежать заключенным и попала под обстрел.
— Вы, значит, не здешние? — спросил Ленька.
— Ни, мы с Чистяковского рудника, а тут мы тилько три месяца. Батя на заводе работает, на металлургии.
Подумав, Ленька спросил:
— Кто у большевиков в Москве царь?
— У большевиков царя нема, шо ты! — удивилась девочка.
— Правильно. А кто у них самый главный?
— Ленин.
— Правильно. А кто самый умный?
— Та Ленин же.
— Правильно. Какой генерал хуже — Краснов или Деникин?
— Оба хуже. — Видя, что Ленька молчит, Галя спросила: — Правильно?
— Кажется, правильно. Надо для верности Ваню спросить. Ваня много знает. А если чего не знает, у отца спросит, у Степаныча, — тот уже все на свете знает (Ленька понизил голос до шопота), он здесь самый главный, понимаешь?
Когда стало темнеть, в комнату опять вошел Степаныч.
— Познакомились? Вот и ладно, — сказал он. — Ну, я сейчас пойду. Ты, Леня, не выходи, пока шляпа тут сидит. Да он, наверно, за мной сейчас увяжется.
Однако это предположение не оправдалось. Степаныч ушел, а пучеглазый продолжал сидеть. Очевидно, он подозревал, что здесь было собрание, и намеревался проследить участников. Стали совещаться, как от него избавиться. Галин отец, почесав затылок, сказал:
— Шо ж, меня вин все одно познае, раз я тут живу. Пиду, побалакаю с ним. У меня с ними особлива мова. Я в Чистяковке с одним так побалакал, вин и отлипывся.
— Но рукам волю не давай, слышишь, Ковтун, это ни к чему! — предупредила женщина.
— Добре. Я ж не маленький, — розумию.
Взяв в одну руку табуретку, а в другую ведро из-под умывальника, Ковтун вышел во двор. Приставив табуретку к забору, он стал на нее и, подняв ведро, вылил помои на улицу.
— О-ах!.. Что это?! — заорал шпик, хватаясь руками за голову.
— Виноват, господин, я обознався, — вежливо сказал хозяин, глядя через забор. — Тут до нас один стрикулист повадывся ходыть. Во дворе дивчина молоденька живе, вин ее и сманывае, свиняче рыло. Дуже звиняюсь, господин!
— Ах ты мерзавец! Да я тебя!.. Я тебя!.. — От бешенства у шпика задрожала челюсть.
— О-о, так? — удивился Ковтун. — Я с вами вежливо, деликатно, а вы лаетесь. Придется отчинить калитку да надавать вам по потылице.
— Я тебе выйду, я тебе выйду, попробуй только! — взвизгнул пучеглазый, засовывая руку в карман.
Глаза украинца сузились.
— Стрелять хочешь? Ну-ну, стреляй. Только допреж со свитом попрощайся.
С минуту они смотрели друг другу в глаза.
— Ладно, — сказал шпик, вдруг успокоившись. — Будет и на нашей улице праздник.
