– Кто вам сказал, что я полковник? Кто вы такой? Какого черта вы пришли сюда?
Тучный мужчина в пальто с бархатным воротником и в фуражке железнодорожного ведомства, как коршун, навис над юношей.
– Я – юнкер Воронов. А про вас мне написал брат.
– Вашего брата следует разжаловать и судить военным трибуналом за разглашение тайны! – вскипел переодетый полковник. – А если бы записка попала к красным?
– Но, господин полковник, он же ранен. Он нуждается…
– Сейчас все в чем-то нуждаются! В Гатчину не сегодня завтра войдет Юденич.
Глаза юноши посветлели.
– Господин полковник, чем я могу служить нашему делу?
– Чем вы можете служить? – Полковник усмехнулся и уставился на молодого человека круглыми птичьими глазами и вдруг, уже мягче и спокойней, сказал: – Вы можете сослужить нам службу. Авиации нужна касторка.
– Что вы сказали, господин полковник? – Юноша с недоумением посмотрел на полковника.
– Я сказал – касторка.
Этот разговор происходил в саду Буфф, в зарослях сирени, неподалеку от старого кегельбана.
«Айзенбан» – по-немецки – «железная дорога». «Бан» – «вокзал». Кегельбан не имеет никакого отношения ни к поездам, ни к вокзалам: это взрослая игра. По длинному деревянному лотку пускают тяжелые, похожие на пушечные ядра шары. Шары сбивают с ног кегли, которые, как солдаты, выстроены в конце лотка. Раз – и мимо! Два – кегля упала, но остальные стоят: попробуй сбей.
Вот возле этого кегельбана и очутился Котя в тот пасмурный летний день, когда было решено взять его с собой на фронт. Отец и его свита, которая к тому времени уже составила пять человек, отправились в соседний дом за шестым. Коте же наказали ждать в саду Буфф.
Когда-то здесь играла музыка и хорошо одетые люди расхаживали по чисто выметенным дорожкам сада. Теперь никакой музыки не было: в «раковине» для оркестра были сложены дрова, березовые и осиновые. Скамейки перевернуты вверх ножками, гондолы качелей куда-то запропастились, дорожки заросли травой, а кегельбан – гордость сада Буфф – потрескался, подгнил, на нем валялись один треснувший шар и две безголовые кегли.
Котя бродил по заброшенному саду. Он остановился у кегельбана, и тут до него долетел странный разговор двух мужчин о касторке.
– Я сказал – касторка! – пробасил густой мужской голос.
– Я готов отдать жизнь за родину, – отозвался молодой, ломкий голос юноши, но мужской голос перебил его довольно резко:
– Нам не нужна ваша жизнь. Нам нужна касторка. Много касторки. Потому что без касторки ни один аэроплан не поднимется в воздух!
О чем он говорил дальше, Котя не слышал. Голоса перешли на шепот.
«Без касторки ни один аэроплан не поднимется в воздух! – про себя повторил Котя и усмехнулся:– Разве у аэроплана болит живот?»
Он нагнулся и поднял с земли кегельный шар. Подержал его, размахнулся, и шар с грохотом покатился к двум обезглавленным кеглям.
– По буржуям! – вслед шару крикнул Котя.
Шар медленно приблизился к кеглям и остановился. У него не хватило сил.
Котя сбегал за шаром и послал его посильней. При этом крикнул:
– По Юденичу!
Шар покатился куда-то вбок.
– Не попали в Юденича? – послышался за спиной ломкий голос.
Котя оглянулся. За ним стоял худой, высокий юноша с едва заметными калмыцкими скулами и с темными внимательными глазами.
– Не попал, – признался Котя.
– Разрешите, попробую.
Юноша взял шар, раскачал его, прищурил глаз и с силой пустил по лотку. Кегли упали как подкошенные. Котя улыбнулся.
– Кто вы? – спросил он.
– Граф Монте-Кристо, – усмехнувшись, ответил незнакомец.
– Настоящий граф? – удивленно спросил мальчик.
– Настоящих графов теперь нет. Как вас зовут?
– Котя, – ответил мальчик.
– Меня в гимназии звали Икар. – Незнакомец протянул Коте руку.
Мальчик улыбнулся и прочитал стихи:
И сделал отец ему крылья
Из перьев, из воска, из ниток льняных.
Оба засмеялись.
– А вы забавный молодой человек, – покровительственно сказал Икар, рассматривая Котю.
– Я артист, – отозвался Котя. – И еще я пишу стихи. У вас есть револьвер?
Вместо ответа юноша полез в карман и вынул маленький, дамский, револьвер.
– Бьет на двести метров, – сказал он.
– Можно подержать?
– Только осторожно. Заряжен.
Котя с замирающим сердцем рассматривал револьвер и даже прицелился в кеглю. Потом нехотя вернул оружие владельцу и спросил:
– А зачем аэропланам касторка?
Икар прищуренными глазами испытующе посмотрел на мальчика, но ответить не успел.
В небе, над макушками деревьев, с оглушительным стрекотом пролетел аэроплан. За ним тянулось белое облачко, которое, спускаясь к земле, оказалось листовками. Котя и Икар побежали по аллее за медленно летящим аэропланом.
– А я умею управлять аэропланом! – на бегу крикнул Икар.
– Честное благородное? – спросил Котя.
– Клянусь! Обо мне даже в газете писали: «Гимназист парит в небе…»
– А как же касторка? – вдруг спросил Котя.
– Какая кас… Вы слышали про касторку?
– Он чудак, этот гражданин, – засмеялся Котя, – «Самолет не полетит без касторки»!
– Конечно, чудак, – поддержал его Икар. – Чудак и не совсем нормальный. Вы больше ничего не слышали, что он говорил?
– Не-ет, только про касторку.
Так они добежали до ворот. Котя нагнулся и поднял с земли листовку. На маленьком листе было написано: «Товарищи! Революционный Петроград в опасности! Все на фронт! Смерть Юденичу!»
– Я еду на фронт, – неожиданно сказал Котя.
– Вы? На фронт? – Глаза Икара загорелись. – Шутите?
– Честное благородное, – сказал Котя. – Наш театр едет. И меня берут. Тетушка отказалась от меня.
– Тетушка отказалась? – Этот довод, видимо, подействовал на Икара, он серьезно посмотрел на Ко-тю: – А вы не могли бы мне составить протекцию?
– Я поговорю с папой, – тут же согласился Котя. – Но вы не артист.
Икар покачал головой.
– Не артист. Но я могу… я могу быть при лошадях. У вас будут лошади, раз театр походный.
– Будут, – неуверенно ответил Котя. – Я поговорю с папой. Вы любите лошадей?
В это время у ворот сада Буфф остановилось несколько человек во главе с Котиным папой.
– Котя? Где ты? Не заставляй себя ждать!
Красноармейская фуражка молодцевато сидела на папиной массивной голове. В фуражке он сразу перестал быть похожим на царя, основавшего город на Неве.
– Папа, разреши тебе представить, это мой товарищ… Икар.
Молодой человек опустил голову и тут же вскинул ее.
– Он хочет ехать на фронт. Он может быть при лошадях…
– Вы конюх? – спросил Николай Леонидович, вопросительно глядя на юношу.
– Не совсем… Но если надо… Я люблю лошадей. И потом… я не чураюсь никакой работы.
Николай Леонидович снял красноармейскую фуражку и вытер лоб платком.
– Хорошо! – сказал он решительно. – Завтра мы выступаем. Зачисляю вас в театр рабочим… сцены. У нас есть фургон, а кучера нет.
– Ура! Икар будет кучером! – воскликнул Котя.
Когда труппа будущего театра, уже насчитывающая десять человек, шла по набережной Фонтанки, Котя увидел, как по реке плыла старая баржа, заполненная тощими оборванными ребятами. Они отталкивались от дна шестами и галдели от удовольствия.
Увидев Котю, ребята начали кричать:
– Эй, барчук! Ныряй! Плыви к нам!
– Я не барчук! – на ходу крикнул Котя. – Смерть Юденичу!
И ребята с баржи хором ответили:
– Смерть Юденичу!
И подбросили в воздух фуражки и картузы. Одна фуражка упала в воду.
В летний день 1919 года по улицам красного Петрограда двигались войска. Это тяжелые подковы артиллерийских лошадей, как молоты, опускались на камни мостовой, а колеса орудий перекатывались с такой силой, что в окнах звенели стекла. Лафеты, орудийные передки, зарядные ящики, повозки, походные кухни, выкрашенные в общий грязно-зеленый цвет, образовали грозный движущийся поток. Среди этого потока совсем инородным телом выглядел большой брезентовый фургон, расписанный яркими пятиконечными звездами. Кроме звезд, на фургоне красовалась надпись: «Героический рабочий театр».
Вместе с артиллерийским полком на фронт отправлялся самый молодой театр Советской Республики.
Белые войска генерала Юденича захватили Ямбург и Псков и приближались к Петрограду. Питерский фронт стал самым важным фронтом Республики.
– Эй, ездовые второй батареи, что вы там, заснули? Подтянись! Подтянись! – кричал командир ездовым.
– Но-о-о, сонные! – кричали ездовые лошадям.
Вздымалось облако пыли, из камней вылетали искры, и новая волна грохота оглушала прохожих.
Над городом реяли кумачовые полотнища с четко выведенными словами: «Смерть Юденичу!», «Не отдадим врагу революционный Петроград!»
Этими словами город напутствовал уходящих на фронт.
