Я почувствовал, что идти дальше не могу, что вот сейчас свалюсь в траву и не встану больше. Чуть не падая, я догнал Степку, тронул его за рукав.
— Дай глотнуть…
Я думал, что Степка ехидно засмеется, но он спокойно сказал:
— Погоди, еще маленько пройдем и попьем.
Я послушно поплелся дальше, жадно поглядывая на Степкину бутылку.
Прошли молча несколько минут, а Степка и не думал останавливаться. На его лице застыло твердое упорство. Он шел, устремив взгляд куда-то вперед.
— Степка, ну дай…
— Вот заладил, — оглянулся Степка. — Сказано подожди — значит, жди…
Но тут он посмотрел на меня, остановился и совсем другим голосом торопливо добавил:
— Так бы и сказал… На, пей…
Я схватил бутылку, руки мои дрожали. Припал к горлышку. Вода была теплая, пахла распаренной кадкой, но я глотал ее с такой жадностью, словно никогда в жизни не пил ничего вкуснее.
Наконец оторвался от бутылки, чтобы перевести дыхание. Случайно взглянул на Степку. Он стоял, напряженно подавшись ко мне, и неотрывно смотрел на бутылку и мой рот. Мне стало невыносимо стыдно: не взгляни я на него — конечно, без раздумий выпил бы всю воду.
Я порывисто протянул Степке бутылку, в которой на донышке булькнула вода.
— Это тебе… — и отвернулся, чтобы не встретить Степкиных глаз.
Сколько глотков ему досталось — не знаю, но через минуту Степка почти бодрым голосом сказал:
— Теперь хорошо. Верно, Петька? Теперь можно еще столько пройти!
Я промолчал и медленно зашагал за Степкой. Выпитая вода не утолила жажды, а разожгла се сильнее.
«Скорее бы солнце зашло, — думал я. — Или бы тучи наползли…» Но солнце словно застряло в небе и стояла на одном месте. И туч нигде не было, даже ни облачка.
Непонятно, откуда во мне появилась злость. С каждым шагом она росла и росла. Я тупо глядел на тощую Степкину спину с острыми лопатками, которые торчали под взмокшей рубашкой, на его пегие волосы, свисающие на затылке, и злость становилась еще сильнее. «Зачем я пошел в этот дурацкий поход? — кипел я. — Зачем послушался Степку? Сидел бы сейчас дома и занимался чем-нибудь интересным, а не плелся по степи, не зная куда».
Мне вдруг стало ясно, что озера никакого нет. От этой мысли даже кулаки сжались. Я догнал Степку, дернул его за рукав.
— Где же твое озеро? Где?! — закричал я.
— Наверно, скоро увидим, — спокойно ответил Степка, хотя в глазах его мелькнула тревога.
— Нет его! И не было! Наврал ты все! Болтун! Звонарь!
Степка остановился. Я был уверен, что он полезет драться. Но Степка чуть хрипловатым голосом проговорил:
— Не ори. Озеро вот-вот будет. Я чую… — И для убедительности потянул носом. — Сырым воздухом пахнет…
Но я уже не мог остановиться. Обида на Степку захлестнула меня. Я вспомнил его кличку, придуманную ребятами, и снова закричал:
— Пегашка! Брехун! Сам знаешь, что озера нет. Дальше не пойду! Дудки! Катись сам на свое озеро!
Степка пытался успокоить меня, но я повернулся и побежал назад.
— Петьк! Петька! — раздался испуганный Степкин голос. — Погоди, что скажу!
Я не остановился. Потом услыхал за спиной тяжелое дыхание Степки — он догонял меня.
— Погоди! — Степка ухватился за мою рубаху.
— Не хватай! — рванулся я.
— Петька, бежать негоже: запалишься, — бубнил Степка. — Лучше вместе шагом пойдем…
— Ага, струсил? — злорадно выкрикнул я. — Струсил один?!
В Степкиных глазах вдруг вспыхнул огонек.
— Дурак, — глухо произнес он. — Ты послушай, что я скажу…
Но я снова побежал. Бежал, путаясь в траве, падал, поднимался и опять бежал с одной тупой мыслью: скорее добраться до деревни, схватить полное ведро воды и пить, пить, пить…
Из груди рвалось хриплое дыхание, во рту жгло нестерпимо, топот ног больно отдавался в висках. «Пить, пить, пить…» — билось в мозгу, а я бежал и бежал, выбирая дорогу по нашим старым следам — примятой траве.
Пот, слезы бессилия текли по лицу, застилали глаза.
«А как же Стёпка? — вдруг мелькнула тревожная мысль. — Ведь я его бросил одного в степи…»
Я остановился, оглянулся. Степки не было видно. Я с трудом раздвинул ссохшиеся губы, чтобы крикнуть ему, но острая боль не дала открыть рот — губы лопнули, из них засочилась кровь.
Такого у меня никогда не случалось, и я испугался. Мне показалось, что я сейчас умру. Ужас охватил меня, и этот ужас погнал вперед.
«Пегашка, подлец! — ругал я в отчаянье Степку. — Пропадай теперь и ты! И правильно сделал, что убежал от тебя».
Наконец выбрался на тропинку, бежать сразу стало легче, но я чувствовал, что кончаются мои последние силы. Во мне все горело, не хватало воздуха. «Скорей, скорей», — твердил я себе, но бежать уже не мог, а еле перебирал ногами.
И вот, когда уже совсем потерял надежду на то, что выберусь из беды, я увидел вдалеке, на взгорье, нашу деревню.
Радость охватила меня. Я рванулся вперед и — зашатался. Меня кто-то сильно ударил по голове. Черные и красные круги поплыли перед глазами, и я упал…
* * *
За окном шумел ветер. Было видно, как он свирепо налетал на чахленький куст сирени и крепко трепал его. Кажется, собиралась гроза: небо было какое-то сизое, и по нему плыли черные рваные тучи.
Вот уже с минуту я лежу с открытыми глазами и не могу вспомнить, что же со мной случилось: почему я в постели, почему у меня разламывается голова и так сильно болит тело?
У стола, подперев ладонью щеку, сидит моя тетя Агаша. Она часто вздыхает и, нет-нет, да смахнет с глаз редкие крупные слезы.
«Что же это она плачет? — думаю я. — Неужели из-за меня? Ну конечно! Ведь кто-то сильно ударил меня по голове…»
Я силюсь вспомнить, что было со мной дальше, и не могу.
Скрипнула дверь. Кто-то тихо подошел к тете Агаше и тоже сел. Я узнал нашу соседку, крикливую бабку Дудариху.
— Ну что, не полегчало? — шепотом спросила она и кивнула в мою сторону.
Тетя Агаша вздохнула, покачала головой.
— Беда, — вздохнула и Дудариха. — Что докторша-то сказала?
— Говорит — солнечный удар… От жары. Ходили в степь искать озеро какое-то… — Тетя Агаша всхлипнула и провела пальцем по глазам.
— А кто еще-то ходил? — испуганно спросила Дудариха. — Нашего Ванюшки тоже, почитай, с утра дома нет.
— Со Степушкой Куликовым ходили. Он-то, сердечный, и принес на себе Петю… Сам — клоп, от горшка два вершка… Еле отходили. Тоже лежит теперь дома.
— Смотри-ка! — ахнула Дудариха. — Не бросил дружка…
Словно огнем обдали меня эти слова. Я закрыл глаза.
Я лежал, думал, а перед глазами стояло Степкино лицо, его белобрысая, пегая голова.
«Степка, а ты бы пошел на смерть?» — вспоминаю свой вопрос.
Степка не ответил. Он не ответил, но теперь я знал Степку лучше, чем себя…
1961 г.
У бабки Меланьи был обширный двор с таинственными закоулками. На нем с самого раннего утра и до заката солнца разгуливали куры. Это были простые и добрые куры. Они разгребали навозные кучи, грелись в горячей пыли, лениво перебрасываясь друг с другом незамысловатыми новостями.
Больше всех знала новостей Хохлатка. Она умела забавно рассказывать и тараторила без умолку. Подруги слушали ее всегда с удовольствием.
«Что за умница наша Хохлатка, — думали они. — И откуда она все знает?»
Петух, гордый красавец, проникся к Хохлатке особым расположением и всегда норовил выбрать местечко рядом. Такое соседство было для него очень приятным, не то что, например, подле Рябушки, этой дурнушки и тихони.
Что за курица! Ходит — молчит, греется — молчит. И место себе выбирает где-нибудь в сторонке. Ну кого сможет привлечь такая нелюдимка?
И Петух, найдя лакомый кусочек, никогда не делился им с Рябушкой. Всегда успевали первыми подбежать на его зов другие курицы.
А Хохлатка заважничала. Ходила по двору, поглядывая на всех свысока. Иногда даже постукивала подружек, если они не уступали ей лучшего места на насесте или не освобождали дорогу к кормушке. И куры ничего — терпели.
Однажды ранней весной случилось важное: Хохлатка заквохтала. Подруги заохали: ах какое счастье! Ах какая радость! Что ни говорите, а везет нашей Хохлатке.
— Большому кораблю — большое плаванье, — важно заметила одноглазая Пеструшка.
Петух совсем ошалел от радости и пел даже в неурочное время. Он неотступно ходил за Хохлаткой, ухаживал и заботился, как мог.
Хохлатка гордо принимала знаки внимания и с каждым днем становилась нетерпимей и вспыльчивей. Она ни с кем почти не дружила, никого не подпускала к себе и по каждому пустяку лезла в драку. Но подруги терпеливо сносили ее клевки и всяческие обиды: нельзя волновать Хохлатку!
Все были настолько заняты Хохлаткой, что не заметили, как в одно время с ней заквохтала и Рябушка. Она не лезла никому в глаза, не надоедала своими тревогами, не бросалась в драки, а часами ходила по дворовым закоулкам, раскапывала вкусные вещи и настойчиво звала своих деток. Но их не было. Тогда какая-нибудь озорница, а среди кур были и такие, подбегала и из-под самого носа Рябушки выхватывала находку.
