3
В Валдае у меня есть друг, Яков Павлович Федотов. Он в этом городе родился, отсюда в сорок первом году колхозным пареньком воевать пошел. Бороду он еще тогда не брил — не росла. Он так воевал, что прославился на весь мир. За него, безусого паренька, во время войны фашисты обещали уйму денег, и шесть раз в их фашистских газетах появлялись сообщения: «Федотов найден. Убили Федотова».
А там, глядишь, опять советский снайпер не дает жизни фашистам. Чуть кто высунется — бац! Так метко бьет, точно как знаменитый Федотов. Что ж такое?
И оказывалось: это Федотов и есть. Зря только фашисты какому-то доносчику платили.
Несколько раз гитлеровцы набавляли цену за голову Федотова. Охоту на него устраивали. Шпионов к нему подсылали. А Федотов жив, здоров и по-прежнему бьет без промаха.
В сорок четвертом году Федотова ранили. Подлечился он в госпитале — и опять на войну.
Кто постарше, помнит, как в газетах и по радио писали и говорили про знаменитого снайпера Федотова. Был он героем фронта и, как коммунист, не уходил с самой что ни на есть передовой.
В сорок пятом году война шла к концу. Фашисты за Федотова уже столько денег обещали, что на эти деньги человек мог прожить до конца своих дней. Но вот же не смогли убить Федотова. Уже до Берлина наши дошли, Гитлер крысиный яд принял. Помощники его, что вместе с Гитлером разрабатывали план завоевания нашей страны, кто сам себя поджег и сгорел, кого за злодеяния казнил суд. А Яков Павлович Федотов, живой и здоровый, возвратился домой с Золотой Звездой Героя на гимнастерке.
«Где же теперь этот Яков Федотов?» — часто спрашивали меня. Многие люди у нас и за границей интересовались Федотовым. Ведь его и в Берлине чествовали, и в Париже поздравляли — он по всему миру своей храбростью и меткостью прославился.
А Яков Павлович, как кончилась война, сел за школьную парту. Грамотенки-то у него было до войны немного: хватало только на то, чтобы подсчитать, сколько врагов в землю уложил. Но тут он не сбивался со счета: снайпер. А дальше как быть?
Вот и пошел Яков Павлович после войны учиться. Сдал за десятилетку и дальше стал учиться в Москве. Высшую партийную школу окончил. А окончание в той школе — выпуск то есть — праздновали как положено: весело и шумно.
Уже в те дни в газетах писали, в наших и заграничных, что, дескать, знаменитый Герой Яков Павлович Федотов образование получил. Куда он теперь пойдет? Ему ведь везде честь да почет.
На выпускном вечере Якова Павловича спросили:
— В Москве останетесь?
— Нет.
— А куда же?
— Где родился, там и сгодился! — сказал Федотов.
Поехал Яков Павлович в свой родной Валдай. А через год и я туда же, как уже говорил, должен был поехать по своим делам и, кстати, хотел с другом своим Яковом свидеться.
Дело было зимой, как раз в школьные каникулы, когда мой сосед Славка без конька во дворе не появлялся. Славку этого во дворе мальчишки «очкариком» зовут. Между прочим, парень этот — будь здоров, и себя, и товарища в обиду не дает, не из трусливого десятка. Вот только очки у него с носа часто соскакивают. Но это ничего. Доктор сказал: если очки все время носить, за год-другой зрение исправится и он их потом совсем снимет.
Так вот, со Славиком этим, когда однажды я с автомашины снег сгребал, такой разговор произошел.
— Опять едете? — спросил меня Слава.
— Еду.
— Далеко?
— В Валдай.
— Интересно!
— А что — интересно?
— Города такого я не знаю. Там чего?
— Медведи.
— Ну?
— Не в самом городе, конечно, а рядом, в лесу.
— Меня возьмете?
— Зачем?
— Медведей смотреть.
— Так это же не зоопарк. Они там, в лесу, без клеток. Укусить могут.
— Не укусят.
— А ты почем знаешь?
— Мне бабушка из книжки рассказывала.
— Что?
— Надо представиться, что ты спящий. Медведь подумает, подумает и уйдет.
— Ну что ж, раз так — поедем. Только надо твою маму спросить. Пустит ли тебя Нина Васильевна?
— Пошли спросим.
— Пошли…
Назавтра мы со Славкой укладывали в машину термос с горячим чаем, корзинку с едой и чемодан.
Поехали.
Славке повезло. В Валдае у моего друга Якова Павловича есть сын Юрик. Он на полгода старше Славы и тоже учится в первом классе. Вот мы и порешили: будет Славке в Валдае компания.
Ехали мы без особых приключений. В городе на мостовых грязь и слякоть — снуют и скребут снегоуборочные машины, подбирая железными загребущими лапами какую-то темную жижу. А выехали за город — белым-бело вокруг. Пушистая бахрома на елках. Легкий морозец. Лес по бокам синим кажется. А там, где леса нет, — поля точно белые страницы разостланы, и по ним читать можно. Вон цепочка вокруг березки. Это сорока обошла дерево. А там заяц пробежал.
— Гляди, Славка.
— Гляжу. Только вот очки протру — запотели.
— Следы читаешь?
— Нет. Я еще только буквы складываю. А подряд читать не умею. Следы потом читать научусь… А скоро медведи будут?
— Это, брат, подождать придется. Скорее всего, до того дня, когда, вернувшись в Москву, пойдем в Зоопарк.
— Нет. Не думаю. Зачем же мы тогда в Валдай едем? Будут медведи.
Славка оказался прав. Хотя первый встреченный нами медведь, как известно, был каменный. Вокруг него тихо вился и танцевал легкий снежок, накинув на медвежьи плечи белую пушистую шаль.
Проехали мимо каменного медведя и увидели поле, а на нем, все в снегу, не то овцы, не то козы.
— Что это? — спросил Слава.
Света к тому времени поубавилось, и я не сразу мог разглядеть, что это за необычное поле. А потом понял и объяснил Славе:
— Это валуны.
— Чего?
— Камни такие. Будешь учить географию — узнаешь. Камни эти круглые видишь?
— Теперь вижу.
— Они древние-древние. Им много тысяч лет. Был такой ледниковый период. Вот они здесь на Валдайской возвышенности с тех пор и остались.
— А кто их так обкатал? — спросил Слава.
— А обкатало их время и льды. У моря камешки тоже бывают гладкими. Их тоже время обтачивает. Только там камешки маленькие, а здесь большие…
В Валдай мы приехали в сумерки. У самого почти города по обочинам дороги стоят темные елки, тяжело клоня книзу грузные ветки. А стройные сосны — худые и гордые — высятся голыми рыжими стволами, только на самой макушке пышная белая шапка.
Город возник как-то сразу.
Косые лучи заходящего солнца ложились на чистый снег и как бы подрумянивали его. Солнце играло красками: уйдет — и тротуары станут сиреневыми. А снеговая крыша, нахлобученная на дом как шапка, еще вся в лучах — розовая. Что же до дыма из трубы, то он золотисто-красный.
Валдай Славке понравился. Он сказал:
— Хороший город. Только песок в валенках.
Это у него ноги затекли. Ехали-то мы без малого семь часов. А приехав, зашли прямо к Якову Павловичу. Он в том доме работает, что, снеговой шапкой накрытый, на самой горе стоит. От этого дома весь город видно. И озеро. Будто большое белое блюдо с зелеными краями. Такое Валдайское озеро. Огромное. Из конца в конец взором не охватишь.
Вечерело, и Яков Павлович уже кончал работу. Пружина сильно хлопала входной дверью. Один за другим уходили сотрудники учреждения.
Мы со Славкой погрелись у печки, разогнулись, помахали руками, а в это время Яков Павлович услышал наши голоса и вышел в прихожую:
— С приездом!
Поздоровались. Познакомил я Славку с Федотовым. Яков Павлович и говорит нам:
— Вы, братцы, как? Домой ко мне поедете или тут подождете? Я скоро освобожусь.
Славка сказал:
— Тут подождем. У печки.
Ну, а я с ним спорить не стал. Тут и скамейка была. Сели.
А Якова Павловича дверь как раз напротив. Он и не закрыл ее. Нам все видно и слышно.
— Да, это я, — говорит в телефонную трубку Федотов. — Когда елка? Завтра? Понятно. А ремонт школы закончили? Понятно. Спасибо. Буду в колхозе — заеду в Броды.
Славка тянет меня за рукав и спрашивает:
— Яков Павлович учитель? А Броды — это что?
— Броды — это деревня такая, недалеко от Валдая, — говорю я.
Опять звонит телефон.
— Откуда? — спрашивает Федотов. — А, молокозавод? Слушаю.
Мне слышится, будто Яков Павлович смеется.
А он между тем говорит:
— Плохо дело. Заливают, говоришь? Вот беда!..
Потом молчит, а из трубки, которая возле уха у Федотова, аж к нам доносится: «Кар… кар… кар…»
Трубка умолкла, и снова говорит Федотов:
— Заливает вас колхоз молоком и еще больше заливать будет. Такие там доярки подобрались, что у них реки молочные так и текут. А вы не о том думайте, как этот поток сократить, а о том, как больше продукции дать… Знаю, знаю. Приходите. Обмозгуем.
В комнате Якова Павловича сумеречно. Только зеленая лампа освещает стол и его руки, большие, жилистые. Он что-то пишет, и перо быстро бежит по бумаге. Потом кричит нам в коридор:
