— Чепуха, — сказал Мишка. — Этим дяде Яше не поможешь.
Мы целый день думали, как помочь дяде Яше, и Мишка наконец придумал:
— Я пойду к папе и попрошу его написать на почту письмо, что дядя Яша не виноват. А мы соберем подписи со всего дома.
В тот же вечер письмо было написано. Почти до одиннадцати вечера бегали мы по этажам, собирали подписи. Давно пора было спать, но родители не звали нас домой: они знали, что мы боремся за справедливость. Мы обошли все сорок квартир нашего дома, кроме тридцать пятой, где жил Овцов. И никто из жильцов не отказался поставить свою подпись под письмом.
На следующий день Мишка с отцом пошли на почту. Мишкин отец был известным артистом. Когда он шел по улице, встречные мальчишки и девчонки узнавали его, смотрели вслед и восторженно кричали:
— Карасик! Карасик!
Так звали очень смешного человека, которого играл Мишкин папа в известной кинокомедии. И когда Мишка с отцом пришли на почту, все почтовые работники заулыбались и тоже зашептали:
— Карасик... Карасик...
Но Мишкин папа был очень серьезен. Он пошел к начальнику почты и отдал ему письмо.
— Напрасно вы беспокоились, — сказал начальник почты. — Все уже разъяснилось. Почтальон Кусенко не виноват. Почту случайно задержали в отделении. Жилец из тридцать пятой квартиры уже получил свои газеты.
Мы еще долго после этого случая помогали дяде Яше разносить почту. А в тот день мы собрались на нашем обычном месте, на поленнице дров. Наташа сказала, что раз все так хорошо кончилось, то теперь можно Овцову отомстить. И она снова предложила свой вариант с веревочкой. Но Мишка сказал, что победители не мстят, и большинство из нас с ним согласилось.
Мы были горды, что первая в нашей жизни справедливость восторжествовала. И еще мы гордились тем, что были жильцами такого справедливого дома...
Обычное детство в обычном московском дворе. Но это только так кажется со стороны. Для меня мое детство — неповторимое, необыкновенное, единственное. О нем знает наш двор, за это я люблю его. Люблю его лужи и трещины на асфальте, люблю треугольник солнечного света у гаражей. Люблю новых детей, которые играют за нашим палисадничком в наши игры. Так любят кусочек Родины, который всегда с тобой.
К родительскому дню мы решили поставить настоящий спектакль. Тот самый, что с большим успехом шел на сцене настоящего театра. Идею подала воспитательница Ольга Николаевна, и все признали, что идея замечательная. Во-первых, все мы, дети актеров, мечтали стать актерами, и чем скорее, тем лучше. Во-вторых, какой это будет сюрприз для родителей: увидеть собственных детей в своих же ролях. В-третьих, пьеса, которую мы собирались ставить в пионерлагере Всероссийского театрального общества, была очень интересная. В ней рассказывалось о советском разведчике, который во время войны по заданию командования засылается в Германию, в самое логово врага. Рискуя жизнью, он налаживает связь с подпольной группой. Его помощницей становится советская разведчица Нина, которая выдает себя за немку и служит личным секретарем главного фашистского начальника — гауляйтера.
С помощью Нины наш разведчик осуществляет взрыв германского военного штаба (сработала мина замедленного действия, вмонтированная в старинные часы), похищает самого гауляйтера и привозит его в Москву.
Конечно, мы не могли осилить весь спектакль. Мы выбрали из него только самые интересные эпизоды. Роль советского разведчика досталась, разумеется, Гришке Персикову. Ему даже не пришлось учить слова: он столько раз смотрел спектакль, что выучил всю роль наизусть и, кроме того, в точности копировал интонации своего отца. Вообще он был вылитый отец, так что с главным героем обстояло как нельзя лучше. С героиней получилось сложнее. Внешне Таня тоже была похожа на мать: тоненькая, большеглазая, с пышными волосами. Единственная разница — играть на сцене Таня совершенно не могла. Стоило ей выйти на сцену, как ока начисто забывала свою роль. Она бледнела, заикалась, сжимала кулаки и была похожа скорее на пленную партизанку, чем на ловкую, сообразительную разведчицу. Режиссер наш, Ольга Николаевна, очень с ней измучилась.
Мне досталась роль матери героя. Очень маленькая, но самая трудная. Дело в том, что когда герой (Гришка) получает свое опасное задание, он приходит к матери попрощаться. И мать крестит его и целует. Крестить Гришку я могла сколько угодно, но целовать — ни за что. Ольга Николаевна объясняла мне, что я должна войти в образ, забыть о том, что мне четырнадцать лет, представить себе, что я — старая женщина, которая прощается со своим сыном и не знает, увидит ли его когда-нибудь еще. Я входила в образ и, корчась от стыда, тянулась губами к Гришкиному лбу. Но тут Гришка выходил из образа, и, когда я видела его ухмыляющуюся физиономию, я просто костенела.
Так и пришлось мне отказаться от роли. На мое место взяли Юлю, а мне поручили помогать художникам расписывать декорации. И я была этому очень рада. Именно тогда я впервые поняла, что актрисы из меня не выйдет. Так оно впоследствии и оказалось.
У моей преемницы характер был покрепче. На первой же репетиции она мужественно чмокнула Гришку в лоб. Но Ольга Николаевна осталась недовольна поцелуем. Она сказала, что это холодный поцелуй, не материнский. Юля клялась, что именно материнский, а не какой-нибудь еще. Гришка хихикал. Трудно давалась Юле работа над образом матери. Несколько раз она убегала с репетиции в палату, ложилась на постель и говорила, что больше никогда и близко не подойдет к сцене. Она жаловалась нам, что, когда дело доходит до поцелуя, Гришка нарочно поворачивается спиной к залу и начинает подмигивать Юле и строить рожи.
В конце концов Юля пустилась на хитрость: она сказала, что на репетициях будет только крестить Гришку, поцелует же прямо на спектакле. А до этого она будет тренироваться на разных предметах. И до самого спектакля Юля тренировалась. Она целовала материнским поцелуем стену в палате, оконную раму и даже кошку, которая жила при столовой.
Лучше всех играла Аня Горчакова. Она играла немецкую шпионку, работающую в Москве под видом простой парикмахерши. Роль была небольшая, но важная. Пьеса как раз и начиналась с того, что герой возвращается в Москву с очередного задания и заходит в парикмахерскую побриться. Немецкая шпионка тотчас узнает в нем советского разведчика, но вида не показывает. Она как ни в чем не бывало бреет его, опрыскивает одеколоном, болтает о том, о сем, задавая время от времени каверзные вопросы. Разведчик понимает, что вопросы эти неспроста, но в свою очередь делает вид, что ни о чем не догадывается.
Потом герой расплачивается и уходит. Парикмахерша провожает его до дверей, не переставая щебетать и кокетничать. А когда она остается одна, игривое выражение медленно сходит с ее лица. Она подходит к телефону и набирает номер.
— Шеф? — говорит она голосом матерой шпионки. — Говорит Матильда. Подержанный диван только что продан. Пошлите обойщика на Кропоткинскую. Он там.
Вот и вся роль. Больше парикмахерша на сцене не появляется. Из реплик других персонажей мы узнаем, что она арестована.
В театре роль шпионки играла народная артистка. Очень хорошо играла. Ане оставалось только припомнить все ее интонации и движения и скопировать их. Но она не стала этого делать. Она играла по-своему, совсем не похоже, но ничуть не хуже. Пожалуй, даже лучше. Сцена в парикмахерской была украшением спектакля. Даже Ольга Николаевна была довольна. Только сама Аня никак не могла успокоиться. Ей очень хотелось, чтобы ее игра понравилась маме и папе. Ей это было очень важно.
Анины родители, оба актеры, почему-то не хотели, чтобы их дочь стала актрисой. Сама же Аня мечтала только о театре. И вот теперь она с тревогой ждала родительского дня.
Мы лежали на пляже, и Аня говорила мне:
— Я еще сама не знаю, выйдет из меня актриса или нет. Ольга Николаевна меня хвалит, но это не в счет. Вот если маме с папой понравится — значит, во мне и правда что-то есть.
— А вдруг они нарочно скажут, что им не нравится? — предположила я. — Чтобы ты больше не пыталась.
— Нет, — убежденно сказала Аня. — Они меня не обманут. Мама сказала: если у меня обнаружатся данные, они с папой мне помогут. Нет, значит, нет. Я им очень верю.
Наступил родительский день. Утром, как обычно, была зарядка, потом линейка, потом завтрак. Но дальше режима никакого не было: на прогулку мы не пошли, бродили по территории лагеря и ждали автобус.
— К тебе кто приедет? — спрашивали мы друг друга.
— Мама. А к тебе?
Больше мы и говорить ни о чем не могли. Каждую минуту прислушивались: не гудит ли автобус? И наконец явственно услышали: гудит!
Решено было встретить родителей торжественно, под звуки горна, но где там! Славка Степанов, горнист, кинул куда-то горн и первым бросился навстречу автобусу.
