Костя все выслушал, со всем согласился, однако и свое добавил: нужно, чтобы не одна Маринка и не они вдвоем, Маринка и Костя, а чтобы вся их семерка поговорила об Антоне с Зоей Ивановной.
— Знаешь, как бывает здорово, если за одного человека заступится сразу много людей!
И Костя напомнил Маринке случай, когда они всей группой просили за Тусю и как поэтому Зоя Ивановна простила и оставила Тусю в бассейне.
Правильная все-таки эта поговорка: ум хорошо, а два — лучше! Особенно, когда собрались два таких ума — ее, Маринкин, и Кости Великанова — учеников первого класса «А».
— Я позвоню Юру и Шуру, чтобы они завтра в бассейн пришли пораньше. А ты звони Ашотику. Устроим совещание, — баском сказал Костя и взглянул на Маринку — смотри, какие он умеет говорить важные и взрослые слова.
— И еще Гале надо сказать, — вспомнила Маринка.
— А Тусе кто позвонит? — спросил Костя.
Но оказалось, что Тусиного телефона они не знают.
— Как же быть?
Костя махнул рукой:
— Ладно, придется без Туси.
Маринка согласилась: ничего не сделаешь — придется без Туси. Потом ей все расскажут.
Они вышли сегодня из дома даже раньше обычного, и в школу шли самой короткой дорогой, и как будто по сторонам не глазели, а к началу занятий чуть не опоздали.
Но все же успели до звонка кое-как раздеться, переобуть тапочки, бегом подняться на четвертый этаж и сесть на свои места, выложить из ранцев учебники с тетрадями и даже повесить ранцы на удобные крючки сбоку парт.
А солнце обещало сегодня появиться на небе и свое слово сдержало — появилось! Оно выглянуло из-за высоких домов, стоящих против школы, и озарило ярчайшим светом весь первый «А». Его лучи засияли на зеленых растениях, расставленных вдоль подоконников, и на светлых стенах класса, и на черной классной доске, и на огромных счетах, круглые шарики которых были нанизаны на прямые проволоки. Солнечные лучи осветили и ребячьи головы: одни — стриженные ежиком и «под бокс», другие — с длинными косичками и косичками-коротышками, с бантами на макушках и совсем без бантов, светловолосые, темные, кудрявые…
Тридцать три школьника чинно сидели на своих партах, положив перед собой руки. Вера Павловна открыла учебник, и урок арифметики начался.
А в это время на другом этаже и в другом классе, именно в пятом «Б», где учились Антон Черных и Сергей Ястребцев, солнце тоже не скупилось, оно тоже наполнило ярчайшим светом весь класс. Как и в первом «А», солнечные лучи осветили все растения, стоящие на окнах, пронизывая своим светом и мясистые, полные горького сока, стебли алоэ, и нежные иголочки аспарагуса, и листья традесканции с темно-красной изнанкой. Но сколько бы ни искали, не нашли бы в пятом «Б» девочек с бантиками на макушках и мальчиков, стриженных «ежиком». Зато у каждого ученика на шее был красный пионерский галстук.
Шел урок географии. Вела его Евгения Львовна, классный руководитель пятого «Б».
Сегодня Антон Черных все-таки пришел в школу. Вчера, возвращаясь от Маринки, он твердо решил: хватит ему пропускать уроки. Неужто Маринка права, когда назвала его трусом!
И сидел он сейчас на своем месте (третья парта в среднем ряду) весь выутюженный, подтянутый, высоко и гордо вскинув голову. Такая двойка, как у него, еще ничего не значит. А он докажет, сможет доказать и Степану Степановичу, и Евгении Львовне, и Зое Ивановне, и всем ребятам в школе и в бассейне, что если он захочет, то будет учиться на одни пятерки. А по географии и говорить нечего, по географии в первую очередь!
Вчера, когда он уходил от Маринки, ее бабушка сказала ему:
— Завтра ждем тебя обедать.
Антон замялся, не ответил ни «да», ни «нет».
Они все-таки дознались, что у него нет денег и что он уже не первый день ест кое-как.
А Маринкин дедушка сказал, да так сказал, что вроде бы и спорить не приходилось:
— Пока твои не вернутся, будешь каждый день приходить обедать…
И Маринка тут как тут:
— Дай честное октябрятское, что завтра пойдешь в школу.
Антон мягко усмехнулся:
— Я же давно не октябренок больше.
Тут Маринка всерьез огорчилась:
— Ой, тебе, значит, нельзя давать честного октябрятского?
Ей стало жаль Антона: так хорошо, когда можно от всего сердца дать твердое октябрятское слово, а потом это слово сдержать!
Но Антон ей ответил:
— Зато теперь я могу давать честное пионерское слово!
Наверно, соседка Людмила Васильевна диву далась: чего только не сделал Антон, вернувшись домой. Он прямо накинулся на хозяйственные дела. Прибрался в комнате, перемыл всю грязную посуду, печь истопил.
Наверно, Людмила Васильевна думала, гадала, удивлялась — не получил ли он письма из Барнаула? Не ждет ли он завтра домой папу и маму?
Нет, письма Антон пока не получал. Он просто взялся за ум: решил завтра пойти в школу, а может быть, и в бассейн.
Включив электрический утюг, в стрелку отутюжил складку на брюках, хорошенько прогладил школьную куртку, пришил свежий белый воротничок.
И бывает же в жизни: вдруг повезет, так повезет во всем!
Прибираясь, Антон нашел на столе под книгами те деньги, о которых ему писала мама. Ведь сам же сунул их под книги и позабыл!
И после всего этого Антон сидел сейчас на уроке географии веселый, уверенный и гордый. Только отодвинулся он на самый край парты, подальше от Ястребцева. С Сергеем теперь он не хочет иметь ничего общего.
И Ястребцев на него не глядел. Мрачно потупился, пряча в учебник глаза.
Евгения Львовна незаметно наблюдала за обоими мальчиками. Наблюдала и думала: что-то не так с этой злополучной двойкой, которую придется поставить тому и другому. Не ведут себя так близкие товарищи, если оба не виноваты. И тем более не будут они так держаться друг с другом, если они вместе, сообща провинились.
И, хотя Ястребцев считался гордостью пятого «Б», Евгения Львовна с большей приязнью относилась к Антону Черных. Был ей больше по сердцу этот размашистый мальчишка, пятерней приводивший в порядок взлохмаченные волосы, нежели тихий, вежливый и благовоспитанный Сережа Ястребцев, всегда аккуратно причесанный, с ровным боковым пробором, который он старательно охорашивал на каждой перемене, вынимая из кармана курточки пластмассовую расческу.
И даже пестрые отметки Антона Евгения Львовна больше ценила, чем сплошные пятерки Сергея. Антон легко мог схватить тройку и даже двойку по тому предмету, который недолюбливал. Но уж если предмет был ему интересен, отвечал с блеском и даже вдохновенно.
Однако именно потому, что Евгения Львовна хотела быть справедливой и к тому и к другому, она, сурово поверх очков взглянув на Антона, сказала строгим голосом:
— Черных, к доске.
Антон, чуть вздрогнув, поднялся. Не ждал он, что его вызовут отвечать сразу после пропуска уроков.
— Урок выучил? — спросила Евгения Львовна, когда Черных, пройдя между партами, остановился у географической карты, пришпиленной к доске.
— Знаю, — ответил Антон.
Ему ли не знать про Алтайский край! Про растения, города, реки и горы! Ведь папина экспедиция уже третий год бывает в тех местах. И, глядя на карту, Антон словно видел, как они — отец и он — пробираются по алтайским горным тропам среди могучих лиственниц с мягкой шелковой хвоей, по высокогорным лугам, пестрым от невиданных по красоте цветов, среди столь высоких трав, что даже всадника на лошади почти не видно…
К большой перемене окна с солнечной стороны начали быстро покрываться изморозью. Видно, ветер переменился, подул с севера. Прямо на глазах стали расти и расти на оконных стеклах полосы инея, сплетаясь в причудливые звезды, деревья, травы. И солнце, все еще не ушедшее с неба, играло на этих ледяных кристалликах, на морозных узорах ослепительными цветными искрами.
Маринка Голубева и Костя Великанов во время большой перемены гуляли вместе со всеми одноклассниками вдоль коридора.
— Пошли на третий? — вдруг шепотом предложила Маринка.
Костя согласился.
— Скажем ему «трус»? — опять предложила Маринка.
Костя снова согласился.
Сергея Ястребцева они увидели тотчас же. Он стоял у окна и смотрел на крыши домов. Стекла с этой стороны были чистыми, незамерзшими. Солнце не играло на них разноцветными искрами, от них тянуло холодом.
Маринка и Костя подошли почти вплотную к Ястребцеву и остановились за его спиной.
Костя посмотрел на Маринку: ну, говори!
У Маринки забилось сердце. Вдруг ее охватила такая оторопь, как это было, когда она только-только пришла в школу.
А Костя, настойчиво глядя на Маринку, как бы взглядом подначивал ее: ну чего же ты? Ну… ну… Говори же ему «трус»!
Ястребцев медленно отвернулся от окна и в какой-то мрачной задумчивости посмотрел на ребят. Ничего им не сказал. Скользнул по их лицам холодным, равнодушным взглядом, словно по пустому месту, точно их и не было на свете.
