Юла и Вась-Карась не очень-то поняли, к чему все это. Но секундомеры взяли.
* * *
На следующее утро Юла, едва вскочив с постели, ощутил беспокойство.
«В чем дело? Ах, да! Секундомер!».
Достал его из стола, нажал кнопку. Мертвые стрелки — короткая и длинная — сразу ожили, торопливо закружились по циферблату, отсчитывая минуты, секунды и даже десятые доли секунд.
Юла выскочил во двор, пустил секундомер и начал зарядку. Григорий Денисович посмотрел на секундомер, но ничего не сказал.
Кончив зарядку, Юла на бумажке записал:
«33 минуты 25,2 секунды».
Потом подумал и вычеркнул секунды.
— Как министр! — усмехнулся Григорий Денисович.
И Юла снова подметил: усмешка у него какая-то невеселая. И опять тревожно мелькнуло у Юлы: не случилось ли чего?
Дома он снова щелкнул секундомером: обе стрелки разом скакнули назад, на прежнее место. Ноль минут, ноль секунд.
— Начинаем водную процедуру, — сказал сам себе Юла и опять пустил секундомер.
— Кончили процедуру, — сказал Юла и записал на листке: «4 минуты».
— Вызываем из гаража персональную машину! — ехидно подсказал сосед.
Но Юла бровью не повел. Пусть острит.
В школе секундомер вызвал шумное любопытство. Ребята то и дело подходили к Юлькиной парте, разглядывая сверкающую машинку.
Сев за парту, Юла щелкнул кнопкой и записал:
«Сборы, одевание и пробежка до школы — 21 минута».
И снова пустил секундомер. Честно говоря, в этом не было никакой нужды. Юла и так прекрасно знал: сегодня пять уроков, значит, занятия продлятся с девяти до без четверти двух. Но разве удержишься?
Дома Юла пообедал (на еду и мытье посуды ушло 37 минут), потом сел за уроки. Закончив их, записал: «2 часа 20 минут».
Так вел он хронометраж весь день.
Вечером погулял с Квантом, потом перед сном полчаса почитал и в одиннадцать лег.
* * *
Перед следующим занятием Игнат Васильевич собрал ребят в «аудитории» (так называли комнату рядом с борцовским залом).
— Ну, — сказал тренер Юле. — Послушаем, что показал твой хронометраж.
Юла торопливо стал читать по бумажке, сколько времени и на что он истратил.
— Постой, постой! — перебил тренер. — Напиши все на доске столбиком.
Юла написал.
— Больше ты ничего в тот день не делал?
— Абсолютно ничего.
— Ну, отлично, — тренер провел мелом жирную черту под Юлькиными записями. — Подсчитай, сколько всего ты израсходовал времени?
Юла взял мел, сложил все числа и написал под чертой: «20 часов 59 минут».
— Так, — сказал Игнат Васильевич. — Для ровного счета — двадцать один час. А в сутках сколько часов?
— Двадцать четыре, — смутился Юла.
— Куда же ты потерял целых три часа?
Юла пожал плечами. Он отлично помнил, что записывал все. Куда же, в самом-то деле, запропастились эти проклятые три часа? Ведь не сидел же он просто так, сложив руки на груди? Странно…
Еще более печальный результат получился у Вася-Карася. Он использовал в сутки на сон, учебу, еду и все прочее только 18 часов 12 минут. А где же остальные 5 часов 48 минут?
У Васька аж глаза округлились от удивления. Кажется, без дела не сидел, а все-таки, выходит, почти шесть часов потерял.
— Поищи под столом! — посоветовал Козлов.
Мальчишки дружно смеялись, глядя на смущенные лица Юлы и Вася-Карася.
— Нет, тут что-то не так, ручаюсь! — запротестовал Вась- Карась.
— А ты вспомни, — усмехнулся Игнат Васильевич. — Все ли ты записал? Вспомни с самого утра все, что делал.
— Ну, что? — Вась-Карась поднял глаза к потолку. — Ну, проснулся, встал…
— Сразу встал? — перебил тренер.
— Конечно, сразу! Ну, то есть не совсем сразу, немножечко, конечно, полежал…
— С часок! — ехидно подсказал Рагзай.
— Вовсе нет! — обиделся Вась-Карась. — Самое большое- минут пятнадцать…
Ребята засмеялись.
— Так! Четверть часа потерял, — сказал тренер и записал на доске «15». — Ну, потом?
— Потом помылся, поел…
— Встал и сразу пошел мыться?
Вась-Карась снова поднял глаза к потолку.
— Кажется, сразу. Впрочем… Немного полистал журналы. Мать вечером принесла два новых журнала мод…
— Совершенно необходимое занятие! — засмеялся тренер. — Сколько же ты изучал моды?
— До недолго… Минут десять…
— Так! — Игнат Васильевич под смех ребят написал на доске «10».
— Ну, дальше?
— Поел. Пошел в школу…
— Сразу? — давясь от смеха, наперебой закричали мальчишки.
— Ну ясно, сразу! — возмутился Вась-Карась. — Что же я, по-вашему, после еды какой-нибудь ерундой занялся или болтал?!
— Ой! — хлопнув себя- по лбу, вскрикнул он. — Забыл! В самом деле разговаривал. По телефону. Димка Пищиков как раз вчера на стадионе был. А я билета не достал. Обидно: последняя встреча в сезоне. Ну, Димка, конечно, не утерпел, перед школой позвонил мне, рассказал…
— И долго рассказывал? — спросил тренер.
— Не очень. Минут пять. На стадионе, понимаете, забавный случай был…
— Про забавный случай — в следующий раз, — перебил тренер. — Итак, еще пять минут долой! Дальше?
— Дальше — в школу пошел…
— Сразу? Повесил телефонную трубку и в школу?
— Ну, не сразу, конечно. Собрал портфель, запер комнату. Тут, честно говоря, я еще немного задержался. Ключ, понимаете, куда-то запропастился. Твердо помню: вчера положил его на подоконник. Стал искать — нету…
— Сколько искал? — крикнул Козлов.
— Да недолго, минут пять. Ключ почему-то торчал в дверях…
Ребята уже прямо покатывались со смеху.
— Ну, хватит! — улыбаясь, сказал Игнат Васильевич и постучал мелом по доске. — Надеюсь, всем уже ясно, как Вася потерял шесть часов?
* * *
В тот же вечер Юла рассказал Веньке про хронометраж. А потом говорит:
— Согласен ты мне помочь?
Венька даже и отвечать не стал. Друзья они или нет?
— Понимаешь, — говорит Юла. — Я вот все время думаю: как сделать, чтоб и тренироваться, и книги читать, и в театр?… И я решил. Режим. Железный. Только так.
Венька кивнул.
— Двадцатый век — это знаешь какой век? — сказал Венька. — Это век строжайшей самодисциплины. Без нее в двадцатом веке пропадешь. Такой поток информации — заблудишься, как в тайге.
— Вот именно, — сказал Юла. — И я тебя прошу: помоги. Ты ведь насчет книг — собаку съел. Составь мне список на полгода. Двадцать книг. Отбери только самые лучшие. Понял? Средненькие книжки я читать не могу. Времени — в обрез. Я буду читать только лучшее. Самое лучшее, что создано человечеством.
— Верно! — воскликнул Венька. — Блестящая идея! Кто-то из великих уже так и делал.
— И еще, — сказал Юла. — Ты ведь кино любишь? И часто ходишь…
— А как же! — воскликнул Венька. — Двадцатый век — это знаешь какой век? Это век кино! Важнейшее из всех искусств. Синтетическое искусство. Оно вобрало в себя и литературу, и музыку, и театр. Оно воплотило…
— Согласен. Вобрало. Воплотило, — перебил Юла. — Так вот, ты каждый месяц называй мне один фильм. Понял? Всего один. Но самый-самый лучший! Его я и посмотрю. А остальные… — Он развел руками.
— Правильно! — поддержал Венька. — Именно так! Один лучший фильм. Значит, в год — двенадцать. Вполне достаточно. Больше за год хороших фильмов и не бывает.
Так они и договорились.
ать Юлы, Нина Трофимовна, любила повторять: «Жизнь идет зигзагами».
Юла думал иначе. Он считал, что у настоящего, целеустремленного человека жизнь должна идти как хорошее шоссе. По прямой.
Но с годами он стал убеждаться: жизнь — это не шоссе.
И вот на днях жизнь снова сделала зигзаг.
Юла пришел домой вечером, после тренировки, усталый. И вдруг оказалось: у них гость. Возле стола, накрытого скатертью с широкой желто-красной каймой (мать стелила эту скатерть только в торжественных случаях), сидел плотный мужчина, лет сорока. Он был в черном пиджаке, не новом, но аккуратно отглаженном. На лице у него выделялись усы: длинные, прямые, они лихо торчали в стороны. А вообще лицо у мужчины было неприметное, глазки маленькие, волосы тщательно зачесаны, чтобы прикрыть лысину. Но она все равно поблескивала сквозь этот редкий заслон.
— Вот, Дмитрий Прокофьевич, знакомьтесь. Это мой единственный, мой дистрофик. — Мать ласково обняла Юлу за плечи.
Юла легонько отстранился: он не любил нежностей, особенно на людях.
Мужчина встал — оказался он невысоким, — протянул руку. Юла сжал ее сильно: пусть сразу убедится, какой он дистрофик.
— О-о! — одобрительно сказал Дмитрий Прокофьевич, тряся ладонью. — Однако!..
Просидел он еще недолго. Из разговоров за столом Юла понял, что работает Дмитрий Прокофьевич на том же «Скороходе», где и мать, но в другом цеху. И говорили, они все о фабрике, о каких-то незнакомых Юле людях. А живет Дмитрий Прокофьевич, как выяснилось, тут, поблизости, тоже на Васильевском. Вообще показался он Юле недалеким, этот Дмитрий Прокофьевич. И людей он оценивал как-то странно.
