сделал вынужденную посадку. Я, по глупости, тебя, как нового, постеснялся. Скажешь — пискнул комар, а он тревогу поднял. Пошли искать, пока опять не «зарядило».
Понятно теперь, о каких оповещениях спрашивал Тихон и что́ его беспокоило.
Мы на следу. Чужой самолет занесен снегом до верхних плоскостей крыльев. Летчик ушел. Второй пилот убит.
— Где же следы? Даже своих теперь не найдешь.
— Откроются, — говорит Тихон, — надо искать. Пойдем по обоим берегам ручья, по самым буграм. Видишь, как рыхлый снег сдувается ветром, а там, где он примят шагами, — остаются кочки: не ямками, а бугорками обозначаются следы. Их и надо искать.
Пока мы отсиживались в щели да путались по летчиковым следам, Сережа тоже попал в «заряд».
Задумал он в последний раз в этом году прокатиться на тузике и забрался к нам в гости. Плывет себе Сережа и плывет между островов, вдоль скал, по заливам. Тут ему памятен каждый поворот, каждый коридорчик между камней.
Вот знакомый островок. Кроме Сережи, никто сюда не забирался, и земля тут когда-то чернела от ягод. Тут нетронутые червями грибы вырастали с картуз; за островом в длинной и кривой, как стручок, губе хорошо ловилась на удочку треска. Стоило только набрать под камнями горбатых многоногих рачков-мормышей, которых Сережа по-своему называл «бармашами», и с этой насадкой только успевай закидывать крючок.
За горбатым мыском всегда бывали утки. Взлетали они хлопотливо, но очень медленно, почти задевая хвостами воду, и опять садились поблизости и плыли. А если их догонять на тузике, — начнут нырять.
Теперь уток нет, нет косяков рыбы и не покажет рыжие бока косатка, преследующая рыбу. Не увидишь и тюленя. Нет чаек, и замолк птичий базар.
Этот снег еще сойдет, но скоро начнутся морозы и вдоль берега вырастет неприступный ледяной барьер, на который невозможно подняться с воды.
Далеко забрался Сережа и уж никак не ожидал пурги. Он, как мы, пересидел «заряд», спрятав лицо в колени, и, как затихло, решил сразу поворачивать к дому.
Мы увидели его издалека, когда он пересекал бухту.
Холодно, неуютно в бухте. Ветер нет-нет, да и навалится на воду, сорвавшись с высокого берега, а волны всё никак не успокоятся, лижут гранитный темный утес, который мальчику непременно надо объехать. Вот и наша линия. Вот следы, которые мы искали. Следы пересекают линию, и враг в этом месте вырезал кусок провода.
— Чини, — сказал Костров, сбросил телефонный аппарат и побежал дальше.
Обрубленные провода спиралью вьются по земле. Ветер относит их в сторону, и они шевелятся, будто живые, словно стремятся вернуться на место и соединиться вновь.
Включаю телефонный аппарат, проверяю связь. Мне отвечает штаб и аэродром.
Смотрю на Сережу и не пойму, — зачем он возвращается обратно? Должно быть, его Костров позвал. Раз позвал, — значит, случилось что-то. Надо догонять Кострова. Аппарат пускай тут пока постоит.
Тихон подвигался медленно: из-за каждого камня могла прилететь пуля. А я по его следам добежал в два счета, и видно мне с высокого берега, всё видно!
Стоит у воды летчик и машет Сереже рукой, а за спиною держит пистолет.
Подплывет ведь Сережа, подплывет под пулю! Кого ему бояться в этих местах? Думает, конечно, что это наш человек.
Близко Сережа, но не успеть мне добежать. За шумом прибоя го́лоса он не услышит. Ну хотя бы перестал грести и разок обернулся! И где же Костров?
Летчик приготавливает пистолет. Враг целится в Сережу. Надо мне раньше его стрелять. Беру на мушку, и только мне дожать спусковой крючок, — Тихон из-за камня прыгнул летчику на спину.
Ух, как гора с плеч!
Обернулся Сережа и видит вместо одного человека троих.
— Я думал, это свой! Вон где был, когда он мне махал, — оправдывался мальчик.
— Ничего, Сережа, счастливо обошлось, — успокаиваю я. Лодчонку его, чтобы ее не разбило о камни и не поцарапало, я поднял из воды и положил на песок, за валунами, куда волны не доставали.
— Как увидел я, что ты целишься, ну, думаю, не успеть! А надо пленного живым взять, — говорит Тихон, тяжело дыша.
Пленный молчит. Мрачный и злой. Видать, ас с характером. Тихон смотрит на него и спрашивает меня:
— Зачем этому стервятнику лодка? Куда он хотел плыть? Что было у него на уме? Ну, ничего, — нам не сказал, так в штабе скажет.
Пленный оживился:
— Я, я. Штаб идти быстро, холодно… очень важные сведения…
— Ну, Сережа, ты теперь плыви домой, — говорю я, — и приходи к нам на лыжах. Я пойду на базу и тебя с собой возьму. Ладно? А сейчас нам пора идти.
— Ладно, — соглашается Сережа и смотрит на бухту. Видно, ему хочется вместе с нами конвоировать пленного.
— Вон косатка идет, — показал Сережа на бурунчик от плавника. — Ой! Нет, не косатка!
Бурунчик вскипел по прямой линии и исчез, а плавник превратился в столбик и все выше и выше вылезает из воды.
— Перископ! Все понятно! Успел радировать, — крикнул Тихон и шепчет: — Прячьтесь, скорее прячьтесь!
И повалил пленного на землю.
— Важная птица, раз за тобою подводная лодка пришла. Понятно, зачем тебе был нужен Сережкин тузик.
А «птица» наша зашипела змеей. Ясно теперь, почему он так торопился в штаб, — хотел увести нас с берега.
— Лежи, лежи! А то… — показал Тихон приклад винтовки. — Ну какая же досада! Уйдут! Братцы, неужели уйдут?..
— А пусть он машет им, как мне махал! — сказал Сережа.
— Верно. Молодец! — похвалил Тихон и говорит мне: — Давай, живо, действуй со связью!
Меня сразу на берегу заметят, возникнут у них подозрения. Неизвестно, что́ еще здесь случится… две винтовки лучше, чем одна, — соображаю я и в сторонке шепчу Сереже:
— Сережа, ползи между камней, так, чтобы тебя не видно было. За бугорком встанешь и по моему следу беги прямо к телефонной линии. Бегом! Бегом! Там телефон. Бери трубку и кричи: «Всем! Всем! Всем! Лодка подводная в губе Огуречной. Лодка подводная в губе Огуречной. Всем! Всем!» Понял?
— Понял, — выдохнул Сережа в ответ, сразу юркнул за камень и исчез.
За перископом показались бока лодки, и вся она всплыла наружу. Открылся люк, и на палубу вышли люди. Один с биноклем осматривает берег.
— Ну, вставай и махни им. Если крикнешь что-нибудь, — сразу приколю.
Пленный отлично понимает Тихона, но вставать не хочет.
Торгуемся мы, время тянется, а лодка того и гляди уйдет. Мне надоело, и я предлагаю:
— Давай я сдеру с него комбинезон,
