…У Маленького Петрова есть дома свое законное место — подоконник. На подоконнике, рядом с деревянным пистолетом, рыболовными крючками, мотком цветной проволоки и другими полезными вещами — коробка из-под зефира. В ней спичечные этикетки и фотография, где они с Большим Петровым сняты. Снимал их Каштанов своим стареньким «Любителем», но фотография получилась хорошая. Маленький любит доставать ее и смотреть.
На фото он и Большой стоят рядом у майского берега Вереи, оба в тельняшках, с непокрытыми головами, оба светловолосые, только у Большого волосы чуть вьются, а у Маленького — как трава стриженая. Левую руку Большой Петров положил Маленькому на плечо, и смотрят они прямо в объектив, серьезно, без улыбки.
Казалось бы, что лучше: Большой Маленького бережет, Маленький от Большого ни на шаг… Но вот тут-то и загвоздка. Рядом с Большим Маленький Петров всегда остается для других только «маленьким», не всерьез, от горшка два вершка, человечком. Вдобавок и ростом он не вышел.
Его, между прочим, и по имени никто не звал. Есть Большой Петров, того зовут Николай, а у Большого брат, ну, этот, как его… Маленький.
А его звали Ленькой.
…Снова приходит лето, и снова Маленький Петров стоит на берегу и машет, машет рукой, пока плечо не заболит. Тогда принимается другой махать.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
Радуйся, ветер наш
Шлюпка медленно выходит на чистую воду. Гребут пока двое — Ленц и Каштанов, — гребут осторожно, лавируя между катерами, лодками, баржами, буксирами… Над шлюпкой нависает черный борт железной баржи. Маленький подымает голову и видит небритого матроса с папироской в ощеренных зубах. Матрос кивает: привет, мол! «Далеко ли?» — спрашивает. «В плаванье уходим», — говорит Каштанов. Спокойно так, просто: в плаванье уходим.
Теперь только, после этих каштановских слов, Маленький осознал наконец, что происходит. Он у х о д и т. Рыбаки на пристани остаются, а он у х о д и т. Мальчишки, плавающие у борта теплохода, остаются, а он у х о д и т. Весла скрипят в уключинах: у х о д и м, у х о д и м… Вода журчит за кормой: уходим, уходи м… Уже не остановишься, не вернешься, не попросишься назад. Уходим. Ушли.
— Разобрать весла! — приказывает капитан.
Впереди, загребным — боцман Ленц. Сзади — Чубчик. Широкая боцманская спина движется легко и упруго. Светлые волосы сбегают на шею узкой треугольной косичкой. Маленький следит за этой косичкой, чтобы удержать ритм, не сбиться. А весло становится все тяжелей, а кулакам одно лишь надо — разжаться. Чуть замешкался, а Чубчик: «Эй, не тяни!» И опять Маленький следит за боцманской спиной, и пот заливает ему глаза, и полосы Ленцевой тельняшки сливаются, а кулаки набухают нестерпимой тяжестью. Еще немного — и он выпустит весло…
— Первая команда, суши весла! Вторая команда на весла!
Маленький хочет бросить свое весло, но видит, как взмыло над водой весло Ленца и застыло, влажное, искрясь на солнце. И он повторяет все в точности, как Ленц.
Маленький сидит на корме, расслабив тело, и к нему постепенно возвращается прежний мир, ровное дыхание, четкие краски воды и неба. Он с опаской трогает упругую белую подушечку под указательным пальцем.
— Что, мозоль? — спрашивает Чубчик.
Маленький молчит.
— Дурак ты. Хочешь научу? Устанешь, веди весло вот так. — Чубчикова ладонь горизонтально проплыла перед глазами. — Никто не заметит, и не выдохнешься. Отдохнешь — опять греби. Эх ты, трубач! — Чубчик подмигнул: знаем, мол, что к чему…
Значит, догадался. Догадался, откуда труба. Не забыл, как в пионерскую вместе ходили…
И зачем Маленький позвал его тогда с собой! Одному идти надо было. Но Чубчикова совета он все же послушался.
На следующий заход Маленький опускал весло в воду и вынимал его без всякого сопротивления. Теперь он почти сразу выбился из ритма. Капитан крикнул ему:
— Маленький Петров, ровнее, ровнее!
Боцман Ленц искоса поглядел:
— Не сачкуй…
Чубчик сказал в спину тихо, ехидно:
— Ай-я-яй…
Маленький изо всех сил налег на весло. Белая подушечка под указательным пальцем лопнула. Но боли он не замечал. Спиной чувствовал усмешку Чубчика.
А потом солнце пошло на убыль, и что-то такое потянуло с севера, не ветер еще, а только его подобие, тень. Но потное, горячее лицо ощутило на себе эту тень, и все закричали:
— Ветер! Ветер!
Капитан приказал поставить паруса, и началось странное движение по сумеречной гладкой воде, когда непонятно, отчего шлюпка идет.
Ветра-то нет, разве это ветер — чуть трогает лицо и даже не сушит его…
Маленький лежит между банками, руки за голову, посасывает сахар, выданный боцманом Ленцем, и слушает глухое тиканье в ладонях.
— Радуйся, Маленький Петров, ветер наш, — говорит капитан. — Еще выбрать шкоты!
Радуется капитан. Показывает крепкие свои желтоватые зубы. Радуется Каштанов — встряхивает челкой, насвистывает, сидя на носу.
Радуется боцман Ленц — держит на руле крепкую руку. Радуется Чубчик — роется в своем рюкзаке, достает пирожок домашнего печения, никого не угощает, громко жует.
Радуется круглощекая девчонка Айна, что сидит на носу второй шлюпки. Вот песню запела, а слов не понять — по-эстонски она поет. И зачем капитан взял девчонку в поход — непонятно…
Степа тоже, конечно, радуется. Не каждому и не каждый день доверяют командовать шлюпкой.
Все радуются кругом. Один только Маленький Петров не радуется. Чубчик догадался, откуда труба. Пойдет теперь болтать. А еще — скоро мать вернется с фабрики и найдет на столе его записку. Что дальше будет — трудно и предположить. Где уж тут радоваться.
…А потом выступил из сумерек высокий берег. В полутьме застучали топоры. Ставили палатки.
Маленький Петров, полусонный, скучный, бродил среди сосен. Только на минуту он оживился, когда с холма, с хутора, дневальные принесли тяжелые ведра с курящимся парным молоком. Молоко забелело в темноте, будто осветилось изнутри, и над молочным кругом столкнулись комариные стаи.
Маленькому зачерпнули полную кружку, и он пил молоко, заедая хлебом, а потом поплелся в палатку, забрался, не раздеваясь, в спальный мешок и, пригревшись, упал в темный-темный сон. Над ним скрипел высокий сосновый бор, а на хуторе только к утру угомонились собаки.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
Когда все еще спит
Маленький проснулся оттого, что душно ему стало в мешке и тесно. Он хотел во сне руки разбросать, как дома, а это в мешке не выходит. Сон и нарушился.
Когда он открыл глаза, в сумраке сырой палатки сначала и не разглядел ничего.
Дых, пар, храп…
Дотронулся до крыши, а парусина мокрая. Дождь был…
Он стал осторожно вылезать из мешка, чтобы никого не разбудить, и все-таки толкнул соседа — тот забубнил во сне, заскулил, как щенок, и снова заснул. Маленькому беспокойно стало, вспомнился дом, да так ясно все перед глазами: дверь в палисадник открыта, на пороге мать сидит, босоногая, в платке, прислонилась к косяку и гладит соседскую собачонку Пульку, а та скулит и морду прячет матери в колени. Щенок совсем… Мать улыбается и зовет глазами его, Маленького, а он с футбола прибежал, штанина рваная, думал — попадет сейчас! Штанину рукой прикрыл, будто коленку чешет. А мать: «Гляди-ка, Пулька ко мне прибежала. Самосвал проехал, она испугалась и ко мне… У-у, дура глупая…» Под эти слова Маленький хотел незаметно шагнуть в прихожую, но мать ему: «Куда, паршивец, пол вымыла, снимай сапоги!..» И верно, пол чистый, со щелоком вымыт, блестит, половики лежат до самой комнаты и дальше. А запах… Этот запах чистого, еще сырого пола сейчас проник в Маленького, как глоток холодной воды. Откуда он взялся? Сыростью пахнет в палатке, дождь прошел — вот и все…
Маленький высмотрел, где дверка, отстегнул ее и выбрался наружу. Его охватил утренний холодок, зябко стало.
Огляделся.
Все четыре палатки стоят среди сосен, на взгорке. Одна худо натянута, от ночной воды провисла вся, целая лужа на брезентовой крыше. Под горой, у самых шлюпок, костер горит. На перекладине ведра дымятся.
Все еще спит, но уже готово проснуться, только ждет чего-то, чьей-то руки, голоса веселого, чтобы растолкал, расшевелил, и покатится тогда новый день со всеми его нежданными-негаданными новостями.
А пока тихо.
На сосновых иголках капли повисли. Маленький подошел ближе, всмотрелся. Подвешенный к сосновой иголке, перед ним покачивался зеленоватый шарик. Там, в шарике, были и палатка, и трава, и серое небо, и сам он, с голой своей головой. Все это, заключенное в прозрачную горошину воды, покачивалось в ней, переплетенное тонкой паутиной веток. Потом какая-то черная угроза пролетела сквозь каплю. Маленький оглянулся: ворона. Низко меж сосен прошумела. Он дотронулся до капли, осторожно, еле-еле. Она сначала потянулась за его пальцем, словно приклеилась, но тут же исчезла. Пропала совсем, разлилась, превратилась в обыкновенную гладкую воду. Маленький посмотрел на свой мокрый палец, и ему снова стало зябко.
