— Я понял, что лодка идёт ко дну. «Что же будет с моим другом? — пронеслась в моём мозгу недобрая мысль. — Ведь он не умеет плавать!..»
Слушали Андрея хорошо, сочувственно кивали, улыбались, долго аплодировали.
Наконец слава привела его в радиостудию.
Андрей сидел в звуконепроницаемой комнате, обитой квадратами ячеистой упаковки для яиц. Он сидел перед микрофоном и произносил свой текст, глядя через стекло на звукооператора.
Звукооператор кивал головой и что-то говорил, а репродуктор, висевший на стене, повторял его слова.
— Повторите последнюю фразу, — сказал репродуктор, и Андрей повторял.
— «Что же будет с моим другом?» — пронеслась в моём мозгу недобрая мысль…
Звукооператор за стеклом поморщился.
— «В мозгу» не годится, — перебил Андрея репродуктор. — Скажи просто: «подумал я».
— «Что же будет с моим другом?» — просто подумал я, — сказал Андрей и взглянул через стекло на звукооператора.
Оператор за стеклом наклонился к микрофону.
— Тьфу, — сказал репродуктор. — Не говори «просто». Слово «просто» не говори, а просто скажи — подумал.
— «Что же будет с моим другом?» — подумал я, — повторил Андрей и тут же спросил: — Так? Правильно?
— Правильно. Но ещё раз. «Правильно» говорить не надо.
— А как надо? — растерялся Андрей.
— Так и надо, — кивнул оператор. — Всё говоришь правильно, но «правильно» говорить не надо. Понял? — повторит за оператором репродуктор.
— Нет.
— Слово «правильно» говорить не надо. Ну, говори.
Андрей устало сказал:
— «Что же будет с моим другом?» — пронеслось в моём мозгу…
— Мозгов не надо! — закричал репродуктор.
— Извините, — сказал Андрей. — Я устал.
— Хорошо, отдохни, — махнул рукой звукооператор и выключил аппаратуру.
Андрей опустился в кресло.
Слава становилась обременительной и какой-то нерадостной. Андрею надоели все эти выступления, чувствовал он себя скверно. Он никак не предполагал, что дело зайдёт так далеко. А дело заходило всё дальше и дальше…
Выступление Андрея по радио передавали в то самое время, когда он вместе со всей компанией возвращался в город. Ребята несли большие стеклянные банки, набитые лягушками, предназначенными для развития отечественной науки. Возвращался с ребятами и Гуля, принимавший на этот раз участие в экспедиции на правах законного члена компании.
Всякий, кому доводилось ловить лягушек, знает, что дело это требует особой сноровки и расторопности. Не так уж трудно приблизиться к лягушке даже на расстояние самое короткое. Но стоит протянуть руку, чтобы схватить, казалось бы, лёгкую добычу, как лягушка, не спеша, делает прыжок и оказывается вне пределов досягаемости. Особенно поражало Гулю, что они, эти самые лягушки, чуяли приближающуюся опасность спиной. Гулька с тоской и завистью глядел на Шурку, которая с лёгкостью просто невероятной наполняла лягушками свою банку, не сходя с места. Казалось, лягушки сами прыгают в неё. Впрочем, с не меньшим успехом наполняли свои банки и остальные, все, кроме Гульки, который, излазив болото вдоль и поперёк, поймал всего трёх крохотных лягушат.
И тем не менее Гулька был счастлив, он шёл, гордый богатым уловом своих друзей, и единственное, что его мучило, это вопрос: для чего, собственно, ребята собирают деньги и на что им не хватает тридцати двух рублей сорока семи копеек. Он уже хотел было спросить об этом у Андрея, как вдруг из раскрытого окна раздался искажённый репродуктором голос его друга:
«…ведь он не умеет плавать. Я огляделся вокруг. Гульки не было…»
Андрей ускорил шаг, делая вид, что он не слышит своего голоса.
А ребята остановились возле окна.
«У меня упало сердце. Неужели утонул? — доносился голос Андрея. — «Не бывать этому», — подумал я…»
Андрей вернулся, дёрнул Шурку за рукав.
— Ну, чего остановились?! Пошли.
Ребята со смехом двинулись дальше.
— Ну, Андрей, давай расскажи, куда сердце-то упало? — смеялся Давай.
— Как — куда? Ясное дело — в воду, — балагурил Макар.
— А какая недобрая мысль пронеслась в твоём мозгу? — издевался Яшка.
— Чего вы смеётесь? — вступилась за Андрея Шурка. — Это всё Подушкин написал.
— А он что, попугай, что ли?! — сказал Макар. — Зачем чужие слова повторяет?!
— А ты сам по радио не выступал? — снова вступилась Шурка. — Не знаешь, что ли, как это делается?!
Теперь голос Андрея слышался из разворачивавшейся на перекрёстке легковой машины:
«Посиневшие губы моего друга чуть заметно шевельнулись, и он глубоко вздохнул. Жив, жив! Не помня себя от радости…»
Машина скрылась за поворотом, обдав компанию пылью.
Когда облако рассеялось, перед ребятами возникла атлетическая фигура в пёстрой рубашке. Это был Нил Русалкин.
— Васильков… — сказал он как-то особенно внушительно и протянул руку Андрею. — Поздравляю. Я, маешь ли, был в командировке на семинаре спасателей, а ты, маешь ли, тут без меня… Молодец! Мы тебя, маешь ли, представили к награде. В воскресенье, на водном празднике, будем, маешь ли, вручать… Так что готовься!
Проехавшая машина обдала пылью Русалкина. И когда пыль рассеялась, Русалкина уже не было.
— Качать Андрея! — тихо приказал Макар.
Ребята окружили Андрея.
— Ну что? Ну чего? — насупился Андрей. — Издеваетесь?! Издевайтесь! Издевайтесь!
Андрей бросил банку с лягушками и побежал прочь. Банка разбилась, и лягушки заполнили всю улицу. Они прыгали, скакали, квакали… Ребята растерянно смотрели вслед удаляющемуся Андрею.
— Зачем человека обидели? — сердито сказала Шурка. — Что он плохого сделал? — Шурка передала свою банку Даваю и побежала за Андреем.
Транзистор, почуяв настроение своей хозяйки, тявкнул на Макара и бросился за Шуркой.
Ребята подавленно молчали.
Андрей слышал, что за ним бежит Шурка, но сейчас ему не хотелось ни видеть её, ни разговаривать с ней. Он вбежал в свой подъезд и захлопнул дверь.
Шурка остановилась у подъезда. Она не знала, что Андрей стоит, не дыша, за закрытой дверью. А может быть, и догадывалась, но каким-то своим девчоночьим чутьём поняла, что не надо его трогать. Постояв у двери с минуту, она свистнула скотчу и пошла навстречу ребятам.
На столе стоял большой торт с замысловатым кремовым узором. Мать Андрея раскладывала торт по тарелочкам, а отец благодушно хвастался дедушке, специально приехавшему навестить своего внука-героя:
— Прихожу в автопарк, меня, как именинника, встречают, все ручку жмут. Молодец, говорят, Васильков, вырастил сына на славу…
— В первую империалистическую, — перебил дедушка, — я тоже чуть героем не стал. Хотели Егория дать, да бумага где-то запропастилась…
— Кушай, папа, кушай, — перебила его мать. — В моём садике дети его фотографию просят, — сказала она. — Хотят на видном месте повесить.
И снова вмешался дедушка:
— А ещё помню, пароход тонул. «Титаник». Народу погибло — тьма…
— Кушай, папа, кушай, — снова сказала мать и спросила у Гульки: — Вкусно?
— Вкусно, — с набитым ртом ответил Гулька.
— Сладко? — спросил отец.
— Сладко, — широко улыбнулся Гулька.
— А ещё помню, — снова начал дедушка, — корова под лёд провалилась…
— Какая корова, папа? — рассердилась мать.
— Какой масти, что ли? Не помню. Какой масти была корова, убей бог, не припомню.
С улицы послышался женский голос:
— Андрей! Андрей!
Андрей выбежал на балкон и увидел внизу почтальоншу.
— Зайди на почту, — сказала она. — Там тебя посылка дожидается. Из-за границы.
На почте Андрей получил плоский квадратный пакет, заклеенный яркими иностранными марками. Он расписался в получении, и незнакомая девушка в окошечке улыбнулась ему, а когда он отошёл, восторженно поглядела вслед.
— Это Васильков, тот самый! — сказала она пожилой женщине, подававшей ей квитанцию.
У входа Андрея поджидал Гуля. Он смотрел на Андрея выжидающе, слегка приоткрыв измазанный тортом рот.
— Вытри рот, — сказал Андрей и, отойдя в сторону, стал рассматривать пакет.
Гуля заглядывал из-за его спины, стараясь прочесть обратный адрес, написанный латинскими буквами.
— Прага… Улица Фучика, семнадцать… — прочёл Гуля.
— Квадрачек, — понимающе кивнул Андрей.
Аккуратно вскрыв обёртку, ребята обнаружили плоскую коробку с цветным изображением Карлова моста в Праге. Андрей поднял крышку. В коробке лежала плёнка.
Перед ними была плёнка, на которой жизнерадостный Квадрачек запечатлел спасение Гули. Он прислал им плёнку, подтверждающую документально подвиг Андрея. И хотя никаких таких подтверждений не требовалось, всё же наличие плёнки делало так называемый «подвиг» более зримым и наглядным.
