— Синьора Гардениго! Чем мы обязаны такой чести?
Бабушка Лукреция смерила ее гордым взглядом:
— Вас очень легко удивить. Что же в этом странного, когда бабушка отводит в школу свою внучку?
— О, ваша Элиза — сущий ангелочек! — завизжала синьора Сфорца. — Настоящее сокровище!
— И как дела в школе у моего ангелочка? Учится? Хорошо себя ведет? Не позорит меня? Вы довольны такой ученицей?
— Она лучше всех! Лучше всех в классе! Я счастлива что она учится в моем классе! — поспешила заверить синьора Сфорца своим самым сладким голосом.
— Хорошо. Надеюсь, что Элиза так же довольна вами, — заключила бабушка Лукреция, не обращая внимания на руку, которую ей протягивала синьора Сфорца.
Элиза готова была сквозь землю провалиться. Ей всегда становилось неловко, когда бабушка Лукреция вела себя так высокомерно. Элиза могла поспорить, что в детстве бабушка была еще похуже Звевы Лопез. Но Приска толкнула ее в бок и прошептала:
— Вот видишь! Сработало. Я была права. Училка — подлиза. Тебя пронесло. Надеюсь, и нам это пригодится.
Бабушка Лукреция поцеловала Элизу в лоб, холодно кивнула учительнице на прощание, села в машину и велела шоферу трогаться.
И тут учительница сделала нечто такое, что все застыли разинув рты. На глазах у всех она притянула к себе Элизу и поцеловала в лоб, ровно в том месте, которого коснулись губы бабушки. Элизе показалось, будто по ней скользнуло змеиное жало.
— Уж лучше наказание, чем эта комедия, — сказала она вполголоса Приске, когда они уже сидели в классе. — Мы сами повели себя как подлизы.
— С врагом нужно бороться его же оружием, — решительно ответила Приска.
После переклички, молитвы и контроля чистоты учительница открыла журнал и устремила холодный взгляд на Приску и Розальбу.
— Учитывая досадный эпизод, случившийся в последний день занятий, — сказала она, — я была вынуждена…
«О нет! Двойка по поведению!» — подумала Розальба, сжимая крышку парты взмокшими руками.
— …написать замечание Розальбе Кардано, которая вытянула из отца тайные сведения и использовала их, и Приске Пунтони за то, что она без спросу прочитала стихотворение и дралась как уличный мальчишка. Эти замечания я написала пока карандашом. Они подтвердятся, только если Кардано и Пунтони снова поведут себя неподобающим образом. В противном случае я их сотру.
Она замолчала. Приска и Розальба вздохнули с облегчением. Замечание — это просто пустяки, даже если его обвести чернилами. Чтобы снизить на балл отметку по поведению, требовалось четыре таких замечания. Но остальные девочки с тревогой ждали продолжения. А что будет за это Звеве? А Элизе, которая, конечно, была сообщницей Приски и Розальбы?
Синьора Сфорца медленно-медленно закрыла журнал. Она протянула руку и взяла длинную палочку, которая была спрятана у стены за ее столом.
— Не хочется доходить до такого, — сказала учительница с сожалением, — но некоторые ваши одноклассницы своим грубым поведением просто меня вынуждают.
Она взмахнула палочкой, и девочки увидели, что из нее торчат ржавые гвоздики. Тогда они ее узнали. До прошлого года она поддерживала карту Европы, которая висела на стене. Гвоздиками карта крепилась к палке. Но она была такая старая и потрескавшаяся, что ее заменили, и теперь на стене красовалась новая, побольше и поярче.
Но пусть это и не было специально изобретенное синьорой Сфорца орудие наказания, вид у этой палки был зловещий.
«Если она поранит нас этими гвоздиками, у нас будет столбняк», — подумала Элиза. Она была уверена, что теперь пришла очередь ее и Звевы, которая, впрочем, сидела совершенно спокойно, будто не сомневалась в своей безнаказанности.
А учительница и правда сказала ледяным страшным голосом:
— Реповик! Гудзон!
— Я?! А я-то что сделала? — захныкала Аделаиде. А глаза всех Кроликов и Сорванцов загорелись от возмущения. Марчелла Озио пробормотала что-то сквозь зубы.
— Тихо! — скомандовала учительница. — Что ты сделала, Рапунцель? Я тебе скажу, что ты сделала, тоже мне паинька. Из-за тебя была унижена твоя одноклассница, которой ты недостойна даже шнурки завязывать. За это ты схлопочешь пять ударов палкой. Вперед, вытяни руки! Ладонями вниз!
Аделаиде послушалась, дрожа. Пока на нее сыпались удары — один, два, три… — она кусала себе губы, чтобы не плакать. Весь класс следил затаив дыхание. У Эмилии Дамиани вырвался нервный смешок.
— А теперь Реповик! — сказала учительница. — Ты осмелилась ударить Звеву Лопез дель Рио… Осмелилась поднять руку на девочку из хорошей семьи. Ты, нищая оборванка… Имела наглость…
— Она первая начала, — перебила ее Иоланда.
— Не пытайся оправдываться. Ты совершила очень серьезный проступок, за который я могла бы посадить тебя в тюрьму. Но я вместо этого накажу тебя всего лишь двадцатью ударами палкой, после чего ты отправишься домой и будешь всю неделю размышлять о своем поведении. Вперед! Вытяни руки!
Двадцать ударов — это много. Палка взмывалась в воздух и обрушивалась на ладони Иоланды, оставляя красные следы. К счастью, гвоздей на конце не было, так что кровь не пролилась.
Звева довольно наблюдала за этим из-за своей парты, наслаждаясь местью.
Приска побледнела как смерть, губы ее посинели. Бум-бум-бум — билось ее сердце. «Подлиза, — думала она со всей ненавистью, на какую была способна. — Ты не осмелилась злиться на нас, потому что боишься наших родителей. А эти бедняжки, ты ведь знаешь, вздумай они пожаловаться дома — получат еще порцию оплеух… Я хочу плюнуть тебе в лицо, хочу растоптать тебя. Хочу видеть тебя в гробу в белых тапочках».
И она принялась демонстративно что-то писать в своем дневнике, от всей души желая, чтобы ее засекли: «Подлиза, которая пресмыкается перед власть имущими, отвратительна, как подвальная крыса. Но подлиза, которая использует свою маленькую власть, заставляя пресмыкаться тех, кто слабее нее, — просто гиена, стерва, мерзкое существо…»
Учительница не удостоила ее взглядом и продолжала хлестать Иоланду, которая дерзко смотрела ей прямо в глаза.
Когда синьора Сфорца Закончила, девочка вытерла руки о передник за спиной и сказала с вызовом:
— А мне все равно не больно!
— Вон! — скомандовала учительница, указывая ей на дверь. — Озио, иди за сторожем. Скажи ему, что одну ученицу надо отстранить от занятий, пусть проводит ее к директору.
И она принялась спокойно записывать в журнал, за что Иоланду надо на неделю исключить из школы.
Глава вторая,
в которой речь идет о рыбьем жире
— Я ее ненавижу, ненавижу, ненавижу! — сказала Элиза, от ярости пихнув стул — обычный кухонный стул ни в чем не повинный, разве что немного облупившийся.
— Ого, какой пыл! — заметил дядя Бальдассаре. — Я знаю тебя с рождения, но никогда не видел, чтоб тебя охватила столь пагубная и пылкая страсть!
— Бальдассаре, будь проще. Мы же не в опере! — упрекнула его няня и осторожно спросила у Элизы: — Можно узнать, кого именно ты ненавидишь, золотце?
— Учительницу. Синьору Сфорцу. Я ее ненавижу, — повторила Элиза, топая ногами.
— Но, радость моя, как же можно ненавидеть учительницу? — пришла в ужас бабушка Мариучча, которая ничего не знала про последние подвиги синьоры Сфорцы. — Что она тебе сделала? Я никогда не видела, чтобы ты так выходила из себя.
— Из-за нее Приска умрет от разрыва сердца, — мрачно сказала Элиза.
— От инфаркта, — машинально поправил ее дядя Леопольдо, который в этот момент входил на кухню. — Учись использовать точные термины…
Потом он насторожился:
— Кто, ты сказала, умрет от инфаркта?
— Приска.
— Ах, вот оно что! Совсем плоха? — усмехнулся доктор Маффеи.
— Послушал бы ты, как бьется ее сердце, когда она злится, — с обидой сказала Элиза.
— Поверь мне, за это можешь не беспокоиться, — сказал тогда дядя Леопольдо уже серьезно. — Очень маловероятно, что у здоровой как бык девятилетней девочки случится инфаркт. По последним статистическим данным…
— Оно делает БУМ-БУМ-БУМ! Оно вот-вот разорвется! — перебила его Элиза.
— О Господи! Надеюсь, что нет. Эта девочка такая эмоциональная… — вздохнула бабушка Мариучча. — Но при чем тут учительница?
— Что такого ужасного она вам сделала на этот раз? — насмешливо осведомился дядя Казимиро.
Элиза ненавидела, когда ее не воспринимали всерьез. Она разрыдалась. Она что-то бессвязно лепетала, из чего можно было разобрать только:
— Во всем виновата ложка.
— Не устраивай истерику, — твердо сказал дядя Бальдассаре. — Если женщины до сих пор не захватили этот мир, то только потому, что у них всегда глаза на мокром месте. Какая еще ложка?
