Конечно, у них были споры. А как же! Без этого не бывает. Но они ни разу не дрались. У них мысли такой даже не было. Из–за каких–то фантиков!
Спору нет — фантик не чудо. Но что–то такое особое. Простая цветная бумажка. И всё. Но не в этом дело.
Ребята ложку держать стали правильно.
Они умываться стали по пять раз в день.
Они перестали сутулиться.
Они кошек стали не замечать.
Они визжать прекратили.
Они перестали ходить лохматыми.
Хотите верьте, хотите нет!
Мы походили по парку, а потом стали смотреть, как прыгают с парашютной вышки.
Некоторые не сразу прыгают, некоторые стоят до тех пор, пока их не столкнут, а некоторые, приземлившись, валятся.
Мы смотрели и смеялись, но те, наверное, нас не слышали. Тогда мы протиснулись к входу, чтобы нас лучше слышали.
Тут какая–то иностранная делегация шла прыгать. Человек сто. А может, меньше.
Мы с ними и проскочили.
Ловко мы проскочили, ничего не скажешь! Хорошо, когда без билетов проскочишь туда, где другие с билетами. Удачливые мы всё же люди, если на нас с этой стороны посмотреть!
Поднялись мы наверх с иностранцами.
Очень странная штука! Снизу вверх смотришь — одно. А сверху вниз — другое.
Неловко мне как–то стало.
Пусть, думаю, иностранцы прыгают. Им, должно быть, интересно в другой стране прыгнуть с парашютом. А нам в своей стране это вовсе не обязательно. Мы в любой день можем прыгнуть. Завтра. Или там послезавтра.
Зачем же, думаю, нам прыгать, если у нас нет билетов. Пусть эти иностранцы прыгают со своими билетами.
Тот, который ремни пристёгивает, говорит:
— Давайте побыстрее, товарищи иностранцы.
Я говорю:
— Это мы иностранцы? Какие же мы иностранцы?
Он говорит:
— Мне всё равно, из какого вы государства. У нас тут один парашют на всех.
Я говорю:
— У нас билетов нету.
А иностранцы говорят:
— Есть, есть билеты.
Я говорю:
— Честное пионерское, у нас нет билетов.
А иностранцы говорят:
— Есть, есть.
Сашка кричит:
— Мы советские!
Юрка кричит:
— Мы свои!
А иностранец говорит:
— Есть, есть билеты.
А мы кричим:
— Нету билетов!
Иностранцы говорят:
— Внизу билеты. У нашего главного все билеты.
Сашка говорит:
— Никакого у нас главного нету. Мы все одинаковые. Это у них главный есть. А у нас нету.
Тот, который ремни пристегивает, говорит:
— Прыгать будете?
Мы кричим:
— Не будем!
— Что же вы теперь будете вниз спускаться? И другим мешать, которые подымаются?
Он здорово разозлился.
Схватил Сашку и ремни ему пристёгивает.
Пристегнул и говорит:
— Ну, пошёл!
— Куда пошёл? — спрашивает Сашка.
Тут дядька его подтолкнул. Легонько так. Сашка сразу пошёл. То есть вниз, значит, прыгнул..
Летит и орёт. Даже стыдно за него стало. До чего всё–таки трус!
Потом дядька хватает Юрку. Точно так же пристёгивает ему ремни. И тоже его вниз толкает. Юрка молчал. Только трясся.
Я говорю:
— Какое вы имеете право толкать нас? Кто вам позволил толкать людей?
А он молча пристёгивает мне ремни.
Я ему говорю:
— Если вы меня толкнёте, я на вас жаловаться буду!
В это время он меня и толкнул.
Я, когда приземлился, упал.
Сашка с Юркой меня успокаивают:
— И мы тоже упали.
— Перед иностранцами неудобно, — говорю.
— Некрасиво получается, — говорит Сашка. — За их счёт прыгнули с нашей советской вышки.
Мы купили билеты. Поднялись на вышку. И говорим:
— Вот возьмите. А то нам перед иностранцами неудобно. Я стал объяснять. Что мы прыгать не будем. Что нам просто перед иностранцами неудобно. Но тут он опять на меня эти ремни накинул.
Сашка с Юркой бежать хотели, но в это время как раз члены делегации поднимались.
Короче говоря, мы опять внизу встретились.
— Больше я туда не полезу, — сказал Сашка.
— Перед иностранцами неудобно, — сказал я.
— Да ну тебя с твоими иностранцами! — сказал Юрка.
Мы решили цветы посадить во дворе. Посадим мы во дворе цветы. Никому не скажем об этом. Пусть цветы постепенно растут. Когда они вырастут, все удивятся. Все скажут: «Цветы сами выросли». И людям польза, и нам приятно. Посадили мы семена. И ждём.
Долго ждали. Вдруг показалось что–то.
— Гляди, — кричит Вовка, — виднеется!
Я не сразу заметил.
— Где, где, — говорю, — где виднеется?
— Вон, вон, — кричит Вовка, — вон!
— Ой, и вправду виднеется!
— Ой, не могу больше ждать! — кричит Вовка.
Прошёл день. Прибегает Вовка весь бледный. Смотрит
испуганно. И моргает. Он вообще всегда моргает. Но не так часто.
— Беда, —говорит.
— Где беда?
— Вырос лук.
— Какой лук?
— Зелёный.
Весь день мы печалились, хмурились. Только к вечеру нам стало лучше. Мы слегка успокоились. Всё же это беда не большая. Не самая страшная. Лук так лук. Ну и что же? Лук можно есть. А цветы? Цветы есть нельзя. Это каждый знает. Какая же это беда!
Я думал, играть на трубе — пустяк. Дуешь себе, а она играет. Но оказалось, это совсем не так.
Однажды горнист на пляж ушёл, а мы с Вовкой его трубу взяли. Поиграем, думаем, две–три песни, а потом на место положим.
Вовка спрашивает:
— Ну, что сыграть?
— Сыграй, — говорю, — про весёлый ветер.
— Пожалуйста, — говорит, — у меня слух хороший. Вовка поднял трубу кверху и стал что есть мочи дуть. Но
звука не получилось.
— Наверное, — говорю, — ты слабо дуешь.
— Да нет, — говорит, — я во всю силу дую. — И стал так дуть, что я думал, он лопнет. У него даже уши красные стали.
— А ну, дай–ка мне, — говорю.
Я тоже дул, дул, — никакого звука!
— Ты прав, не дудит труба.
— Может, мы не так дуем?
— А как же ещё надо дуть?
— Ну, как–нибудь по–другому.
Попробовали мы ещё по разу. Всё зря. Не дудит труба.
Тут как раз приходил Миша Зябликов. Дали ему подудеть. Может, он сможет.
Миша дунул — тоже ни звука.
Потом ещё появились ребята. Они тоже по очереди в трубу дули. А звука всё не было.
Потом вдруг Коля дунул — звук вырвался. Слабый звук, но всё же. Мы загалдели.
Пусть объяснит, — кричим, — как это вышло!
…А он сам не знает.
— Я, — говорит, — всё дул, дул, и вдруг — бац! — загудело!
Сколько он после ни дул — всё впустую.
Пришлось положить трубу на место. Испорченная труба — дело ясное.
А вечером вдруг слышим звуки. Переливаются над лагерем, звенят.
Это наш горнист Лёва играл на трубе.
Просто чудо!..
Патент — документ, дающий изобретателю исключительное право на изобретение.
