А когда приехали в аэропорт, то оказалось, что сегодня низкая облачность, нелетная погода и самолетам нельзя ни взлетать, ни садиться. Все они стояли на своих местах, и даже людей около них не было.
— А я столько думал о сегодняшнем дне, — грустно сказал папа.
Мы пошли в буфет, и папа взял мороженое.
Пока мы сидели за столиком и даже тогда, когда в трамвае еще ехали, я хотел спросить его об одном и том же: неужели он никогда не вернется?
Если бы он захотел, я бы уговорил маму.
Но я не знал, как начать этот разговор, хотя несколько раз уже открывал рот, чтобы сказать первые слова.
Я даже не заметил, как съел все мороженое, даже вкуса его не почувствовал, так думал об этом.
А папа прикоснулся к своему только раз, и оно у него оседало и таяло.
— Мне очень трудно говорить с тобой, Коля, — сказал вдруг папа. — Я вот подготовил разные умные слова, а сейчас все они забылись… Я знаю, ты, может быть, нас презираешь?
— Нет, — сказал я и опустил голову.
— Я бы сам презирал своих родителей, если бы со мной случилось то, что с тобой. И все-таки, я прошу тебя, ты о нас плохо не думай. А маму твою я очень уважаю. Мама у тебя просто очень хороший человек — ты это знай.
— Хороший, — вдруг сказал я. — А тебя сегодня не стала ждать. Знаешь, где она сейчас? Она кино смотрит с Федором Матвеевичем и новое платье надела.
Папа даже вздрогнул после этих слов и отошел на несколько шагов от нашего столика. А все посетители стали на него оглядываться, когда он возвращался назад.
— Не говори так! — сказал папа. — Никогда больше не говори о своей маме так, таким тоном. Иначе… Иначе я сам начну презирать тебя.
После этого мы долго сидели молча.
Потом папа проговорил:
— Федор Матвеевич, думаю, тоже достойный, уважаемый, хороший человек. И я не удивлюсь, если он станет жить с вами вместе.
— Я хочу жить один, — сказал я.
— Так не бывает.
Мы ехали назад той же длинной дорогой.
— И почему я решил обязательно свозить тебя в аэропорт? Нелепо! — расстраивался папа.
Когда мы подъехали к нашей улице, уже стемнело. Шел мелкий дождь.
— Знаешь, — сказал папа, — я не пойду дальше, а буду стоять тут, у дерева. Ты иди один и, когда дойдешь до дома, помаши мне рукой.
Я пошел один и тихо заплакал. Я шел один, и каждый раз, когда оглядывался, папа мне махал, а я отвечал тоже.
А потом мы долго стояли — я у своего дома, а он — у дерева — и смотрели друг на друга издалека.
Потом из нашего дома вышли люди, я последний раз помахал папе так, чтобы они не заметили, и пошел к крыльцу.
* * *
Однажды вечером, когда мы попили чаю, мама вдруг сказала:
— Я хочу очень серьезно с тобой поговорить.
У меня даже сердце сжалось, потому что я сразу догадался, о чем мама будет со мной разговаривать.
— Понимаешь, нам ведь с тобой одним не очень-то хорошо. А папа к нам уже никогда не вернется. Я сама ему еще весной предложила разойтись… — Мама замолчала, и я тоже молчал, даже головы не поднимал. — Федор Матвеевич сделал мне предложение выйти за него замуж. Он говорит, что нас очень любит. И ты это сам чувствуешь. Ведь чувствуешь?
Я так и не выговорил «да», а только кивнул головой.
— А я пока ответила ему вот что: «Как Коля решит, так и будет». — Мама снова помолчала. — Ты не торопись отвечать, подумай. Если ты согласен, чтоб он жил с нами, — значит, он скоро к нам переедет. Если нет — значит, я буду жить только для тебя, и значит, такая у меня судьба… Сейчас ты иди к себе и ложись. И подумай…
Я долго не засыпал.
Конечно, я мог бы сразу зареветь, закричать: «Не хочу никакого Федора Матвеевича, хочу, чтоб мы только вдвоем, чтобы ты ради меня жила!»
Но это был бы эгоизм, и только. Так пятилетние дети себя ведут, потому что думают лишь о себе.
Маме бы от такого крика точно было бы хуже…
«А папу я всю жизнь буду любить», — подумал я, когда совсем засыпал.
Утром мама спросила меня:
— Ты уже решил?
И я тихо ответил:
— Я согласен.
А мама тоже сказала почти шепотом:
— Спасибо, Коля.
* * *
Когда я пришел из школы в последний день перед праздниками, мама готовила торт.
— Сегодня Федор Матвеевич придет к нам насовсем. Птиц он временно передаст другу, своему ученику. А у нас будет сегодня праздничный ужин, — сказала она.
Весь вечер я сидел за столом и молчал.
Федор Матвеевич тоже почти все время молчал.
* * *
Раньше, когда папа жил еще с нами, мы всегда Седьмого ноября выходили на улицу все втроем.
И в этот раз, когда я проснулся, мама сказала мне:
— Одевайся быстрее, пойдем смотреть демонстрацию.
А я не хотел идти с ними.
— Быстрей, а то опоздаем. Что ты там копаешься? — спросила мама минут через десять.
Я оделся и вышел.
Федор Матвеевич стоял у зеркала и завязывал галстук.
— Подожди, я тебе помогу, — сказала ему мама.
Я пошел в ванную, открыл кран и стал смотреть на воду, как она льется.
— Ну что ты копаешься? — спросила мама меня снова.
А я не отвечал.
— Коля, только честно: может быть, ты не хочешь идти? — спросил Федор Матвеевич из-за двери.
— Не хочу, — сказал я. — У меня нога болит.
— Что ты еще выдумал! — рассердилась мама. — Быстро пей чай и надевай пальто.
— Подожди, а если он и правда нездоров, — сказал Федор Матвеевич.
Я молчал.
— У тебя на самом деле болит нога? — спросила мама.
— Да.
— А что у тебя болит в ноге?
Я не знал, как ответить, подумал и сказал:
— Вся нога.
— Пусть он останется, Маша, если хочет быть дома. Зачем ему навязывать наши желания. Мы пошли, Коля! — сказал он через пять минут. — А захочешь погулять, возвращайся к обеду, к двум часам. Правильно, Маша?
— Правильно, — сказала мама.
И они ушли.
* * *
По радио передавали праздничную музыку, а у меня было грустное настроение, как всю эту осень. И читать не хотелось, хоть мне и дали наконец в библиотеке «Таинственный остров».
Я посидел на диване, потом оделся и вышел на улицу.
На улице по радио тоже исполнялись веселые песни. И люди все смеялись, радовались, а некоторые даже плясали.
Я шел между ними, они меня иногда толкали, я шел один и все думал о том, как теперь буду жить вот так в одиночестве. И никто мне не нужен. Папа будет жить в Москве, мама — с Федором Матвеевичем, а я — один.
И в классе тоже буду молчаливым и мрачным. А про себя, внутри, я буду придумывать какое-нибудь великое открытие. И однажды в газетах про это открытие напечатают.
«А мы-то бросили его в одиночестве, — скажут все, — он из-за нас был таким несчастным. И на него никто не обращал внимания. А он, оказывается, сделал великое открытие».
* * *
В обед я тоже молчал, даже «да» и «нет» не говорил, только кивал головой. А сразу после обеда ушел в свою комнату и лег на диван.
Тут ко мне постучал Федор Матвеевич.
— Можно к тебе, Коля?
Я молчал, но он все равно вошел.
— Ты мне разрешишь посидеть тут на стуле? А ты сам лежи, не вставай.
Он так полчаса, наверно, сидел около меня, а потом сказал:
— Ты, Коля, правильно переживаешь, и я тебя понимаю. Я только хочу тебе сказать, как человек человеку… Ты меня слушаешь?… — Я кивнул. — Отца я тебе конечно не заменю. Это невозможно — отца заменять — и ни к чему. Ты правильно сделал, что повесил фотографию отца над столом. Ты им гордись и люби его. А я тебе постараюсь быть другом, если ты согласен.
Он посидел еще в моей комнате, а потом вышел.
Вечером за чаем он спросил:
— Ты сможешь поехать со мной завтра к нашему катеру? Надо его укрыть на зиму. Тут нужна твоя помощь.
— Смогу, — ответил я.
* * *
Утром Федор Матвеевич взял ящичек гвоздей, моток проволоки, брезент.
Я тоже нес в рюкзаке кусок брезента.
Мама дала нам термос и бутерброды, и мы поехали к катеру.
Сначала мы расстелили брезент и посмотрели, как лучше накрыть им катер.
Дул ветер, и мы со всех сторон нагружали брезент кирпичами, чтобы он не улетел.
Потом Федор Матвеевич стал загибать его вниз и прибивать к борту катера, а я держал обеими руками и натягивал изо всех сил, так что даже руки быстро уставали.
Мы долго работали и несколько раз отдыхали. Иногда брезент вырывался у меня из рук, но я успевал придавить его ногой.
Потом мы пили горячий чай из термоса.
Потом снова работали.
И как раз когда все кончили, приехала мама.
Наш катер стоял уже весь укутанный. И мог не бояться ни дождей, ни морозов.
— А весной мы его снова распеленаем, — сказал Федор Матвеевич, — покрасим голубой краской, проведем красную ватерлинию, утеплим каюту, приладим двигатель и отправимся в плавание.
* * *
Моих первоклассников приняли в октябрята.
