— На острове ты мне часто что-нибудь рассказывал! Иногда даже по нескольку раз про одно и то же! А теперь не хочешь. Ну, расскажи же! — настаивал он, буквально повисая на отце.
— Отпустишь ты меня или нет?! — отбивался дядя Туан. — Пойми, на острове я по дому тосковал, вот и вспоминалось все! А здесь про что рассказывать? Не про остров же, про него-то ты и сам все знаешь?
Став однажды свидетелем одной из таких сцен, я наконец-то понял то, что до сих пор оставалось для меня загадкой. Я понял, почему Островитянин все про нас знает. Например, про то, как у нас разводят шелкопряда, делают сахар из сахарного тростника, или про то, как подрались два села, про шрам Бай Хоа и про судьбу тетушки Киен. Дядя Туан очень сильно тосковал на чужбине по родным краям и много раз рассказывал все это Островитянину. Вот он и выучил его рассказы почти наизусть!
Бывало даже, Островитянин упрекал дядю Туана:
— Ты мне пять раз про Бай Хоа рассказывал, а про самое главное забыл!
— Про что?
— У него борода, а ты не сказал!
— Ну, когда я уходил, у него бороды не было!
— А, тогда понятно! Шрам-то у него и вправду есть, я видел, это ты верно рассказывал!
— Какой еще шрам?
— На пояснице! Забыл, что ли? Он упал с караульной вышки на кукурузном поле прямо на нож! По этому шраму я и догадался, что он — Бай Хоа. Сам он ни за что не хотел признаваться! Бороду сбрил и отказывается, что он — это он!
— Ну, знаешь, — рассердился дядя Туан, — представляю, как хохотал над тобой Бай Хоа, когда ты ему доказывал, что он — это он и никто другой! Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не приставал к взрослым! И вообще, прекращай бить баклуши! Болтаешься где-то целыми днями!
Островитянин был согласен с тем, что пора прекращать бить баклуши, как сказал его отец, и настало время приниматься за дело. А делом этим было ремесло лудильщика, которым мы всерьез решили заняться. Но до того как стать лудильщиками, нам нужно было еще успеть как следует потренироваться в плавании и овладеть приемами народной борьбы. Островитянин так и сказал дяде Туану, что он немедленно примется за изучение такого замечательного приема как «связывание», чтобы не только самому перестать бить баклуши и безобразничать, но и другим, если понадобится, острастку суметь дать.
Дядя Туан только изумленно раскрыл глаза.
— Не знаю, кого ты «свяжешь», — заметил он, — знаю только, что вот тебя кто-то уже успел хорошенько за горло схватить. Дедушка Ук считает, что у тебя свинка. А я думаю, что это совсем другое. Кто-то тебя за горло схватил, это точно!
— Точно, точно! Схватил, да еще как! — запрыгал Островитянин.
Я перепугался: вдруг он все выболтает!
— Ну-ка отвечай, кто это? — прикрикнул на Островитянина дядя Туан.
— Ты сам, кто же еще, папа! — заявил Островитянин с невинным видом и дурашливо захохотал.
Я облегченно перевел дух.
4
Если верить Бай Хоа, то французы не ограничатся возвращением в Намбо, они вернутся и сюда, к нам, в Дананг и Зиаотхюи. Ведь французы из Дананга и Зиаотхюи ничуть не лучше тех, которые в Намбо.
Вот это верно сказано! Я-то знал хорошо, какие они, эти французы в Зиаотхюи. Ни за что ни про что замахиваться на людей шваброй хороший человек не станет! А я все еще помнил, как гнала нас шваброй тамошняя француженка. И случилось все из-за какой-то ерунды — паршивых пустых банок.
Кто-то из ребят рассказал, что в Зиаотхюи валяется полно пустых банок с красивыми этикетками — тиграми, орлами и прочим зверьем.
И вот раз, сговорившись, мы отправились в поход за этими банками.
Шелкомотальная фабрика в Зиаотхюи занимала большую территорию. Мы долго бродили вдоль ограды, но банок нигде не было. В конце концов мы сели перед домом, где жили французы. Довольно долго мы сидели тихо, но потом кто-то из наших ребят крикнул:
— Господа, если есть пустые банки, бросьте нам!
Неожиданно приоткрылась створка двери, и в ней показалась женщина-француженка. Однако в руках у нее вместо банок была длинная швабра. Француженка угрожающе подняла швабру, собираясь запустить в нас. Мы бросились врассыпную, подальше от этого дома. Успокоились мы только тогда, когда, оглянувшись, увидели, что в дверях уже никого нет.
Островитянин, услышав от меня эту историю, сердито погрозил кулаком:
— Точно, империалисты они такие! Раз империалисты, так уж обязательно вернутся на фабрику в Зиаотхюи!
Мы с ним еще поговорили немного на эту тему, и распаленное воображение уже рисовало мне картины возвращения французов в Зиаотхюи — засады, атаки, стрельбу, — словно все то, что случилось в Намбо, именно так же будет происходить здесь.
Островитянин сказал, что нужно непременно пойти в Зиаотхюи и посмотреть, какова там сейчас обстановка. Проверить, так сказать. Это почти безопасно: ведь мы оба уже знаем по нескольку приемов народной борьбы и вдобавок хорошо плаваем. В случае чего, мы сможем отойти к реке и вплавь вернуться в Хоафыок.
Мы решили, что такую проверку сделать просто необходимо.
До фабрики в Зиаотхюи можно было добраться двумя путями. Один такой путь лежал через село, другой проходил через тутовые рощи на берегу Тхубона. Этот второй и показался нам наиболее подходящим, там мы не рисковали никого встретить. Мы несколько раз повторили прием «связывания», как следует потренировались в нырянии и плавании и наконец отправились в дорогу.
Мы шли по узкой тропинке, которая вилась по краю тутовой рощи. Недавнее наводнение оставило слой ила и свежей грязи на стволах деревьев, высаженных на границе двух сел: Хоафыока и Зиаотхюи.
Зиаотхюи было соседним селом, но оттого, что там жили французы, нам всегда казалось, что это где-то очень далеко. Наверно, потому что фабрика в Зиаотхюи была для нас уже совсем иным миром. Это был тот самый капиталистический мир, про который рассказывали завербованные во французскую армию вьетнамские солдаты. Из их рассказов мы твердо усвоили только одно: путь туда лежит через глухие джунгли и глубокие океаны — во Францию солдаты попадали на тридцатый день пути по морю…
Поэтому поход на фабрику Зиаотхюи мы с Островитянином воспринимали как очень далекий и трудный, связанный с неизведанными опасностями и риском.
И сейчас, подходя к границе земель Зиаотхюи, я воскликнул:
— Вот уже глухие, вековые джунгли!
— Ой, какие же они глухие! Ой, какие вековые! — подхватывая мою игру, закричал Островитянин.
Мы сошли с тропинки и пробрались через живую изгородь из бамбука — именно она и была теми самыми «вековыми джунглями», о которых мы кричали.
— А сейчас приготовимся к пересечению океана! — сказал я, увидя за деревьями пруд.
— Нужно быть как можно осторожнее, — сказал Островитянин, — лучше всего плыть кролем.
Я сложил всю одежду и передал ее Островитянину. Островитянин будет плыть стоя. А я поплыву кролем, как лягушка. Если враги на фабрике начнут в нас стрелять, то погибнет только один из нас. Тот, кто останется в живых, вернется и доложит обо всем, что увидел.
За прудом, когда мы его переплыли, открылся вид на заводскую трубу. Она, точно острый нос, упиралась прямо в небо.
Мы двинулись вдоль рва. По ту сторону его тянулись нескончаемые тутовые рощи. Взобравшись на вершину холма, мы увидели три ряда невысоких домиков, стоявших в окружении густой зелени.
— Подберемся без шума, — прошептал я, точно нас подслушивали.
— Не бойся, — шепнул Островитянин.
Мы осторожно продвигались вперед. Возле фабрики показалось несколько человек.
— Вижу хорошо, — прошептал Островитянин. — Это не французы. Это наши.
В той же стороне появилась ватага ребят.
— Проиграли, проиграли! — кричали они друг другу.
Мы подошли поближе и увидели, что это пастушата, игравшие в салочки.
Во всех домах окна были плотно закрыты. Мы подошли к дому, в котором раньше жила та француженка, что погналась за нами со шваброй, и спрятались в банановых зарослях. Я прошептал на ухо Островитянину:
— Вот оно, логово империалистов! Не спускай глаз с окон.
Островитянин, подняв с земли камешек, швырнул его в зеленые жалюзи, за ним еще один. Однако было по-прежнему тихо. Мы вышли из банановых зарослей, поднялись на высокий бетонный фундамент и подобрались ко входной двери. Островитянин приоткрыл створку: внутри была кромешная тьма. И вдруг раздался топот, точно стук подкованных гвоздями башмаков, вслед за тем по округе разнесся страшный рев. Я в ужасе бросился наутек. Только выбежав на дорогу, я остановился подождать Островитянина.
— И какой дурак буйвола запер в доме! — сказал он, подходя. — Так завопил, что я чуть насмерть не перепугался.
Мы отступили к Хоафыоку.
Я считал, что наша разведка провалилась: ведь нам не удалось обнаружить живую силу противника. Островитянин тоже расценивал наш поход как поражение. Нужно было придумать уважительную причину нашей неудачи, и я тут же сделал вид, что не могу идти, и со стоном спросил:
