Мой отец, конечно, знал, что нам будет очень жалко отдавать Бинь, поэтому в конце письма была такая приписка:
«Все надо с умом делать. Раз нужно дать возможность Куку учиться, значит, буйволицу пора возвращать…»
Это и было самым примечательным из всего письма: Бинь должна вернуться к хозяину. Мы очень переживали. Буйволица кормила всю нашу семью. Если бы не она, не знаю, как бы я вырос. Мой отец, впрягая ее в плуг, хорошо понимал, что если он промедлит с вспашкой, то в моей чашке рису тут же убавится. Оттого-то буйволице часто доставалось. Она жила у нас уже больше семи лет, и все в семье ее очень любили, но если сосчитать удары хлыста, оставившие на ее боках кровавые полосы, их набралось бы, наверное, несколько тысяч. А как ее только не ругали, не винили, какими эпитетами не награждали! Если все это собрать вместе, набралось бы, наверное, несколько миллионов бранных слов. Хорошо еще, что бранные слова и ругательства точно отскакивают от того, на кого они обрушены. Они словно тают в воздухе после того, как бывают произнесены. А то ведь, если их собрать, в реке Тхубон воды не хватило бы, чтобы их смыть.
Нашей буйволице особенно доставалось в конце зимы и начале весны, то есть в сезон сахарного тростника.
Обычно к декабрю сахарный тростник дозревал окончательно, и у нас начинали готовиться к варке сахара. Ставили специальные хижины — сахароварни. Большие баки, ведра, чугунные котелки, черпаки и черпалки — все, что было припрятано с прошлого сезона, вынималось и подвергалось проверке. Нужно было еще выкопать большую яму — печь, над которой подвешивались три больших чугунных котла, в которых варили сахар.
Сборщики сахарного тростника шли на плантации с большими острыми ножами — бáу. Выжимальщики появлялись к середине ночи, с фонарями в руках. Им предстояло до рассвета выжать в баки сок сахарного тростника. Всю ночь не смолкал скрип вращающихся соковыжималок. Работали по двое. Один погонял буйвола, который крутил колесо соковыжималки, другой всовывал в выжималку стебли сахарного тростника. Они пели песни, грустные и веселые, или рассказывали друг другу разные байки, чтобы отогнать сон. Сок сахарного тростника стекал звонкими каплями в воронку. По двору баграми раскидывали жмыхи на просушку. У печи, где варился сахар, работы было тоже ничуть не меньше. Старший мастер и подмастерье, раздетые по пояс, с закопченными лицами, трудились не покладая рук — снимали пену, подкидывали поленца бамбука, мешали сахар, раздували огонь. И так до самых петухов. Только все прибрав за собой, они наконец могли растянуться на груде жмыхов и поспать, тут уж было не до циновок и одеял.
Вот в ту самую пору и доставалось больше всего нашей буйволице Бинь.
Мы с ней нанимались на все сахароварни, какие только были в нашем селе. Бинь хотя и была сильной буйволицей, однако при одном виде ярма соковыжималки ее охватывала паника. Она знала, что это ярмо в несколько раз тяжелее, чем ярмо от плуга, и пятилась назад. Я изо всех сил тащил веревку, а выжимальщики хлестали буйволицу кнутом по крупу, только тогда она подчинялась. Ей надевали на шею ярмо, привязывали веревку и громким криком погоняли. Бинь на дрожащих, разъезжающихся ногах старалась сдвинуться с места. Походив в ярме примерно с час, она начинала тяжело дышать, и губы ее покрывались белой пеной. Она старалась сделать еще шаг, но ноги уже отказывались повиноваться. Рабочий подскакивал к ней, начинал кулаком бить по бокам, по животу, колол щепкой в ноги. Бинь старалась увернуться от ударов. Я, не выдержав, подбегал и с громким воплем вырывал кнут:
— Не бейте ее, не бейте!
— Буйволица, а ты о ней ровно о жене печешься, — смеялись рабочие. — Можешь не приводить ее больше сюда!
Бинь снова начинала двигаться. Скоро бока ее под ударами кнута окрашивались кровью. Тогда ярмо снимали. Буйволица, постояв некоторое время неподвижно, начинала переступать неверным шагом. Я ласково, привычными движениями растирал ей бока, вытирал кровь, отгонял норовивших сесть на окровавленные места слепней, комаров и мух.
На следующий вечер я снова подводил ее к ярму. И она шла из последних сил, старалась заработать свои пять су, чтобы моя мать могла купить на них для меня риса.
Сестра дважды перечитала то место в письме отца, где говорилось о нашей буйволице Бинь. Каждое слово там было ясным и понятным, однако всего вместе никто не хотел понимать. Даже сестра не ожидала, что отец решится на такое. Давно мы уже смотрели на нашу Бинь как на члена семьи, без которого обойтись, казалось, совсем невозможно. Когда она только появилась у нас в доме, за ней сразу стала ухаживать моя сестра. Вместе с ней они ходили гулять на реку, гляделись в ее гладь, вместе с ней ступали по мелкому песку, вместе с наслаждением вдыхали влажный ветерок. Дружба их была очень прочной. Потом, когда подрос я, сестра перепоручила буйволицу мне. Теперь Бинь купалась в реке вместе со мной, проводя долгие часы в освежающей воде. Когда она шла домой, выступая неторопливым шагом под вставшей на небе луной и звездами, на спине ее непременно восседал я. Я пел песни, и мы вместе встречали спускающийся вечер. Но, может быть, больше всех ее любила в нашей семье моя мама.
Никто из нас не хотел сейчас расставаться с Бинь.
И тут нам на помощь пришел Бон Линь.
— Нечего ее пока отдавать, не время, — решительно сказал он. — Островитянин будет помогать Куку пасти. Когда они будут оба уроками заняты, перепоручим ее временно Нам Мою. Он только обрадуется, ведь у него таким образом прибавится буйволиного навоза на удобрения. Договоримся и с Кыу Тхонгом. Буйволят с ним поделили, как уговорились, надеюсь, теперь он в ваше положение войдет и во время пахоты один справится.
5
Бон Линь, которого почти постоянно не бывало дома, попросил Нам Моя помочь ему с шелкопрядом. И теперь Нам Мой ночевал в его доме.
В то утро он проснулся засветло и зажег керосиновую лампу, решив покормить шелкопряда. Велико же было его изумление, когда, приглядевшись повнимательнее, он увидел, что гусеницы шелкопряда все до одной сделались блестящими и покраснели. Трудно было поверить, что они все разом созрели, ведь по всем расчетам это должно было произойти только завтра, а сегодня созревшими могли быть лишь несколько отдельных штучек.
Нам Мой наклонился пониже, пригляделся: сомнений больше не оставалось, гусеницы созрели, то есть подошли к той поре, когда, перед превращением в куколку, начнут вить плотный кокон из шелка.
— Ну вот! — полушутя-полусерьезно сказал Нам Мой. — Что же это вы так рано? Как теперь все успеть!
На небе только-только начинала алеть заря. Нам Мой, приподняв занавеску, выглянул из червоводни.
— Хлопот на мою голову, — пробормотал он. — И жена Бон Линя куда-то запропастилась. Небось на рынок пошла. Ну да ладно. Кое-что мы уже придумали…
Он чему-то засмеялся и вышел во двор. Распрямился, поглядел вокруг и что было голосу закричал:
— Люди! Люди! Сюда!
Его зов облетел всю нашу улицу и разбудил тех, кто еще спал.
— Что случилось? — с криком выскочил дядя Туан.
Нам Мой продолжал сзывать народ:
— Сюда! Сюда! На помощь!
— С ума ты спятил, что ли?! Люди подумают, несчастье какое…
Нам Мой только расхохотался.
На тропинке, ведущей к дому, уже показался запыхавшийся Кием Шань.
— Что случилось? — со страхом спросил он.
С палкой в руке прибежал Бай Хоа:
— Не успел я глаза открыть, как слышу крик… В чем дело? Или стряслось что?
Подошедший учитель Ле Тао, едва переведя дух, укоризненно заметил:
— Ты, Нам Мой, мог бы и подостойнее себя вести! Что бы ни произошло, нечего так орать!
В доме Бон Линя стало шумно и суматошно. Прибежал Чыóнг Динь, таща на плече колотушку:
— Если у вас тут драка или кража случилась, то надо в колотушку ударить, чтобы все село знало!
Перелезая через изгородь, бежал к дому Чум Куáнг, спешил Кыу Тхонг, держа наготове серп с длинной рукояткой.
— Что, что случилось? — наперебой спрашивали друг у друга люди.
Нам Мой выступил вперед и почтительно сложил перед грудью руки.
— Теперь, когда все собрались, — сказал он, — позвольте мне, соседи дорогие, слово молвить. Вообще-то Бон Линь должен был бы сам за своим шелкопрядом приглядывать. Но его нет, он занят важными для нас и для всей страны делами. Я обещал помочь ему. Думал, не скоро шелкопряды поспеют. Но они, только пронюхали, что хозяин занят, так и созрели все разом. Сами знаете, сколько теперь хлопот да беготни предстоит. Вот я и прошу каждого из вас посильную помощь оказать, так как дело отлагательств не терпит.
— Ой! — вырвался у многих вздох облегчения. — А мы-то уж думали…
— Ну и напугал ты меня, просто до смерти! Я и то думаю: революция теперь у нас, и как это можно, чтобы при ней воровство приключилось? Нет, парень, тебя наказать придется! — возмутился Чыонг Динь, который приволок на себе тяжелую колотушку.
