Теперь ни ног, ни головы черепахи не было видно. Вся она спряталась в свой костяной домик.
Иван Павлович нагнулся к этому панцирному домику, прищурился, стал его разглядывать и гладить кончиками пальцев. Так он ощупал весь куполообразный панцирь.
— Ну?! — нетерпеливо воскликнул Толя и при этом получил от Василя тычок в бок. Василь уже давно заметил, что Толя не так-то уж вежлив со взрослыми. Простите, — поправился Толя, — я хотел спросить, что там написано. У меня была черепаха, и я…
— Да, да, — сказал Иван Павлович, — у тебя, значит, была черепаха, и ты считаешь себя большим знатоком по черепахам. Эти буквы ты расшифровал?
Толя неопределённо пожал плечами.
— Вот что я вам скажу, ребята. — Иван Павлович протянул руку, приглашая мальчиков и Веру подойти поближе к столу. — Смотрите: черепаховый панцирь состоит из роговых пластинок правильной многоугольной формы. Пластинки эти соединяются друг с другом швами. Вот они, швы. Видите?
— О! — воскликнул Толя.
— Те! — сказал Василь.
— А вы что скажете? — обратился Иван Павлович к Вере.
— Похоже на буквы.
— То-то и оно, что похоже. Но это никакие не буквы, а швы из окостеневшей кожи. И поскольку можно определить на глаз и на ощупь, на этой черепахе ничего не нацарапано.
Тут в разговор вмешался вахтёр. Он встал с табуретки, загасил сигарету и сказал:
— Не может такого быть. Люди видели. На ей точно чего-то написано. Такие люди видели, что ни в жисть не сбрешут.
— Правильно. — Иван Павлович не стал спорить с вахтёром. — На черепахе что-то написано, но только не на этой, а совсем на другой. Разве в Крыму одна черепаха? Их тут, может быть, тысячи. Вот и надо найти ту, которую называют почтальоном. А эту отдать в зооуголок Артека. Вера, есть у вас такой уголок?
— Будет, Иван Павлович.
ПРОЩАНИЕ С НАДЕЖДОЙ НА ВСТРЕЧУ
Итак, Виту выписали из больницы. В этот день, чуть только она вышла на крыльцо из коридора, где пахло лекарствами, сразу попала в мир разноцветной земли. Казалось бы, зелень может быть только зелёной. Нет, тут было столько оттенков оливковых деревьев, блестящей листвы лавров, густой и мрачноватой окраски свечкообразных тёмно-зелёных кипарисов и светлых ярких побегов плюща, что Вита воскликнула:
— Смотри, папа, зелень совсем разная!
А потом сверкнуло море, как зеркало, отражающее солнце. Оно приветливо мигнуло Вите сквозь тёмную хвою.
— Здравствуй, море! — воскликнула Вита. Ей хотелось прыгать (а это было, вообще-то говоря, запрещено на ближайшие две недели), хотелось петь, танцевать и… плакать.
Она вновь встречалась с жизнью — с природой, друзьями, с морем, с золотом пляжа, с разноцветными розами, которые, казалось, говорили: «Посмотрите, какие мы красивые…»
Василь, который старался отвлекать Виту от больничных мыслей, рассказал, между прочим, что в Болгарии больница называется «здравница». Вита при этом подумала: «А может быть, это хорошее название? Ведь в больнице человеку дают здоровье».
Она получила это здоровье: у неё больше не было аппендицита, и она знала, что никогда больше не будет. Это радовало, но огорчало то, что ещё два километра в «рафике» с папой, и потом будет поворот направо в Артек. Папа сойдёт, пересядет в симферопольский автобус, и Вита простится с ним почти на два месяца.
Так оно и произошло.
— Ну, поцелуемся, дочка!
— Угу.
— Ты же не маленькая… Как не стыдно! Если бы не этот аппендицит, я бы вообще не приехал. Это случайно. Ты же знаешь — меня ждёт работа.
— Знаю. Ты же даже ни разу не съездил в Артек, не пошёл туда, где…
— Правильно, дочка. Всё правильно. Я не пошёл по тем местам, где был во время войны, хотя к ним от Артека рукой подать. И не был я потому, что всё время проводил с тобой. Но это не значит, что я не приеду в Артек ещё на день или на два дня.
— Когда, папа, когда?
— С делами надо управиться. Ты же знаешь, что мне положены дни в счёт тех дежурств. Тебе быть в Артеке ещё долго. Вот я и постараюсь закончить все дела на работе и приехать сюда в Артек, побродить с тобой по окрестностям и, может быть, заодно поискать с вашими ребятами черепаху-почтальона. Если, конечно, её до этого без меня не найдут.
— Ой! — воскликнула Вита. Ей хотелось сказать отцу, как она рада, счастлива, что он, может быть, приедет. Ей хотелось сказать многое, но вот в этих-то случаях чаще всего почти ничего не говорят.
Они стояли возле шоссе, на котором поуркивал «рафик». В автомашине сидела Вера, но сидела как-то боком, чтобы не смотреть на прощание Виты и не смущать её и Ивана Павловича.
Солнце зашло за тучку, которая выбросила как бы петушиный хвост разноцветных лучей…
Папа пошёл к павильону с надписью «Каменка».
В конце шоссе со стороны Ялты показался длинный автобус.
У самой остановки папа повернулся, высоко поднял руку и крикнул:
— Пиши, дочка, а я постараюсь приехать!
— Приезжай!
Притормозил, а потом промчался длинный автобус, увозя папу.
— Ви-та!
— Ви-та!
— Ви-та!
Красные галстуки пестрели на веранде корпуса. От этой шеренги скандирующих ребят отделилась маленькая фигурка Василя, который стремительно ссыпался с лестницы прямо к Вите с букетом пунцовых роз.
— Здравствуй, Вита!
Теперь жизнь в Артеке была для Виты ещё радостнее.
В тот вечер был конкурс бальных танцев. Мальчики в строгих чёрных костюмах, в белых рубашках с галстуками бабочкой ритмично кружились с девочками, которые были в воздушных платьях, точно окружённые пушистыми облаками. Казалось, что не пары медленно кружатся, а облака плывут по синему небу.
Василь не танцевал. Он сидел рядом с Витой и рассказывал ей об артековских событиях тех дней, что она провела в больнице:
— Черепаха живёт теперь у юннатов. Они сказали то же, что твой папа: на ней никакого письма нет. Она, понимаешь, самая обычная черепаха.
— Обычная, — как эхо, повторила Вита.
Василь сказал «папа», и ей при этом взгрустнулось. Но он не дал Вите грустить и тут же затараторил:
— В одной группе приехала, понимаешь, необычная для Артека девочка.
— А почему необычная? Тут все одинаковые — безразличия. Хоть из деревни, хоть из королевского дворца.
— Правильно. Но ты слушай. Девочка правда необычная, потому что не хотела быть, как все: «Кашу я не ем, люблю шашлык, постель заправлять не умею; я приехала отдыхать, а не разносить тарелки, пусть даже раз в две недели».
— Её наказали? — спросила Вита.
— Ты ведь знаешь, у нас не заставляют и не наказывают.
— А как же тогда?.. Василь, а её не Розой зовут?
— Точно, Вита. Слушай, не перебивай. За Розу, понимаешь, дежурили другие. Отряд себя не посрамил. Роза эта была в лагере, где пионерская застава. И вот вечером тревога: «Диверсант перешёл границу!» — Ну?!
— Вот тебе и ну… Как только тревога, так сразу же наряд пионеров-пограничников вместе с солдатами в зелёных фуражках, с псом-ищейкой, рацией и всем прочим отправляется на поиск. Знаешь, как у нас: всё вроде бы не понарошку, а взаправду. Столб с гербом Советского Союза видела?
— Видела.
— А ты слышала, как возле него чётко произносят слова: «На охрану границы Союза Советских Социалистических Республик!..»?
— Здорова, а, Василь?
— То-то, Вита, что здорово. А Розу не взяли. Она, понимаешь, в рёв. Ей говорят: «Замолчи, диверсант услышит — скроется, поймать не сможем». А она своё: «Диверсант не настоящий, я знаю. Но всё равно хочу в наряд. Честное пионерское, буду всё-всё делать! Все наряды по кухне, все дежурства. Ни один абсолют не нарушу: голова будет в подушке».
— Ну, а твоя голова была в окне медстационара. Эх, Василь, Василь…
— Так то ж ради тебя. И я разрешение получил тебя в нашем стационаре навещать.
— Ну, давай не будем оправдываться. Ты про Розу расскажи.
— Ох эта Роза! Плакала, умоляла: «Миленькие мои, родненькие, возьмите… Клятву даю».
— И взяли её?
— Взяли.
— Диверсанта поймали?
— Поймали. По всем правилам: прожектор был, лодка двигалась неслышно, собака залаяла только, когда обнаружили диверсанта. Он был в ватных штанах и в стёганке с длинными рукавами, чтобы собака сдуру его, понимаешь, не покусала. Я ж тебе говорил, что всё вроде бы и не понарошку, а вроде бы и взаправду.
— А Роза потом как?
— Будь спокойна. Все обещания выполнила. Можно сказать, перековалась.
В это время зазвучала замолкшая было музыка.
— Ты что же не танцуешь? — спросила Вита.
— Я?
— А кто же?
— Я буду танцевать. Через две недели у нас будет второй тур конкурса. Тогда ведь и тебе танцевать можно будет.
Вита ничего не сказала. Она посмотрела на теперь уже совсем чёрное море с блестящим серебром луны на гребешках плоских волн и подумала:
