Налево с холма спускалась узкая дорога. Дальше она петляла, вилась книзу, как брошенная в траву веревка, и терялась в рыжих хлебах. Пшеница уже золотилась под первыми лучами, а за ней вдалеке в утренней дымке мешались и путались цвета и краски. Цвел сиренью шалфей, желтели подсолнухи, блестели, как разлитое в траве молоко, островки жабрея, и вся степь как будто тоже радовалась хорошему утру и румяному солнышку.
До вечерней зари толкалась армия около стада. Мальчишки саблями срезали самую сочную траву и таскали ее Зорьке. Но Зорька почему-то лишь ворошила лениво охапки зелени и шла дальше за стадом. Мальчишки вслед за ней покорно переносили траву с места на место, снова и снова подсовывали ее будущей рекордистке, но Зорька, видно, никак не хотела понять, что на нее возложено такое важное дело.
— Чего таскаете, она уж завяла совсем, — ворчал Митрофаныч. — И траву топчете, есть скотина не станет… Посидели бы на одном месте!
Колька был талантливым полководцем. Он смело шел на любые военные хитрости, и, конечно, только это помогло армии и сейчас принять одно из самых достойных решений.
— Надо, — сказал Колька, — проследить, какую траву охотнее других едят эти бестолковые коровы. Надо, — сказал Колька, — срывать потом и приносить Зорьке только такую траву.
Полководец остался следить за Зорькой. Остальные мальчишки разбежались по степи, и каждый выбрал для наблюдения самую толстую и самую большую корову. Полчаса все заглядывали в рот Пеструшкам и Звездочкам, Буренкам и Красавкам. Коровы косили на мальчишек ничего не понимающими глазами и недовольно фыркали.
Через полчаса Витька Орех донес Кольке, что больше всего Зорьке должна понравиться заячья капуста. Шурка Меринок уверял, что для настоящей коровы нет ничего вкуснее сурепки.
Последним вернулся с задания Писаренок и заявил, что самая питательная трава — это, конечно, молочай.
Губы у Писаренка были зелеными, он что-то жевал, а на грязной ладони у него еще лежал очищенный огрызок мясистого стебля. Он объяснил, что за то время, пока он следил за подопечной коровой, она успела съесть около двадцати кустиков молочая — больше, чем он сам. Больше, конечно, лишь потому, что она сразу отправляла в рот стебли, а Писаренку приходилось очищать их, катать между ладонями и приговаривать: «Чай-чай-молочай, пойди брата покачай», — для того чтобы стекло со стебля горькое молоко.
Итак, мнения разделились, и все мальчишки так горячо отстаивали свою точку зрения, что Колька вынужден был решить: пусть каждый срывает ту траву, которую считает наиболее подходящей.
Этому решению нельзя было отказать в мудрости, однако и оно не принесло Кольке покоя. Зорька так неохотно ела траву, которую ей подносили, что до самого вечера ребята так и не выяснили, кто же из них в конце концов прав.
А тут еще вечером случилось несчастье.
Мальчишки валились с ног от усталости, но ведь надо было обязательно узнать, сколько Зорька дала молока в этот тоже не очень удачный день. И Колька отмеривал уже третью банку. Писаренок со своим гроссбухом пристроился на краешке табуретки, на которой стояло ведро только что надоенного молока.
Было уже темно, и Шурка Меринок держал в руках большой картонный фонарь, внутри которого чадил огарок толстой стеариновой свечки. Бледные зеленоватые мошки вились вокруг фонаря и ползали по закопченному стеклу.
От молока шел теплый и такой домашним запах, что у Писаренка невольно слипались глаза. Он заглянул в ведро, потом наперед поставил в книжке три жирные птички и опустил голову на руки.
Писаренок потом уверял, будто ему приснился страшный сон. Верь не верь, но что случилось — не поправишь.
Этот Писаренок вдруг привстал на коленки и боднул головой ведро с молоком. Оно и без того стояло на самом краешке, а тут подвинулось еще на сантиметр-другой, медленно наклонилось и грохнулось на землю.
— Свети! — закричал Колька, и Шурка Меринок опустил фонарь до самой земли.
Ведро лежало на боку, и рядом с ним блестела в пыли молочная лужица.
Лужицу срочно забросали землей, и бабушка Сергеевна так и не догадалась ни о чем, но зато, заглянув в ведро, снова сказала:
— Эхе-хе-хе!.. Бывало, на ночь-то я побольше доила!..
— Коль, может, сначала книжки прочитать какие-нибудь? — робко спросил у Богатырева Писаренок на следующее утро.
— Какие еще книжки? — не понял Колька.
— Ну про коров…
И армия отправилась в библиотеку. Надо же в конце концов ответить Джиму Олдену.
Весь отряд на цыпочках стоял в библиотеке, задрав подбородки на высокую стойку со стопочками книжек.
Седая библиотекарша подозрительно глянула на хитрую мордочку Писаренка, но все-таки решила записать всех до единого.
— Что бы вы хотели, мальчики, почитать? — спросила седая библиотекарша.
— Нам надо что-нибудь про коров, — сказал Колька. — Почему там они много дают молока, как за ними ухаживать и все такое дальше…
Библиотекарша сняла очки и как-то чересчур внимательно посмотрела на Кольку, потом на комиссара, на Писаренка. Колька уловил в ее взгляде уважение и потому сказал как бы между прочим:
— Пера заняться делом, так же?
— Очень хорошие слова!.. — улыбнулась библиотекарша. — Но дать домой вам всех книжек я не могу. Почитайте в зале. А я подберу вам кое-какую литературу, чтобы вы могли взять ее с собой…
Колька сказал, что ладно, почитают, и она принесла нм высокую стопку книжек и брошюр.
В маленьком зале с только что вымытыми полами было прохладно и тихо. Посреди зала стоял длинный стол, покрытый зеленой скатертью. В дальнем конце сидел за столом старик в очках. В руках он держал журнал, но глаза его были закрыты. Старик дремал.
Армия с шумом задвигала стульями. Старик проснулся, мотнул головой и недовольно посмотрел на ребят.
Они уселись за стол и уткнулись в книжки. Перед каждым лежал листок чистой бумаги и огрызок карандаша — надо ведь записать все, что касается аппетита этих коров.
Писаренок взглянул на старика. Тот уже опять спал, уронив подбородок на грудь.
Писаренок фыркнул и локтем подтолкнул Кольку. Стул под Писаренком громко скрипнул, и старик вскинул голову.
Колька нахмурился, и Володька мигом уткнулся в книжку.
Но через минуту он снова искоса взглянул на старичка, которому так хотелось спать. Скрипнул стул. Что поделаешь, если в этой библиотеке такие скрипучие стулья!
Этот номер повторялся еще и еще раз, и каждый раз лысый старичок смешно вздрагивал и просыпался.
— Не мешайте читать, молодой человек! — сердито сказал он Володьке, и только тогда тот взял карандаш и принялся писать что-то на листке.
Колькина голова упрямо торчала над книжкой. Полководец хмурился и шевелил губами.
Через полчаса Богатырев заметил, что Лопушок преспокойно спит, уронив голову на стол. Остальные зевали, поглядывая по сторонам. Это уже было слишком!
Колька встал, собрал книжки и повел армию из читального зала.
Когда он на улице у всех потребовал листки, у большинства мальчишек они оказались чистыми.
На листке у Писаренка была нарисована страшная коровья морда. Правда, догадаться, что это была корова, а, предположим, не свинья, можно было лишь потому, что вверху было написано «му-у», а внизу стояла подпись: «Процветания».
Да, не так-то просто от бесконечных войн перейти к сельскохозяйственному производству.
Время шло, а Колька Богатырев до сих пор не мог написать ответ Джиму Олдену. Разве можно допустить, чтобы эта несчастная Процветания так и осталась рекордсменкой?!
Оставалась еще одна надежда. Богатырев решил сходить к дяде Степану Карпенко, который жил в конце улицы Щорса.
Дядя Степан Карпенко работал заведующим молочной фермой и, как теперь вспомнил Колька, не раз бывал в гостях у школьников и рассказывал им о коровах очень занятные вещи.
День был воскресный, и дядю Степана удалось застать дома. Он сел с ребятишками на крыльце, потрепал Кольку по затылку.
— Ну, выкладывайте, орлы, в чем дело?
Дядя Степан внимательно слушал Кольку, и его глаза смеялись. Но он был серьезный человек, дядя Степан.
— Тридцать литров — штука нехитрая, — сказал он. — На моей ферме некоторые по тридцать пять дают ежедневно.
Армия вздохнула облегченно. Мальчишки зашевелились, плотнее придвинулись к этому счастливому человеку.
— Но у меня ведь ферма, — продолжал дядя Степан. — Механизация, рацион и все такое прочее. А вам, право, не знаю, что и посоветовать…
— Лишь бы как-нибудь тридцать литров! — жалобно попросил Писаренок.
— А почему именно тридцать?
— Так, для одного дела, — сказал Колька. — Только вы уж нам самое главное расскажите, ладно?
— Так чем же вы ее хоть кормите, расскажите, — попросил дядя Степан.
