Потом Сашина мама и две соседки таинственно исчезли. А в двенадцать часов Галина Николаевна стукнула молотком в сковородку:
— Шабаш! Мойте руки, работнички. Обедать будем.
Женщины внесли ведерную кастрюлю с дымящимся борщом, пахнущим петрушкой и укропом. Накрыли полоской обоев стол, сооруженный из досок, положенных на бочки.
— Ну и бабоньки! — похвалил Семен Семенович. — Просто золото! А когда на второе подали на блюдах двух здоровенных чебаков, начиненных гречневой кашей, все застонали от восторга… После обеда работа возобновилась. А к шести вечера старенький домишко Угловых помолодел и блестел, как новогодняя игрушка. Над светло-зелеными, как молодая трава, стенами с белыми наличниками окон сверкала в лучах солнца перестланная и окрашенная красным железная крыша. Забор стоял, как солдат по стойке „смирно“. Ворота с калиткой приосанились и могли в любой миг, не скрипнув даже стальными, смазанными маслом петлями, отвориться перед хорошими людьми. Отсвечивала свежей штукатуркой летняя кухня. Преобразилось крыльцо…
—Теперь еще лет полсотни простоит, — прощаясь, пообещал Семен Семенович. — Ну как, матери напишешь или подождешь?
—Подожду, Семен Семенович, — ответил Зиновий. — Там ее лечат сейчас. А приедет домой — и тут тебе сразу положительные эмоции.
— Ну-ну, сынок! Все правильно.
ДАР ДОНА
Дон, ранней весной порвав оковы, уносит вместе со льдом вмерзшие доски, бревна, причальные мостки. По дороге льдины сталкиваются, крошатся, тают под мартовским солнцем, и все легкое, деревянное плывет к низовью. Но до Азовского моря доходит немногое. Сотни рыбачьих лодок охотятся за ничейным лесом. Речные власти даже поощряют их — меньше будет плавающих предметов, меньше опасности для судов пропороть днище или сломать винт.
Этой весной Зиновий вышел на охоту самостоятельно. Поставив „Тузика“ почти у левого берега, над мелью, зорко оглядывал воду, Не гнался за дальними досками. Знал уже по опыту: пока погонишься за одной, три пропустишь. Подцепив багром доску или бревно, подтягивал поближе, заарканивал веревкой, привязанной к буйку на якоре. Собрав небольшой плот, отводил его к лодочной стоянке. И вновь возвращался на прежнее место.
Ему повезло. За четыре дня выловил шесть бревен, штук тридцать досок разной длины и три совершенно новые бочки. Папин знакомый шофер, с которым Зиновий частенько делился пойманной рыбой, помог доставить все это добро домой. Увидав у ворот машину с лесом, мама тогда ахнула. Но шофер успокоил ее:
— Не волнуйтесь! Все согласно международным правилам. Принимай дар Дона, хозяюшка. Теперь к лету доски и бревна хорошо высохли. Часть из них пошла на ремонт дома. Остальные нужны на дрова.
Уехали в лагерь Женя и Саша. Но скучать не пришлось. Раза два в неделю приходил Семен Семенович проведать и поговорить о житье-бытье. Он и надоумил Зиновия составить план работ на время, оставшееся до приезда мамы из санатория.
— Дядя Семен, а что делать, чтоб сильным стать? — задал ему Зиночка тот же вопрос, что и Жене. — Зарядку? Или еще что?
Семен Семенович усмехнулся, пошарил глазами вокруг:
— Подай-ка, сынок, мне вон ту штуку.
Зиновий подал тяжелый лом, которым зимой скалывали лед. Дядя Семен приложил его к столбу серединой и рванул за концы. Столб дрогнул, а железный лом согнулся подковой.
— Ой-ей! Дядя Семен, вы же силач! Как Иван Поддубный.
— Э-э, сынок. Сейчас уже не то. Раньше я такую штуку мог запросто на колене согнуть… Так вот. Сила у человека от работы берется. И польза от этого двойная: и силушка прибывает, и нужное дело делается. Понял? А разные там… прыжки в воду… это тоже подходяще. Красиво. Одобряю…
Теперь день Зиновия начинался с зарядки. Потом завтрак. И до обеда с небольшими перерывами он работал. Копал землю в саду. Поливал. Носил воду из колонки. Пилил и колол дрова…
Сначала было трудно. Очень! Он так уставал, что не хотел идти к тете Гале обедать. Но упрямо продолжал изо дня в день одно и то же. Выбивался из сил. Плюнув, бросал пилу и шел в дом, брался за книжку. Но ему не читалось, не лежалось. Чуть отдохнув, снова брался за пилу или принимался носить воду.
Потом — он даже и не заметил, когда это произошло, — стало легче. Он уже меньше уставал, реже сердился — пришла сноровка. Теперь, казалось Зиновию, он тратил на одинаковую работу, гораздо меньше сил и времени, чем раньше. Стало даже интересно: ахнуть по полену тяжелым колуном так, чтобы сразу развалилось надвое.
Зато после полдня, пообедав, он был свободен до самого вечера. От чтения он теперь получал куда больше удовольствия, чем раньше; А то уезжал рыбалить на вечерней зорьке и уже в сумерках с гордостью отдавал тете Гале свой улов.
С того дня, когда Зиновий увидел в зеркале рядом со своим отражением лицо отца, он приобрел привычку, которой и стыдился, но никак не мог от нее избавиться. Перед сном в одних трусиках он подходил к трюмо. Вертелся перед ним и так и этак, напрягал и щупал бицепсы, мышцы живота, плеч, лопаток. Хотелось увидеть: стал ли он сильнее… Он обзывал себя девчонкой, модницей. Но завтра снова проводил смотр своим мышцам.
Казалось, ничто не меняется. Но ведра с водой, тяжелый стальной колун стали легче. Земля в саду — податливее. А грести веслами — одно удовольствие.
На перроне мама долго не выпускала его из своих объятий. Потом отошла шага на три и, оглядев, всплеснула руками:
—Зинка! Что с тобой делается?!
—Что-нибудь запачкано? — смутился Зиновий.
— Нет. Но какой же ты стал длинный! Дитя мое ненаглядно“ А штаны, штаны! Да в таких штанах только от долгов бегать.
Зиночка никогда не придавал значения своей одежде. Лишь бы чистая и без дырок. Но сейчас вслед за мамой глянул вниз и сконфузился. Потертые, с пузырями на коленях, штаны кончались сантиметров на десять выше щиколоток. Из раструбов, как палки, торчали его худые ноги в пестрых шелковых носках… Он подхватил мамин чемодан и понес к остановке трамвая.
Свернув на Очаковскую, мама чуть не прошла свой дом. Уже миновала ворота и вдруг стала, озираясь растерянно.
— Входи, мама, — торжественно распахнув калитку, улыбаясь, пригласил Зиночка. — Ты еще не то увидишь!
Мама оглядела помолодевший дом. Прошла по песчаным дорожкам, притрагиваясь руками к зеленой сочной листве ухоженных кустов и деревьев. Осмотрела сарай, забитый под потолок аккуратными поленницами напиленных и наколотых дров. Опустилась на скамейку и вдруг заплакала.
—Что с тобой?! — испугался Зиновий.
—Ничего, сынок… сейчас перестану. Это от радости…
В тот же день, едва передохнув с дороги, мама вынула бережно хранимую гражданскую одежду отца. Сказала задумчиво:
— Ну вот и дождалась. Старое-то никуда не годится. Буду, сынок, перешивать на тебя папино.
УЧЕНЫЙ ШКИЛЕТ
За лето Зиновий перерос всех одноклассников. Ребята, увидев его впервые после каникул, подняли крик:
— Гляди! Углов! Вот это вымахал!.. Дядя, достань воробца!.. А Валерка Сундуков продекламировал:
В доме восемь дробь один
У заставы Ильича
Жил высокий гражданин
По прозванью Каланча!
— Каланча! — ребята в восторге награждали его тумаками. Зиновий давно решил никому не давать спуску с первого дня. Он тоже стукнул. Мальчишки заохали.
—Шуток не понимаешь? — рассердился Сережка Капустин.
—Бьет со всей силы! — пожаловался Ваня Савченко.
—Ну стукните меня, — Зиновий подставил им спину. Буду я с тобой связываться, — проворчал Сережка.
—Давай я стукну! — подскочил Валерка Сундуков.
—Силу хочешь попробовать? — ответил Зиновий.
—А хоть бы и так!
— Пробуй! Вот — перебьешь рукой? — Зиновий достал круглую палочку, длиной с карандаш и толщиной в палец. — Слабо?
—А за слабо я, знаешь, что сделаю?! — вспылил Валерка. Но ребята заинтересовались и стали на сторону Зиновия:
—Остынь, Сундук!.. Чего привязался?.. Слабо, так молчи!
— Я и так сломаю запросто, — сказал Валерка, не желавший отступать перед Угловым. Покрутил палочку в руках и стал ломать. Покраснел от натуги. Но палка не поддавалась.
Ребята вокруг смеялись. Подбегали новые зрители.
— Она, наверно, из самшита, — оправдывался Валерка. — Железное дерево называется. У моего папы такая тросточка есть.
—Ты папой зубы не заговаривай!.. Хвастал, так перебей ее!
—А как перебить? — уже без гонора спросил Валерка.
— Смотри, — сказал Зиновий. — Ставим два кирпича… Кладем на них палочку концами. Теперь рубани ребром ладони. Давай!
