После того как отец основательно, получше всякого врача помучил меня, заставляя то глубоко дышать, то вовсе не дышать, открывать рот, кашлять, высовывать язык, вращать глазами, он, наконец, выпустил меня на улицу. Русале, Джеро, Дудан и Гино-Гино уже поджидали за воротами. Обнюхав друг друга, как сто лет не видевшиеся собаки, мы бухаемся в снег и до вечера кувыркаемся в сугробах и играем в снежки.
Когда свечерело, Гино-Гино отозвал меня в сторонку.
— Книги все прочитал?
— Спрашиваешь!
— А еще хочешь?
— Конечно, хочу!
— Тогда айда со мной.
Гино-Гино привел меня к зданию общины. По черной лестнице мы проникли в служебные комнаты. В одной были в беспорядке разбросаны кипы книг. Покопавшись в них и отобрав при лунном свете несколько особо приглянувшихся, мы спрятали их под пальто.
В дверях нас остановил сторож.
— Откуда вас нелегкая несет?
Мы с Гино-Гино стоим ни живы ни мертвы.
— Что вы здесь делали, я вас спрашиваю? — напустился на нас сторож и погрозил палкой.
Нас точно ветром сдуло, до сих пор в толк не возьму, как это мы ноги на той лестнице не переломали.
Прошло два дня — все тихо. Прошло еще несколько дней — опять ничего. Когда мы совсем уж было успокоились и потеряли бдительность, сторож подкараулил меня и потащил к председателю общины. Стою у него в кабинете, трясусь, как осиновый лист, а тут еще общинный бухгалтер змеей шипит мне в лицо и дергает за ухо:
— Хорош гусь, это кто ж тебя надоумил книги красть?
Председатель вышел из-за стола и приблизился ко мне:
— Любишь книги читать?
— Ясное дело, люблю, — вконец оробев, прошептал я. Председатель обернулся к бухгалтеру, все еще державшему меня за ухо, и сказал:
— Отпусти мальчишку. Разве это кража, ежели книгу для чтения берут? Слава богу, что хоть о чин охотник до них нашелся. Книга на то и книга, чтоб ее читали.
— А зачем он их тихомолком берет? — не унимался бухгалтер.
— А затем, что ему так интереснее, — улыбнулся председатель.
Случалось ли вам хоть раз в жизни убить собаку? Ох, скажу я вам, нет на свете ничего страшнее и отвратительнее этого. А вот на мою долю выпало такое испытание. Горемычному псу нашего соседа Лешо на роду было написано принять смерть именно от меня. Пока он щенком был, мне и в голову ничего подобного прийти не могло, и не поздоровилось бы тому, кто посмел бы об этом заикнуться. Через дыру в заборе я кормил щенка хлебом, а когда он принимался скулить, втаскивал за лапу или за ухо к себе во двор, чтобы приласкать и успокоить. Это было трогательное и забавное существо. Щенок бегал за мной по пятам и мог тысячу раз подряд приносить в зубах палку, которую я старался забросить как можно дальше. Когда дыра в заборе стала ему тесна, он раскопал под забором лаз и по следам отыскивал меня всюду, где бы я ни был. Но чем старше становился пес, тем большие разбои учинял. Посади его хоть на триста цепей, он все равно умудрится сорваться и полетит прямиком в наш двор. Что ни ночь, то несколько задушенных кур или уток. В те редкие ночи, когда псу почему-либо не удавалось освободиться от привязи, он поднимал жуткий вой, от которого кровь стыла в жилах. В такие ночи в нашем доме никто не смыкал глаз.
— И как это соседа угораздило обзавестись таким добром? — недоумевал обычно мой отец. — Нечистый дух это, а не собака. Порешил бы он ее, что ли.
— Выходит, папа, ты против собак?
— С чего ты взял? Ничего я против них не имею, да ведь у соседа не собака, а сущий дьявол. А вообще-то это умнейшие создания. Самое главное — щенка правильно выбрать. Вот когда я был в партизанах, была у меня собака. До конца жизни ее не забуду, пусть земля ей будет пухом. В отряде меня назначили связным и дали собаку по кличке Марулко. Первое время Марулко держался поодаль, приглядывался, а как привык немного, здорово ко мне привязался. Не разлучались мы с ним ни днем ни ночью, куда я — туда и он. Не было в отряде бойца, который бы не любил Марулко. Таких умных псов я уж больше не встречал: по глазам, по губам, по жесту понимал он, что от него требуется.
Однажды я получил задание прорваться через вражеское кольцо и доставить донесение в штаб бригады. До штаба я добрался без приключений, а на обратном пути заприметили меня фашисты и взяли на мушку. Шаг ступлю — они огонь открывают. Дождался я сумерек, поводок в руке покрепче зажал, и со всех ног припустились мы с Марулко по лесу. Думали, убегаем, а на самом деле кружили на одном месте. Шел дождь, но нам это было на руку, его шум заглушал шаги. Фашисты травили нас, как диких зверей. Ночью дождь перестал, по лесу перекатывалось глухое эхо выстрелов. Тесно прижавшись друг к другу, сидели мы с Марулко в какой-то промоине и слушали, как все ближе и ближе, понося нас почем зря, подходили фашисты.
Я понимал, что конец нам приходит. Душу стиснула тоска и страх. Хоть бы с кем словом перемолвиться, посоветоваться, как быть. Марулко дрожит всем телом и заглядывает мне в глаза. Как ему объяснить, что вот-вот расстанемся мы с ним навеки? Живыми в руки фашистам не дадимся, значит, выход один — пустить себе пулю в лоб. Пробую все же спасти Марулко: отвязываю поводок и подталкиваю — беги, мол. Да не тут-то было! Еще сильнее прижимается ко мне Марулко и ни с места. Что оставалось делать? Достаю пистолет и лихорадочно прикидываю, куда лучше выстрелить, чтобы бедный пес не мучался? Рука трясется, никак не решусь спустить курок. Неужто и впрямь должен я убить своего верного друга? Нет, не поднялась у меня рука на Марулко. Пропадать, думаю, так вместе. Погладил его по голове, успокоил, упросил не скулить.
Завернулись мы с Марулко в шинель, лежим, от страха да от холода зуб на зуб не попадает. Раза два порывался вылезти, но поди угадай, где тебя фашист проклятый подстерегает. Из письма, что мне в штабе вручили, катышек сделал, чтобы в случае чего проглотить.
Незадолго до рассвета я, видно, задремал. Очнулся, когда заря уже занялась, а была она в то утро красная, что кровь. Хватился — нет рядом Марулко. Откуда-то издалека доносится душераздирающее рычанье собак. Тут меня осенило: да это ж мой Марулко сцепился с какой-то собакой! Слышу, фашисты кричат, ругаются. Марулко налетает на их пса, аж охрип от лая, но вдруг автоматная очередь заставила его замолчать.
Не раздумывая, выбрался я из своего убежища и что есть духу кинулся в противоположную сторону. В отряде я рассказал обо всем, что со мной приключилось.
Наутро мы с моим товарищем Разме отправились поглядеть, что сталось с Марулко. На месте собачьего побоища нашли немецкую овчарку, которой Марулко успел перегрызть горло, и самого Марулко, изрешеченного пулями.
Подняли мы его и с грустью в сердце похоронили. Над могилой Марулко я несколько раз повторил «спасибо», потому как, не задержи он тогда фашистов, не миновать бы мне плена или чего похуже.
Вот это, я понимаю, собака, не чета соседской, от которой никому житья нет.
Однажды ночью, когда пес, по обыкновению, поднял вой на всю округу, из дома в одном исподнем выскочил сосед Лешо и спустил его с привязи. Набегавшись по садам, пес по привычке залез в наш курятник и давай за курами гоняться.
— Что за напасть, опять этот дьявол спать не дает! — разозлился отец.
Спасибо Гино-Гино, который дал мне на время двустволку. Я прицелился и со словами: «Прощай, пес!» — выстрелил. Что тут началось! На выстрел сбежались все соседи. Сосед Лешо пообещал спалить наш дом.
— Роме, прах тебя побери, кто тебя просил убивать собаку Лешо? — всплеснул руками отец.
— Ты, папа.
— Я?! — опешил он.
— Но ведь ты же сам постоянно твердил, что по этому дьяволу пуля плачет!
— О, боже мой! — хлопнул себя по лбу отец.
С той поры сосед Лешо глядит на меня зверем, а своей дочери Бале строго-настрого запретил дружить со мной. Иногда из-за забора слышно, как сосед костит меня и припугивает:
— Убивайте, убивайте, отольются вам мои слезы! Увижу вашу курицу у себя во дворе — пощады не ждите!
Где проволокой, где прутьями, где дощечками залатали мы все дырки в заборе, чтобы куры не могли проникнуть во двор Лешо. Даже крылья им подрезали, чтоб не вздумали через забор перелетать. Но с Балой мы, несмотря ни на что, продолжали дружить и переговаривались украдкой через щель в заборе.
Из всех моих друзей Дудан самый молчаливый. Спросишь его о какой-нибудь безделице, он сперва будет долго на тебя таращиться и только потом ответит. Слова из него клещами не вытащишь. А уж ежели заговорит когда, то говорит медленно, через час по чайной ложке, — опостылеет ждать, так и не узнаешь, о чем он сказать хотел. Уже несколько лет мы учимся с Дуданом в одном классе. На первых порах хватил с ним учитель лиха.
— Как тебя звать? — спрашивает его учитель на самом первом уроке в первом классе.
