Они побросали вещи, начали ставить палатку. И за этой вознёй не заметили, что солнце поднялось в самую верхнюю свою точку. Лучи его были тяжелы, как случается только в жаркие дни сентября. Клонило в сон, в молчание. И вроде бы время чего-нибудь поесть. Но есть совсем не хотелось.
Вдруг отец сказал:
— Ну, слабо́ нам окунуться? Ты купальник взяла?
Купальник она взяла, но всякому известно, как холодна в сентябре вода Подмосковья, несмотря на теплую погоду. И давно уже миновал день второго августа, когда «олень рога в воду опустил». То есть, по старым деревенским обычаям, запрет на купания, а это уж недаром, наверно.
Отец выслушал её невнятные бормотания про оленя:
— Ну так ты взяла купальник-то, деревенская? Тогда марш в кусты!
Потом осмотрел её довольно бесцеремонно:
— Вполне красивая дочь! А у тебя шапочки резиновой нету?
— Я волосы вообще мочить не собираюсь, — трусливо сказала Стелла, предчувствуя недоброе.
— А-а… понятно… Закройте на минуточку глаза.
Секунду она неуверенно стояла в полной темноте, лишь солнце старалось пролезть сквозь ресницы. А потом… Стелла завизжала, начала бить по воздуху руками-ногами, да поздно. Она уже летела где-то под небесами.
— Сиди же ты! — кричал отец. — Шею старику сломаешь!
— Немедленно отпусти! — кричала Стелла. — Сейчас так получишь! — Она сидела у него на плечах.
— Говори-говори, я же ничего не слышу. Ты же меня за уши ухватила.
А сам потихоньку спускался с обрыва.
— Отпусти, хуже будет!
Но, по-честному, ей и самой не хотелось слезать с его плечей. Так здорово было сидеть на них, и толкаться пятками в его бока, и так смешно было держать его за уши.
— А у тебя лысина начинается!
— Таких вещей тем более не слышу. Но ты, Стелка, за них поплатишься!
Он уже стоял у самой воды, дух переводил. Стелла поёрзала немножко, теперь ей действительно пора было слезать. Отец сделал осторожный шаг в воду:
— Господи! Холодна, как злодейство!
— Перестань! — пролепетала Стелла. Она чуяла, что он затеял, и всё же не могла поверить!
Отец шёл всё дальше в реку. Уже по пояс.
— Ну так что? Будем слезать?
Она молчала. Зашёл ещё глубже. Вода была уже ему по грудь, и Стелле даже пришлось поджать ноги.
Дальше глубина начала убывать, и Стелла поняла: опасность миновала.
Отец остановился. Запел ненатуральным голосом:
— Паду-у ли я, стрелой пронзённый…
И вдруг Стелла почувствовала, что он начинает падать, навзничь. Стеллин визг уже ничего не мог спасти. И в следующую секунду ужас, смерть, холод, счастье охватили её. Она буквально обожглась о жёсткую ледяную воду, вынырнула, заорала благим матом и поплыла к берегу. Сосульки мокрых волос залепляли глаза.
Единым духом вбежала на обрыв. Она и запыхалась, и дрожала одновременно. Отец пошёл было к ней. Стелла молча запустила в него шишку, и ещё одну, и ещё — стоящие рядом ёлки позаботились о боеприпасах.
— Стеллочка, ты переоденься, простудишься.
— Надо же, какой милый!
— Стелка! Ты мне глаз выбьешь… Или даже два.
Потом живописно обиделся и пошёл прочь по пляжику, скрылся за бугром. Но вдруг, причём очень скоро, вылез из леса у неё за спиной. Тащил на голом плече сухую берёзину.
Ночной костёр, известно, отличная вещь. Но есть своя прелесть и в дневных кострах. Так странно и хорошо было греться около него, а спину греть на солнышке. Огонь был почти невидим и лишь обдавал Стеллины голые ноги плотным горячим ветром.
Потом они ели, потом спали под еловой крышей, побросав спальники на траву. Потом пошли за грибами. И уже в сумерках, при теперь ярком костре жарили грибной шашлык — блюдо удивительное, задымлённое до крайности, в нормальных условиях совершенно несъедобное.
Луна светила, и облака проплывали мимо неё, как медленные баржи. Хорошо, что здесь не было ни радио, ни телевизора. Ни других людей.
Костёр погас, а луна разгорелась ярче. Шутливо толкаясь плечами, они заползли в палатку. Поговорили на сон грядущий и… кончилась эта мучительная, золотая неделя.
Впрочем, нет. Ещё было субботнее раннее утро со звездой. Стелла смотрела на отца и была счастлива. Только не знала, что счастья осталось у неё часа два или три.
В то утро «со звездой» она ещё раз уснула — счастливым спится хорошо. Её разбудил отец.
— Эй! — закричал он. — Стелка! Поднимайся! Завтрак готов!
Странно, он дал ей «дикое» имя, потому что ему нравилось говорить «Стеллочка», а сам всё Стелка да Стелка.
Толкаясь о мягкие стены, она оделась кое-как, вылезла на свет божий. Что-то изменилось в мире… Погода! Впервые за долгую анфиладу солнечных дней небо оказалось обмазанным серой замазкой. Среди пасмурного утра малиновыми и морковными языками заметно горел костёр. Отчего-то сделалось Стелле тревожно. Она стояла на четвереньках, полувыползшая из палатки.
Задумчиво прищурясь, отец смотрел на неё.
Но улыбался. Словно не замечал начинавшегося ненастья.
— Знаешь, ты сейчас на кого похожа? На колдуньину внучку, которая жила в каменном веке. Бабка её послала за травой. Она вылезла из пещеры и чует — что-то не так кругом. Принюхивается-принюхивается, а понять не может.
Стелла представила себя колдуньиной внучкой… Такая нечёсаная, пятнистая от грязи, в облезлой и жёсткой шкуре на голое тело.
— И что же она чует, эта нечистая внучка? Саблезубого папу?
Отец засмеялся:
— Саблезубого — это само собой. Она чует космических пришельцев… Ты лохматая — прелесть. Жаль, в таком виде нельзя тебя никому показать. Давай садись завтракать.
— А умываться?
— Да ладно!
Завтраком оказался батон, нарезанный чисто мужскими полупудовыми кусками и банка айвового джема. И… ведро воды из речки.
Стелла несколько растерянно стала намазывать себе бутерброд. Отец зачерпнул ей кружку воды:
— И не верь никаким сказкам про брюшной тиф! — однако заметил, что не очень убедил её. — Да понимаешь, просто не хотел затеваться с готовкой. Тут к нам кое-кто должен нагрянуть. Тогда уж по полной программе…
— Да-а?..
И таким, видно, разочарованием повеяло от Стеллы, что отец сейчас же начал оправдываться: друзья, мол, то-сё, железные ребята… Понятно, что не враги!
— Да кончи ты, Стелка! — сказал он бодрым телевизионным голосом.
— Меня зовут Стеллочка!
Вот тебе и космические пришельцы, которых учуяла колдуньина внучка… Железные ребята!
Однако отец даже краешком сердца не хотел признавать свою вину.
— Послушай, э! — он недовольно поднял брови. — Мы с тобой свободные люди, верно?.. Если б ты, например, захотела сюда пригласить свою Машку?.. Ну, точно так же и я.
Да в том-то и дело, что она не захотела приглашать. Ей и вдвоём хорошо. А он захотел. Вот какая разница!
Положила на траву полусъеденный бутерброд:
— Я всё-таки пойду умоюсь?..
Отец внимательно посмотрел на неё:
— Может, оно и правильно.
Долгонько же она умывалась: горячие слёзы досады не так-то легко успокоить даже холодной водой.
— Э! Алёнушка!
Наверное, действительно было похоже на ту знаменитую репродукцию с картины: как Алёнушка сидит, пригорюнившись, у реки.
— Я пошёл их встречать. Вернусь часа через полтора. — И, словно услышав чей-то голос, спросил, но в совершенно утвердительном тоне: — Надеюсь, ты не забоишься здесь одна?
Она вернулась к палатке. Костёр прогорал, испуская прощальные дымки. К её бутерброду, лежащему на траве, припаялись и замерли от счастья два больших рыжих муравья. Крупная серая птица безбоязненно сидела на ветке.
Стелла отлично знала, что если она дунет сейчас, то муравьи просто-напросто упадут в обморок от страха, и если она крикнет, птица исчезнет, как тень. А всё же они явились сюда так запросто. Учуяли, что Стелла покинута.
Спокойно. Что случилось-то, собственно говоря?
Отец пошёл встречать каких-то людей. Ну и дальше? Ему, стало быть, скучно со Стеллой. Как Нина выражается, ему со Стеллой «слишком тихо».
Лишь для того, чтобы сделать что-то, она взяла бутерброд, сдунула муравьев. И этого громкого «дува», оказывается, хватило, чтобы и птицу запугать до полусмерти. Такие все нежные стали — буквально каждый просится в Красную книгу!
Она сердито доела бутерброд, выпила холодной воды, в которой сверху плавало несколько «самолётиков» — берёзовых семян. Тут вспомнилось ей что-то очень далёкое, очень раннее что-то, из самого детства. Такая же вода и берёзовые семена по ней… А рядом была мягкая и большая Горина рука. И всегда тёплая. И Стелла тогда не знала ещё никакого Игоря Леонидовича Страхова.
Она попробовала сделать так, чтоб Гора заслонил отца. Но этого не получалось. И тогда она поняла: она не хочет, чтобы Гора заслонял ей отца. Как-то сделалось смутно на душе. Неловко перед Горой. Опять чтобы что-то делать, она полезла в палатку. Легла на отцовский надувной матрац поверх спальника. В палатке было душно, устало ныл комар.
