Веста не настаивала.
— Я и не говорю, что именно ты лжешь. Но у нас тут принято всегда все преувеличивать. Ведь и молочный суп у нас бывает совсем не каждый день.
Хотя и не каждый день, но достаточно часто. Это верно. Настолько часто, что на него больше и смотреть не хочется. Почему бы не попробовать протестовать. Нам, девочкам, надо начать. Прежде всего уже потому, что мы завтракаем раньше мальчиков. Лики думает, что большинство наших десятиклассниц присоединится к нам. Разве что за редким исключением. Высказывая это предположение, она многозначительно взглянула на Марелле, а та уже заныла:
— Ой, боже, не делайте вы этого. И ты, Лики? Тебе бы надо других остановить. Бросьте вы это. Я сегодня видела во сне, что директор ел булку. А такой сон обязательно не к добру. Ой, как я боюсь. Чем все это кончится? Что-то будет?
— А что же будет! И почему? — возражала Анне. — Будет то, что тебе придется полдня поголодать. Пищеварение отдохнет и голова прояснится. И Прямой первый раз в жизни ответишь на чистую пятерку, помяни мое слово. Оно сбудется и без сновидений. А в итоге ты станешь на двести граммов красивее!
Марелле продолжала причитать:
— А что, если позовут директора?
— Дурочка! Как раз директор-то нам и нужен. Довольно дипломатических переговоров с классным руководителем в своей группе. Прекрасные лекции о питательности и калорийности молока я и сама могу прочитать. Нам нужна разнообразная пища, а не лекции.
И вдруг, остановившись перед самым носом Марелле, она выпалила:
— А ты, толстуха Ламме и сновидица, послушай, дезертир, ты все равно выпадешь из игры. Плетешься в хвосте. Будешь сидеть за столом с малышами и трусами. С тобой покончено! Понятно?!
Марелле захлопала ресницами, ее мягкий подбородок слегка задрожал.
— Что ты на меня ругаешься своими иностранными словами. Я что ли придумала этот молочный суп? И что поделать, если у меня сны? Просто у меня такая внутренняя жизнь, я чувствительнее других. И я не понимаю, за что ты меня так страшно ненавидишь...
С отчаянием всплеснув руками, Анне обратилась к нам:
— Слышите? Вы все слышали? Вот какая внутренняя жизнь проявляется. Ну, что с ней делать? И вообще — ты ей говоришь о восхождении на гору, а она тебе почему-то о вставных зубах!
Анне махнула рукой и тут же перешла к более срочным вопросам. Как все устроить, какой «удар» кому поручить. Анне горела и бушевала и мы все, одна за другой, загорались, как куча хвороста. Маленькая Сассь, вертевшаяся тут же, была охвачена волнением до самого хохолка на затылке. Она беспрерывно прыгала словно бы через невидимую скакалку и, наконец, не удержавшись, перебила Анне:
— Мы тоже! Правда, Анне, и мы тоже! Марью и так никогда не ест молочный суп. И я не хочу. Реэт всегда оставляет полтарелки. Мы тоже с вами. Да? Да, Анне?
Анне кинула на Сассь быстрый, оценивающий взгляд.
— Ведь вы уже через час начнете пищать от голода!
— Ну что ты выдумываешь? Когда это я пищала? Ведь я не Айна. Что мы тебе сделали, что ты нас не принимаешь? — На воинственном лице Сассь явно боролись два чувства — восторг и обида.
— Хорошо. Пусть так! Наша группа в полном составе. Ты, Кадри, возьмешь малышей под свое покровительство. Ты лучше всех справляешься с ними. Сассь тебе поможет. Только чтобы потом ни единого писка! — Анне погрозила пальцем. Потом хлопнула себя по лбу. — А ведь, верно — Айна? Где она? Неужели уже успела убежать жаловаться?
Мы бросились искать Айну.
— Нет, Айна еще и не вставала, — сообщила Реэт.
— Это хорошо. Ее бы надо по возможности вообще держать от этого дела подальше, — беспокоилась Анне, как полководец по поводу возможного предателя.
— Не бойся, — успокоила ее Сассь, гордая значительностью доверенной ей задачи. — Об Айне позабочусь я. Уж я-то с ней справлюсь.
Лицо Анне осветилось мимолетной улыбкой:
— Смотри только, не вздумай ее опять утопить в тазу, — и вдруг воскликнула: — А лозунг? Девочки, как же я об этом позабыла! Который теперь час? Ага! Остается еще полчаса. Успеем. Вполне, — и, повернувшись к Лики, скомандовала: — Ты останешься здесь и быстренько сделаешь лозунг. Поначалу я тебе помогу.
— А мне можно остаться? — угодливо предложила Марелле. — Ты гораздо нужнее внизу.
— Ладно, — приняла Анне предложение Марелле. — Останемся втроем. Надо придумать текст лозунга. А все остальные немедленно вниз! Занимать места.
Когда мы уже выходили, Анне крикнула нам вдогонку:
— Только не трусить! Ни с кем ничего не случится. Поверьте. А если потом спросят, кто зачинщик, то говорите прямо — Анне! Анне Ундла!
Что-то необычайно гордое и победное было в том, как она назвала нам свое имя.
За дверью столовой было всего несколько человек. Переговоры с ними оказались успешными. Приходившие вновь в большинстве случаев попадали в наши сети, только очень немногие держались пока в стороне. Я сосчитала. Нас набралось пятьдесят два человека, а чтобы заполнить один зал столовой, требовалось восемьдесят. Целых восемьдесят единодушных девочек!
Понемногу небольшими группами подходили остальные девочки. Скоро нас стало восемьдесят три, потом сто. Мы обошли всех, ряд за рядом.
— Согласны? Ясно?
— Присоединяемся.
Больше всего суетилась, конечно, Сассь, которая вдруг куда-то исчезла, а теперь опять появилась около меня. Она сновала по рядам, как ткацкий челнок. Даже маленькая Марью, судорожно уцепившаяся за мою руку так, что я чувствовала, как ее испуганное сердечко бьется в горячей ладошке, — даже она ни разу не сказала, что не хочет или не может участвовать в этом деле. Когда я ей тихонько шепнула, что она может прийти под конец и ей совсем не обязательно участвовать, она решительно покачала головой и еще крепче ухватилась за мою руку.
Но в то мгновение, когда дежурная учительница открывала дверь, среди нас послышался испуганный шелест. То здесь, то там слышалось:
— А где же сама Анне?
Это сама насторожило меня. Словно мы и в самом деле всю ответственность за то, что здесь происходит, переложили на одну Анне.
Я еще раз торопливо обошла ряды.
— Если спросят — нельзя называть ни одного имени! Вместе решили — вместе и отвечать будем. Это совершенно добровольно. Кто не хочет участвовать, кто очень хочет есть — пусть сразу идет в конец очереди. Последние столы, те, что ближе к двери, предназначаются для них.
Я не заметила, чтобы кто-нибудь вышел из ряда и перешел в конец очереди. В последнюю минуту шумно ворвалась Анне, за ней следом Лики и Марелле. Марелле была бледная, как известка, и выглядела совсем больной. Она вошла последней.
Дежурная учительница, видимо, заметила в нас что-то особенное, потому что спросила:
— Что с вами сегодня?
Этот вопрос был, конечно, вызван необычной тишиной, царившей сегодня в столовой. Это было короткое затишье перед бурей.
Я со своими малышами оказалась в середине. Так мы и прошли во второй зал — Марью за руку со мной, а Сассь гордо, как знамя борьбы — впереди. Горький запах пригорелого супа, встретивший нас на пороге, укрепил наши силы.
В мертвой тишине дежурные разносили на столы миски с супом. Из первого зала еще слышалось, как девочки, садясь за стол, отодвигали и придвигали стулья и доносился характерный утренний шум. Когда расселись последние восемь человек (у нас за каждым столом восемь мест, и соответственно этому нас отсчитывают, впуская в столовую), в соседнем зале тоже наступила тишина. Вдруг все стали вести себя образцово. Все! Не слышалось даже шепота. Во всяком случае, в нашей комнате ни одна большая или маленькая рука и не пыталась взять ложку.
В этом было что-то очень тревожное. Что-то настолько необычное, что просто перехватывало дыхание. Когда дежурная учительница стала взволнованно ходить взад и вперед среди столов, предвещая этим возможные неприятности, меня охватило какое-то двойственное чувство. Конечно, не было ничего привлекательного в мысли о том, что я, как не соответствующая требованиям школы-интерната, вскоре опять могу оказаться дома и предстать перед удивленными глазами мачехи, но именно эта грозная опасность укрепляла мою решимость. Будь что будет. Мы так решили. Вместе.
Честно говоря, сам по себе молочный суп не имел для меня никакого значения. В своей жизни я много лет питалась очень скромно, и молочный суп, нередко гораздо жиже здешнего, часто бывал у нас на столе — хорошо, если и его хватало — но то, как мы все вдруг сплотились, очень меня радовало. И плохое оборачивалось хорошим.
Я оглянулась. Анне и Лики стояли у стены и держали в поднятых руках какой-то лоскут, на котором несколько нетвердыми буквами было выведено:
«Просим давать нам калории не в виде молочного супа».
Потом я узнала, что больше всего времени отняло первое слово, потому что в тексте Анне, конечно, было «требуем», а две другие девочки настаивали на «просим». Анне несомненно и одна могла бы справиться с целой группой, не говоря уже о Марелле, но вступилась Лики. Так они и стояли теперь у стены, две наши самые решительные девочки.
