Общее дело и такое разное выражение лиц. На лице Анне — гордый вызов и радость победы. А в чуть раскосых глазах Лики едва заметная легкая тень ее обычной естественной улыбки. Но почему-то я ясно чувствовала, что именно эта едва заметная улыбка лучше всего сплачивала нас. Лики стояла на своем месте, и мы все тоже.
И вдруг ко всеобщему удивлению посреди зала появилась наша Сиймсон. Кто и что привело ее сюда, хотя у нее сегодня должен был быть выходной день — никому не известно. Но она была тут.
Даже у Анне дрогнули ресницы. Но тут же ее взгляд стал еще более вызывающим и упрямым. Атмосфера накалялась, как это всегда бывает перед тем, как разразиться грозе.
И тут произошло нечто необычайное. Воспитательница не стала кричать. Она даже не повысила голоса. Наоборот, она говорила тихо, почти шепотом, когда, переходя от стола к столу, время от времени обращалась к девочкам с вопросами. Не получая ответа, она слегка качала головой, словно чего-то не понимала и удивлялась. Так она приблизилась к нашему столу и тихо, как это могла бы сделать мать, обеспокоенная отсутствием аппетита у своего ребенка, спросила, обращаясь к Марью:
— Марью, почему ты не ешь?
До чего мне было жаль мою маленькую, беспомощную подружку. Она не смогла овладеть собой настолько, чтобы ответить хоть что-нибудь. Я ясно видела, как она старалась, как судорожно глотала и как украдкой потянулась дрожащей ручонкой к ложке. Но едва она успела погрузить ложку в суп, как Сассь быстрым движением толкнула ее под локоть так, что обрызгала их обеих.
— Вытри, — только и сказала воспитательница тихим, каким-то очень слабым голосом. Мне показалось, что она больна. Настолько странно она выглядела.
В том же необычном тоне она обратилась и к Весте:
— Почему же ты не кушаешь?
Веста ответила ей как всегда спокойно:
— Говорят, суп сегодня опять пригорел.
Воспитательница подняла брови:
— Говорят? А может быть, и не пригорел. Значит, ты сама в этом не убедилась.
— В этом каждого убеждает его собственный нос, — вставила Анне.
Но воспитательница прервала ее на этот раз тоном, не допускающим возражений:
— Анне Ундла, у т е б я я сейчас ничего не спрашивала. Спокойно дождись своей очереди.
Я заметила, как густо покраснели у Анне лицо и шея, что было для нее совершенно необычным. Воспитательница опять обратилась к Весте:
— Веста Паю, ты мне можешь ответить на один вопрос? Предположим, что кому-то из вашего класса не нравится какой-то предмет, ну, скажем, химия (химию в нашем классе ненавидят все девочки, в особенности Веста). И случилось, что по этому предмету несколько раз подряд получена плохая отметка. Как, по-твоему, быть? Может быть, следует исключить этот предмет из программы, как ты считаешь?
Веста только сощурилась и еще не успела ответить, как опять вмешалась Анне:
— Но это же совсем не то...
— Я уже сказала — подожди своей очереди. Твое мнение я могу прочесть над твоей головой.
И тут же она обратилась ко мне.
— Кадри Ялакас, ты можешь мне сказать, что было у вас на обед вчера?
— Гороховый суп и блинчики с вареньем.
— Вкусные?
— Да...
— А позавчера?
— Картошка, мясной соус, салат из капусты и компот, — вспомнила я.
— Ну и как? Есть можно?
— Да-а. Я... мне...
Я опустила глаза. Не хватало еще, чтобы я призналась, что больше всего люблю ягодные кисели и компоты. Ведь упомянуть об этом именно сейчас было совершенно невозможно.
— А в воскресенье вечером у вас была ватрушка, а днем почти каждая из вас попросила вторую порцию мусса, — продолжала воспитательница. — Интересно, почему тогда вы не выступили с лозунгами и демонстрациями. Думаю, что нашей поварихе, пожилому человеку, у которой от постоянного стояния у плиты опухают ноги, а от кухонного чада развилась астма, было приятно, если бы вы хоть раз, в полном составе, вот как сейчас, пришли в кухню и поблагодарили за вкусную пищу.
В этих словах ни разу не прозвучали обычные для нее насмешливые нотки, а, наоборот, словно бы удивление и раздумье...
Вдруг она наклонилась к Сассь:
— Тийна Сассь! — Пожалуй, впервые в жизни Сассь назвали так официально, полным именем. Сассь надула губы еще до того, как воспитательница заговорила с ней. — Скажи, почему ты сама не ешь и другим не разрешаешь? Ведь у тебя обычно прекрасный аппетит.
Но прежде чем упрямая Сассь успела что-либо ответить, в разговор неожиданно вмешалась Марью.
— А Сассь и не запрещала. Я с а м а не хочу есть. Я вообще никогда не ем молочный суп. И дома не ела.
Ох ты маленький, храбрый друг! Как мужественно ты умеешь сдерживать слезы, хотя они вот-вот готовы затопить тебя! Воспитательница, явно желая успокоить Марью, погладила ее по голове, и сказала:
— Тогда нам с тобой придется сходить к врачу. Если ребенок по утрам не хочет есть и именно молочный суп, значит, с ним что-то не в порядке. Как ты думаешь, Сассь, не сходить ли и тебе к врачу? Может быть, у вас глисты?
Сассь стояла отвернувшись, так что мы видели только ее затылок и мочку маленького уха. Она явно решилась на что-то необыкновенное. А именно — молчать. Но это оказалось свыше ее сил. И она пробормотала:
— Глисты бывают от молока! А у нас тут как в тикесовском работном доме!
И тут произошло сверхнеожиданное. Воспитательница неудержимо засмеялась. Засмеялась, как человек, долго сдерживавший смех. Я заметила усмешку и на лице дежурной учительницы — глядя на Сассь, действительно, трудно было удержаться от смеха. Было что-то невозможно забавное в том, как она стояла, маленькая упрямица, самоуверенная и сердитая, и поглядывала на воспитательницу с таким видом, словно вот-вот готова сказать свое обычное: «чего вы, дураки, смеетесь, ведь я-то знаю...».
Смех воспитательницы, казалось, отразился на всех лицах. Словно теплая вода журчала вокруг нас и понемногу смягчала нашу скованность. Неловкость, царившая во время вопросов учительницы, сменилась чувством облегчения. Послышался шепот и голоса. Воспитательница перестала смеяться и, энергично хлопнув в ладоши, сказала:
— Ну, хорошо! Кто хочет продолжать голодовку — пожалуйста! Только тогда вставайте и уходите. Я не препятствую. Но во всяком случае, от первого до пятого класса все будут кушать. Сейчас же. По крайней мере, хлеб с маслом. Я не могу позволить, чтобы дети начинали рабочий день голодными. Старшие пусть поступают, как находят нужным. Только быстро, мальчики уже ждут у дверей. Может быть, и они задумали забастовку. Когда же мы тогда сможем начать занятия? Ну, марш, марш!
Большинство глаз вопросительно устремились к Анне. Малыши искали поддержки у меня. Забастовка забастовкой, но ведь и я не имею права позволить малышам идти в школу голодными. Я посоветовала им выполнить приказание воспитательницы.
Мы, старшие, одна за другой направились из столовой. Впервые в четырехлетней истории нашей школы мы начинали день с бурчанием в желудках, и к тому же у всех было очень смутно на душе.
ВТОРНИК...
За это время кое-что случилось. Прежде всего, конечно, неизбежные для нас посещения директора. Потом бурное собрание педагогического совета, где, как мы слышали, наша Сиймсон играла главную роль, но — на стороне защиты, а не обвинения. У нас не все верят этому. А я все-таки убеждена, что это именно так и было и что именно благодаря ей мы так легко отделались.
Из всех нас труднее всех пришлось Лики. На нее легла двойная ответственность. И вторая по организационной линии. Споров было много. Все-таки удалось добиться, чтобы никто не был наказан в отдельности. Поэтому мы относительно спокойно восприняли сообщение о том, что никакой надежды на обещанные курсы танцев у нас больше нет. В результате этого решения совершенно невинно пострадали, конечно, мальчики, но все же создается впечатление, что они немножко восхищаются нами. Второе решение, принятое в отношении нас, и которое по существу не является наказанием, разозлило ребят гораздо больше.
Дело в том, что для трех старших классов создаются специальные хозяйственные комитеты. Что это значит, мы пока точно не знаем. Во всяком случае, нам придется практически знакомиться с составлением меню, заказом продуктов и даже с денежными расчетами и с бухгалтерским учетом расходов на питание.
Вся история с забастовкой на этом бы и закончилась, если бы не было этой Айны и вдобавок чрезмерного усердия нашей Сассь. Ведь именно Сассь было поручено в то утро следить за тем, чтобы Айна не вмешалась в это дело. Мы все были настолько заняты, что никто не успел проверить, как она выполняет поручение.
В тот памятный «день забастовки» классная руководительница спросила у третьеклассников, не больна ли Айна, раз она отсутствует на уроке. Никто в классе ничего не знал. Стали искать Айну и наконец нашли ее в полуобморочном состоянии в нашей уборной. Чем вся эта канитель закончится, пока неизвестно, потому что в четверг приезжает Айнина мама. До тех пор Айна засунута в изолятор, где она коротает время в полном одиночестве. Единственное развлечение — жажда наябедничать.
