— Но ты вообще высокая.
Девушки уверяли, что руки как руки, прекрасные руки, все это Зойка выдумала, но она сказала:
— Я знаю.
Галина Сергеевна предложила немного изменить рукав, я выбор был сделан.
В субботний вечер спальня Дмитриевых превратилась в пошивочную мастерскую. Молоденькая мастерица Тоня, которую Галина Сергеевна пригласила с работы, обмеривала, раскраивала и отдавала на сметку девушкам. Зойка и Вера уже заканчивали работу, а Люся все разговаривала, шептала что-то на ухо Тоне, наметка у нее расходилась, потому что, как она объясняла, «им-то хорошо, а у меня материя — гипюр, одни дырочки».
— Да ты языком-то меньше старайся, руками больше, — заметила Анна Даниловна.
— Да что вы, бабушка, тогда совсем ничего не получится, они у меня только вместе и работают. Такая система.
На примерке посыпались возгласы, советы, на которые застенчивая Тоня молча улыбалась, а Галина Сергеевна сказала серьезно:
— Не мешайте мастеру работать.
Девушки притихли. Проворные руки портнихи слегка ощупывали фигуру, убирали лишнюю ткань, накалывая булавки. Поворот, еще поворот и… поправить уже больше нечего. Только Люся вертелась, заглядывала в зеркало через плечо, и Тоня говорила тихим голосом:
— Стойте, пожалуйста, ровнее.
Вырез Люся просила сделать поглубже и тайком от Галины Сергеевны делала портнихе знаки глазами.
— Это изменит модель, нарушит гармонию.
— Да какую гармонию! Сделай родненькая, ну что тебе, жалко? Да я просто задохнусь в таком малом вырезе, — и Люся начала обмахивать себя руками, показывая, как ей душно.
Галина Сергеевна согласилась, наконец, углубить немножко вырез:
— Вот до этой родинки, — показала Тоне.
— Действительно! — закричала Люся. — У меня же родинка на плече. И вы хотели скрыть единственное украшение бедной девушки!
В день выпускного бала Галина Сергеевна пришла с работы пораньше. Дома тихо, одна Анна Даниловна.
— А Зоя?
— В парикмахерской. Все трое улетели.
— И Зоя?
— А то как же? Тебе, говорю, Зоенька, не надо. Испортят только. «Ах, что вы, бабушка. — Это Люся. — У нас там свой мастер!» Видала? Уже и мастер.
Поговорили о том, что как бы хорошо с косой. Белое платье и коса ниже пояса — загляденье. Но ничего не поделаешь.
Девушки прибежали румяные, взволнованные и, не дав опомниться Галине Сергеевне и бабушке, бросились к зеркалу.
— Батюшки, батюшки! — только восклицала бабушка. — И не узнаешь, кто тут где.
Девушки стали выходить по одной и прохаживаться, как манекенщицы.
— Вот Верочка-то хороша, — говорила Анна Даниловна, — зря ничего не навертела.
И действительно, блестящие темные волосы, слегка завитые на висках, опускались ниже ушей и широким, подвернутым внутрь валиком прикрывали половину шеи.
Зойка, с косой, взбитой и уложенной на темени какими-то хитрыми витками, казалась взрослее и выше ростом.
— Хорошо, Зоенька, и тебе, — одобрила бабушка, а про себя подумала: «Спасибо, что не отмахнула. Вот бы стриженная заявилась».
Люся оттеснила Зойку и чинно повертела вправо-влево своей начесанной, с нарочитой небрежностью головой.
— Ну, как причесалась?
— А разве причесалась? — сказала бабушка. — Похоже, что две недели не чесалась.
— Да ну вас!
Зойка на тонких каблучках прошлась не очень уверенно — без привычки.
Люся заметила:
— То-то, паиньки. Досиделись. Вот я — два года тренировалась, — она постучала шпилечками об пол. — А между прочим, граждане, каблуки придумала маркиза Помпадур. Какая женщина! Колоссальная! Подарила всему миру каблуки. А говорят еще, личность не делает истории. Я с этим тоже не согласна.
У Зойки защемило в груди. Димка говорил когда-то о личности в истории. Сейчас Люся сказала «я тоже», значит, она именно его имела в виду. Если бы он был сегодня на вечере. Ведь все-все будут, все мальчишки, которые, правда, хорошие мальчишки, пусть будут, но могли бы и не быть. И только Димки не будет. Почему это так получается? Зойка взяла свое белое платье. По прозрачному капрону разбегались тонкие мохнатые веточки, как морозный узор по стеклу. Оно слегка топорщилось внизу, в воланах и упруго ими покачивало. От этого невольно хотелось стоять прямо, приподняв чуть-чуть подбородок.
— Ну идите, идите, не опоздайте, — сказала Галина Сергеевна, когда девушки были одеты. — Все очень хорошо, все красиво.
Они с Анной Даниловной стояли у окна, пока три белых платья не скрылись за поворотом.
Входить в последний раз в свою школу так же тревожно, как и в первый. Зойка невольно прижала Люсин локоть, и Люся, поняв этот жест, закрыла глаза: «Ой, мамочки!»
Вестибюль встречал их цветами, зелеными ветками, яркими фонариками и огромным плакатом: «В добрый путь!» В добрый путь, — а ведь это не встреча, это прощание.
У входа в зал стояли учителя, которые долгие годы учили, хвалили, ругали, которых любили или не любили, уважали, боялись, ну, в общем, те самые… и уже не те, потому что сегодня они еще учителя и уже… старшие товарищи. Да, да, это видно по их лицам, в которых нет уже строгости, озабоченности, нет и знакомой усталости, они тоже смущенна улыбаются и даже — подумать только! — стараются скрыть волнение.
Завуч, вот и завуч, оглядывая высокие прически девушек, открытые платья, тонкие каблуки, только покачивала головой, вроде бы говоря: нет, как вам это нравится? А ей самой это нравилось, честное слово, она просто рада, что проходят и здороваются с ней не те девочки, вчерашние ученицы, а такие нарядные, красивые, такие модные выпускницы. Да, сегодня они ее не послушались, и ничего не поделаешь — сегодня такой уж день. А француженка, Ирэн, Ирина Исааковна, не скрывала удовольствия: «Шарман, прелестно! И откуда вдруг взялись шеи, руки, повороты головы? Непостижимо. А мальчики?»
Наконец все уселись. Когда в наступившей тишине директор сказал! «Дорогие девчонки и мальчишки! — зал дрогнул от аплодисментов. Это в последний, последний раз, еще по-старому, по-привычному, это то, что останется здесь, в этих стенах, чего не понесешь уже домой, как и школьный портфель с пеналом. И вот уже тут же: «Дорогие друзья!»
Все сидели притихшие, какие-то немного не похожие на себя. «Это просто удивительно, — думала Зойка, — те же самые лица и как будто не те. Может, это оттого, что не школьная форма?» Вон Женя Абрамов в нейлоновой рубашке, какой, оказывается, приятный молодой человек. Хотя это и раньше было заметно. А Витька Аникеев? Сидит так серьезно, не вертится, нет, вот не выдержал, кинул в кого-то стебелек от цветка и получил за это по затылку.
После директора выступал секретарь райкома комсомола, лотом учителя. Все они говорили о большом жизненном пути, на который вступают их воспитанники. Этот жизненный путь Зойка так и представляла длинной дорогой, уходящей за горизонт, хотя, конечно, понимать это следует совсем не в таком уж прямом смысле. Вот уже на сцену вышли первоклассники, и малюсенькая девочка бойко напутствовала своих старших товарищей и говорила тоже о жизненном пути.
Когда вручали аттестаты зрелости, каждый под аплодисменты товарищей выходил на сцену и пожимал руку директору. Люся так и подпрыгнула, когда назвали фамилию Лютиковой:
— Какова!
Геля вышла в довольно скромном, кажется поплиновом, платье, но с декольте а-ля Наташа Ростова.
— Нет, какова, — изумлялась Люся. — Если уж она… А меня чуть не удушили высоким воротом!
Вера получила аттестат с отличием и серебряную медаль. Медаль пошла по всему ряду, Аникеев, положив ее на ладонь и, откинув назад голову, произнес:
— Это ты, холодная, бледная жестянка, свела румянец с ланит Беловой и превратила ее в… старосту класса?
Для танцев и игр все приглашались в физкультурный зал. Пока девочки спускались в учительскую, чтобы положить на время свои аттестаты, в зале начался концерт. Певица без микрофона, без сцены стояла, окруженная выпускниками, и пела «Бригантину». Она была молодая, но не очень, а одета в платье с кружевным воротничком и манжетами, наверное, под школьниц. Это было немного смешно, потому что школьниц никого уже не было с манжетами.
В другом конце зала разыгрывали викторину. Вдруг над толпой появилась высокая бумажная фуражка с плюмажем — мальчишка из 10-го «А» нес через плечо большую картонную сумку с надписью «Почта». Где и когда почтальоны носили такие головные уборы, — неизвестно, но это было здорово. Зойке на грудь прикололи голубой кружочек — номер 16.
— Димка пришел, — шепнула Вера и стиснула Зойкино запястье.
Тревожный трепет, как будто ток, пробежал от этого шепота и этого прикосновения.
— Ой, правда! — Люся всплеснула руками. — Какой длинный, мамочки!
Зойка повернула голову и увидела Лаврова сразу, хотя в дверях стояло много мальчишек. Он что-то говорил, здоровался и подходил к учителям.
