снова сказал капитан, — а как же мама? Ох эти гордые сыновья, они всегда думают только о своей персоне, а что бы им подумать о маме?
— Маму жалко, — ответил я.
— А деда не жалко? Старик погорячился, а ты сразу в амбицию.
Я не стал отвечать капитану — ведь он ничего не знал…
— А твой дед славный человек. Чебуреки делает — пальчики оближешь.
— Это не самое главное. — Я со злостью отвернулся.
Навстречу нам шел катер. Он тоже в ответ загудел. Катер был маленький, его почти не было видно в ночном громадном море, только электрические лампочки, которые висели на нем, плыли, раскачиваясь на волнах.
— У него три сына на войне погибли, — сказал капитан. — Здесь, в Крыму, мы вместе воевали. Несколько дней были в бою. Устали и ночью легли поспать, крепко прижавшись друг к другу. А утром встать не можем, примерзли к земле. Поотрывались — и в бой. Они все трое так и погибли в этом бою. Холодно было воевать.
Капитан замолчал. Из-за шума волн и гула машины говорить было трудно, приходилось все время кричать. Мы молчали до самой Алушты. Когда причалили, я повернулся и пошел. Медленно так. Вышел на пристань. Постоял. Потом появился капитан. Он мне сказал:
— Я на твоем месте вернулся бы назад. Нехорошо так. Завтра я к вам зайду и все улажу. Мы с твоим дедом старые друзья.
— Не могу я.
— А я все же на твоем месте вернулся бы. Мать сейчас небось по всему Гурзуфу бегает, тебя ищет. — Капитан закурил. — Привычка с войны. Никак не могу бросить курить. Ну, пошли в обратный рейс. — Капитан бросил папиросу в море и тяжело прыгнул на палубу теплохода. А я следом за ним. Сел на старое место и просидел до самого Гурзуфа. Когда причалили, я услыхал голос деда:
— Костя, ты не видел, мой паренек не уезжал с тобой рейсом на Алушту?
Капитан промолчал. Тогда я сказал:
— Здесь я! — и вышел на пристань.
* * *
Мама и дед уходили на работу рано, и я оставался один. Каждое утро я просыпался от одних и тех же слов:
— У-ух ты, зайчишка мой! У-ух ты, зайчишка какой! — Это наш сосед Волохин играл со своим маленьким сынишкой, пока его жена торговала персиками на базаре.
Но сегодня Волохин не играл с сыном, а отчаянно ругал свою жену. Я вышел на улицу. У Волохиных калитка была открыта, и по двору с ребенком на руках расхаживал Волохин — длинный, белесый мужчина. Он помахал мне рукой и заискивающе попросил:
— Моя ушла и пропала. А мне надо уходить. Посиди, пожалуйста, с зайчишкой.
Не успел я опомниться, как «зайчишка» оказался у меня на руках, а Волохина и след простыл.
Ребенок был толстый, лицо у него было как помидор. Я начал его трясти и раскачивать, но он не произносил ни звука. «Немой какой-то, — подумал я. — Ни разу не слышал его голоса». У меня устали руки, и я опустил «зайчишку» на землю. И вдруг он как заорет. Пришлось снова взять его на руки и продержать до прихода Волохиной.
— Мой длинный уже убежал? — спросила Волохина. — Дырявая калоша! Другие мужья с женами на базаре торгуют. А этому неудобно. Он физрук в санатории, и его могут узнать отдыхающие. Начальник!
Я выскользнул в калитку и направился к морю. Шел по набережной и стучал палкой о железную изгородь городского парка, в который никого из местных жителей не впускали. Там построили санаторий. И тут я увидел Волохина — он играл в теннис с толстым мужчиной.
Волохин заметил меня, подбежал к изгороди. Он вытер со лба пот рукой и сказал:
— Работаю. Восстанавливаю нормальный вес у больного. Ну как, моя ругалась?
— Ругалась.
— Жестокая женщина! — Он рассмеялся. — Но хозяйка первый сорт. Во всем у нее расчет. Давай заходи.
— Меня же не пропустят, — сказал я.
— Давай заходи. — Волохин тряхнул головой. — Я дам команду.
Я подошел к входу в парк.
— Ивановна, запомни этого паренька, — сказал Волохин контролерше. — Чтобы всегда, в любой час, его пропускали.
Весь день я проторчал в парке, подавал волейболистам мяч, играл с толстым курортником вместо Волохина в теннис. А вечером, когда вернулся домой, застал у нас Волохину. Она разговаривала с мамой.
— Народу в этом году приехала тьма. Ты почему, Катерина, не сдаешь комнаты? Лишние деньжонки не в тягость карману.
— У нас тесно, — ответила мама.
— Слушай, что я тебе скажу. — Волохина наклонилась к маме. — У меня отдыхающих уже много, в милиции больше не пропишут, а места еще есть. Ты давай оформляй их на свою площадь в милиции, а жить они будут у меня. Десять рублей тебе за это.
— Нет, — ответила мама. — Нам своих денег хватает.
— Даровые же деньги…
— Толя, ты ужинать будешь? — спросила мама.
— Да, — ответил я и посмотрел на Волохину.
— Ишь какие! — сказала она со злостью. — Разыгрывают из себя честных. А у самой-то муженек!.. Это всем известно.
Волохина хлопнула калиткой и ушла. Мы с мамой сидели молча и про ужин забыли. А Волохина стояла у забора и громко разговаривала с какой-то отдыхающей про войну, про то, как ее муж честно воевал, а некоторые сдавались в плен.
На другой день, когда я проходил мимо парка, меня окликнул толстый курортник и позвал играть в теннис. У входа я наскочил на Волохина.
— А, сосед, — сказал Волохин. Он взял меня за плечо и подвел к контролерше. — Ивановна, чтоб больше этого паренька здесь не было. Ходят всякие посторонние. До свидания, дорогой. — И Волохин помахал рукой. — Привет маме!
Я не знал, что делать. Если бы я был взрослым, то подрался бы с Волохиным. Я взобрался на гору к развалинам старинной татарской крепости и просидел там целый день. Когда я возвращался домой, то увидел маму, а в нескольких шагах позади нее дядю Костю. Я не стал их нагонять, а пошел следом.
Так мы шли друг за другом. Дядя Костя почему-то не догонял маму. А я не догонял ни маму, ни дядю Костю.
У калитки нашего дома прогуливался Волохин с ребенком на руках.
— А у этой женщины, зайчишка, — показал Волохин на мою маму, — муж бяка.
Мама ничего не ответила Волохину и прошла в калитку, а к нему подошел дядя Костя.
— Вот что, почтенный, — сказал дядя Костя, — если ты еще раз скажешь эти слова, я тебе… В общем, будешь иметь дело со мной!
— Но-но-но… — Волохин отступал к своей калитке. — Осторожнее! У меня ребенок
