— Или на общежитие, — добавил Витя.
И в самом деле, в комнате в три ряда стояли кровати: семь штук.
— Да, — вздохнула Оля. — С жилплощадью туговато… — она села к столу и постучала карандашом по стакану. — Ну, мальчики, хватит болтать. За дело!
— На повестке дня — один вопрос, — сказал Генька. — Егор Чурилов.
— Темный тип, — покачала головой Оля.
— Проходимец! — заявил Витя.
— Одно только странно, — сказала Оля, — если всё, что он напечатал в «Искре», клевета, зачем он поставил свои инициалы? Взял бы да и подписался: икс-игрек. Или А. Б. К чему было выдавать себя?
Ребята задумались.
В самом деле, — необъяснимо. Ведь клеветники — всегда трусы, заячьи душонки. И даже если Егор Чурилов и не трус, то все же из простой предосторожности обязательно попытался бы скрыть…
— Ну, ладно, — решительно произнес Генька. — В этом мы потом разберемся. А пока — можем мы доказать, что Егор — тип?
Выяснилось, что, кроме подозрений в дневнике Рокотова и заметки в «Искре», других доказательств нет.
— Ни черта, — сказал Генька. — Никаких зацепок.
И хотя он «выразился», ни Оля, ни Витя не заметили этого и не дали ему щелчка.
— Есть! — вдруг тихо сказал Витя.
— Ну?! — встрепенулись ребята.
— Возможно… Егор… предатель! Так?..
— Так!
— Значит… он был связан… с полицией… охранкой…
— Ну? Не тяни!
— Значит… в архиве охранки…
— Ур-р-рра! — восторженно завопила Оля.
Генька с завистью глядел на Витю. Вот ведь — лопоухий, тихий, а какой башковитый! Не зря его нахваливал старичок архивариус! «Четкое логическое мышление».
Интересно, а у меня есть «четкое, логическое»? Нет, наверно. А пока придется снова кланяться этому зануде — Порфирию Ивановичу.
— Завтра, после уроков, съездим в архив, — сказал он ребятам.
— А может, сейчас? — робко предложила Оля.
Мальчики переглянулись. Был уже вечер. Не поздно ли? Есть ли кто-нибудь в архиве?
— Давайте позвоним! Узнаем?! — опять предложила Оля.
Так и сделали.
— А зачем, дети, вы… э-э… хотите пожаловать? — вяло произнес Порфирий Иванович. — Ведь дело Рокотова… э-э… ваш руководитель уже…
Генька коротко объяснил, что их интересует.
— Ехать бесполезно, — сказал Порфирий Иванович. — Да будет вам известно… э… э… молодые следопыты… что все документы департамента полиции и охранного отделения были… э-э… в начале двадцатых годов… э-э… переданы в Москву…
Генька положил трубку.
— Паршиво, детки, — объявил он. — Дела… э-э… хранятся в Москве… э-э…
— Ну что ж?! Напишем туда! — воскликнула Оля.
— Напишем! — зло передразнил Генька. — А попадет письмо к такому вот зануде, — он ткнул рукой в телефонную трубку. — Сразу настрочит: дела… э-э… нет. Приветик!
— Вполне, — сказал Витя.
— Эх, самим бы махнуть в Москву! — размечтался Генька. — Уж я бы там весь архив перерыл, а откопал, факт!
— Перерыть-то перерыл бы, на это ты мастер, — ехидно ввернула Оля, — а найти — вряд ли…
— И Кремль бы посмотрел, и стадион в Лужниках, — продолжал мечтать Генька. — Я ведь в Москве еще ни разу…
— Утопия, — оборвал его Витя. — Мамаша не пустит — раз, денег нет на билет — два… и жить там негде…
Ребята замолчали. Вдруг Генька вскочил. Лицо у него было таинственное.
— Все можно преодолеть, надо только хотеть! — торжественно провозгласил он. — Поездка в Москву поручается следопыту Г. Башмакову! Гуд бай! — и он быстро вышел из комнаты, чтобы не отвечать на вопросы ошарашенных товарищей.
* * *У шофера Михаила Федоровича, живущего на Генькином дворе, были две машины: одна собственная — «Победа», другая заводская — полуторка. На этой полуторке он часто возил в Москву разные грузы.
Генька очень любил с Михаилом Федоровичем копаться в моторе, мыть машину. Бывало, шофер попросит: «Нажми тормоз», — а сам глядит — зажегся ли стопсигнал. И Генька давит ногой педаль тормоза на зависть всем дворовым ребятам.
Под большим секретом Генька рассказал Михаилу Федоровичу о дневнике, найденном в пещере, и о суровой судьбе Рокотова.
— Понимаете, — лихорадочно шептал Генька. — Надо же доказать, что Чурилов — подлюга и тип.
— Надо, — согласился шофер. — Подлецов — к ногтю!
— Вот-вот! — И Генька осторожно осведомился, когда тот собирается в очередной рейс в Москву.
— Послезавтра?! — Генька чуть не подпрыгнул от радости. — Возьмите меня с собой!
— Что ж?! — шофер пожал плечами. — Вдвоем оно еще и веселей. А мать разрешила?
— Конечно! — соврал Генька.
— Что ж?! — повторил шофер. — Поедем. А подлецов — к ногтю…
Генька стал немедленно готовиться к путешествию. Когда мамы не было дома, слазил на антресоли, снял оттуда рюкзак, уложил в него компас, лупу, полбуханки хлеба и банку консервов. Жаль — нет документов.
«Э, ничего…» — решил Генька, но на всякий случай припрятал в карман рюкзака копию старого отношения в архив, того самого, в котором было восемь «нас» и пять «вас».
«Если Филимоныч узнает, всыплет мне, — подумал Генька. — Опять, скажет, детективов наглотался? — Генька вспомнил, как попало ему за раскопки возле церкви, и покрутил головой. — Ну да ладно! Рискну. Последний раз. Зато, если отыщу след Чурилова — ого!»
Весь день в школе Генька держался очень таинственно, хмурил брови, делал какие-то загадочные пометки в блокноте и на все приставания ребят отмахивался.
— После… Потом…
Вечером он тайком от мамы позвонил Оле, попрощался и назначил ее своим заместителем.
— Ой, Генька! А ты куда?
— Навстречу опасностям и тревогам! — и Генька, очень довольный собой, положил трубку.
Ночью ему не спалось. Он несколько раз вставал и выдул весь графин воды. Мама даже подумала, что у него расстройство желудка.
Когда рано утром мать уходила на работу, Генька, презирая себя за малодушие, поцеловал ее в шею.
— Ты здоров? — забеспокоилась Гертруда Никифоровна, зная, что Генька не терпит всякие «полизуйчики».
После ее ухода Генька написал прощальную записку. Она была краткой, мужественной и загадочной. Генька обдумал ее еще ночью.
«Мама, не беспокойся. Уехал в неизвестном направлении. Подлецов — к ногтю!»
В восемь утра Генька вышел во двор. Михаил Федорович уже возился возле своего газика.
— Лезь в кабину, — велел он. — За грузом еще завернем.
В пути Генька солидно и с удовольствием беседовал с дядей Мишей о зазоре зажигания в трамблере, о коробке передач и прочих замечательных вещах. Но, как говорила мать, жизнь идет зигзагами. Уж подъезжая к складу, Михаил Федорович сказал:
— Я в Москве не задержусь. Переночую — и обратно. А ты где останешься?
— У тетки, — Генька заранее подготовился к такому вопросу.
— А где тетка обитает?
Генька похолодел. Как назло, он не мог припомнить названия ни одной хоть какой-нибудь самой захудалой московской улицы. А ведь знал!..
— Тетка… это… на этой… обитает… — и вдруг вспомнил: ведь в Москве, как и в Ленинграде, есть Садовая! — На Садовой! — и для пущей убедительности похлопал себя рукой по нагрудному карману. Мол, там хранится адрес.
— На Мало-Садовой, наверно? — спросил Михаил Федорович.
— Ага. На Мало, — охотно согласился Генька и прибавил: — Дом четыре, квартира пять.
Михаил Федорович, ни слова не говоря, свернул к панели и затормозил.
— Вот что, парень. В Москве много Садовых: Садово-Кудринская, Садово-Триумфальная, Садово-Самотечная, Садово-Черногрязская и всякие другие, — сказал он, закуривая, — и Большая Садовая есть, но вот Мало-Садовой — увы — нет.
Генька часто-часто заморгал.
— А ну, предъяви теткин адресок, — все так же неторопливо продолжал Михаил Федорович и похлопал Геньку по нагрудному карману.
Тот, насупившись, глядел в пол кабинки, покрытый резиновым ковриком.
По-прежнему неторопливо Михаил Федорович дал газ, машина развернулась и помчалась обратно. Всю дорогу до самого дома ехали молча.
Вбежав в комнату, Генька швырнул на пол рюкзак и бросился к столу. Записка по-прежнему лежала под сахарницей. Генька разорвал бумажку на мелкие клочки. Потом распаковал рюкзак, закинул его обратно на антресоли. А лупу повертел в руках и, разозлившись, ногой толкнул под шкаф.
* * *Телеграмму принесли днем.
«Вылетаю сегодня. Рейс 66».
Генька от радости прошелся на руках по комнате: отец летит! Отец!
До аэродрома добирались больше часа на специальном автобусе, сперва по Московскому проспекту, потом по шоссе. Оно было широкое, красивое, а вокруг — все стройки, краны и краны. Уже темнело, и на длинных стрелах кранов зажглись красные огоньки. Зачем они, — Генька не знал. Но это было очень красиво. А когда темнота еще больше сгустилась и ажурные верхушки кранов растворились во мраке, стало казаться, что огоньки сверкают прямо в небе, как какие-то новые, очень крупные и яркие, не известные науке алые звезды.
