– Представляешь, – продолжала свой рассказ посудомойка, – десять лет назад одна из нас, несчастная Амалия, как-то вечером была настолько голодна, что наелась грибов, зная, что они ядовитые, и, конечно же, умерла.
– Нас тогда еще здесь не было, потому что хозяйка меняет прислугу раз в три года. Нас берут на работу в пятнадцать лет, а в восемнадцать уже увольняют, – добавила симпатичная горничная с соседнего ложа. – Но нам рассказывали одну очень странную историю. Якобы через два или три дня после смерти Амалии, у которой не было никаких родственников – осталась она одна-одинешенька на всем белом свете, хозяйка уехала в город и вернулась с новорожденной. Она рассказала, что это дочь несчастной девушки и что она заболела из-за небрежности кормилицы. По ее мнению, ей оставалось жить не больше недели.
– Все это было ложью – говорят, малышка была здоровая как вол, – продолжила посудомойка. – И она никак не могла быть дочерью Амалии! Бедняжка за последний год ни на одну минуту не покидала «Зеленой Совы», никакого живота у нее не было, и даже самая близкая подруга ничего об этом не знала. Кроме того, у девочки росли темные волосы и иссиня-черные брови, а Амалия была рыжая и с веснушками.
– Но самое главное, – вмешалась горничная, – что синьора Кисля уж точно не стала бы переживать за судьбу дочери служанки. Во всяком случае, спустя два или три дня девочка пропала таким же таинственным образом, как и появилась. Хозяйка говорила, что ее похитили. Но даже самый последний дурак бы ей не поверил.
Разумеется, Лукреция с большим вниманием слушала рассказ. Выходит, что никому, кроме синьоры Кисли, не известно, откуда взялась Полисена. Надо непременно заставить говорить эту злую женщину, но как это сделать?
Ее мысли прервало громкое чихание Казильды.
– Господи! Ты случайно не простудилась? – тревожно воскликнула Лукреция и пощупала обезьянке нос: он был сухим и теплым. – Да у тебя жар! Девушки, помогите, мне нужно лекарство. Если простуда перейдет в воспаление легких, то Казильда умрет.
– У нас здесь нет никаких лекарств, сама понимаешь, – сказала ее соседка по постели. – Больных здесь не лечат. Их сразу же увольняют.
– Постой, – вспомнила горничная, – я знаю, что хозяйка в своей тумбочке держит какое-то чудодейственное лекарство. Она его использует, когда кто-нибудь из гостей в пьяном виде выходит на мороз в одной рубашке или ныряет в ледяной пруд. Оно вроде бы отлично исцеляет любую простуду за несколько часов.
– Где комната хозяйки? – поднявшись, спросила Лукреция.
– Смотри не попадись ей на глаза, а то, если увидит, как ты роешься в ее вещах, может позвать главного жандарма, и тебя арестуют и повесят.
Спускаясь на цыпочках по ступенькам, Лукреция была поряжена сменой температуры. Весь особняк за исключением чердака был жарко натоплен большим количеством каминов и сотнями свечей. Тепло помогало крепкому сну гостей, раскатистый храп которых слышался из-за запертых дверей.
Горничные объяснили Лукреции, что это не обычные путешественники, которые останавливаются на ночлег на пару ночей. Большая часть клиентов синьоры Кисли были маломирскими придворными, которые скучали у себя дома и поэтому переехали в «Зеленую Сову» покутить и попировать.
Лукреции не верилось, что при дворе можно скучать.
– Конечно, можно. Даже нужно, – разъяснила все та же горничная. – Вот уже шесть месяцев придворным запрещено смеяться, петь песни, играть на инструментах, кидать кости, бегать по двору и даже чуть-чуть улыбаться.
– Почему же?
– Так решил правитель, потому что принцесса Изабелла, наследница престола, заболела грустью. Она не может ни смеяться, ни улыбаться. Целыми днями плачет и ходит ужасно надутая. Чтобы ее состояние не ухудшилось, правитель, ее дядя, запретил двору все виды веселья. А королева разослала глашатаев: если кому удастся рассмешить Изабеллу, тот получит титул маркиза и щедрое вознаграждение. До сих пор все, кто пытался это сделать, потерпели крах и теперь сидят в тюрьме, как и было обещано.
– А сколько принцессе лет? – поинтересовалась Лукреция.
– На Рождество исполнилось одиннадцать, но характер у нее, как у старой девы.
«Уж мои-то звери-циркачи за пару минут ее рассмешат», – подумала Лукреция. Но потом речь зашла о таинственном появлении новорожденной, и она больше об этом не думала.
Теперь ее больше всего волновало, как добыть лекарство для Казильды, – кто знает, может быть, оно понадобится и Ланселоту…
Она подошла к двери синьоры Кисли и прислушалась. Владелица постоялого двора тоже храпит, значит, спит она крепко. Дверь была заперта изнутри, но это маленькой бродяжке не мешало – она привыкла находить выход из любых ситуаций. Она поддела замок шпилькой для волос, тихонько вошла и осмотрелась вокруг.
На туалетном столике полыхала ночная лампадка, а в камине тлела кучка угольев. На большой кровати с балдахином под целой горой пуховых перин возлежала синьора Кисля. На голове у нее был смешной чепчик, а на руках – шерстяные перчатки без пальцев.
Лукреция, осторожно ступая, приблизилась к тумбочке и открыла ее все той же шпилькой, не нарушая тишины. Бутыль с микстурой стояла на средней полочке. А на нижней полке Лукреция увидела то, чего совсем не ожидала увидеть: кружевной чепчик для младенца с вышитой на нем короной и стопку пеленок из тончайшего шелка, вытканного золотом, в которые была вколота булавка, точь-в‑точь такая же, какую они забрали у жены рыбака.
Стараясь не дышать, Лукреция взяла все это и сунула под рубашку. Потом достала бутыль с микстурой, закрыла дверцу тумбочки и вышла из комнаты…
– Надо скорее все рассказать Полисене, – бормотала она сама себе.
Подружки сказали служанкам, что хотят пошутить над хозяйкой и напугать ее, и те, довольные возможностью отомстить хотя бы частично за все издевательства, не рискуя при этом личным участием, с радостью приняли участие в приготовлениях.
Одна из них вызвалась поить микстурой Казильду и согревать ее своим телом под одеждой. Другая прямо в тапочках по снегу побежала к конюшне и через несколько минут вернулась с поросенком Белоцветиком под мышкой. Третья тайком наведалась в мужской гардероб и стащила длинный черный плащ, какую-то нелепую шляпу и пару сапог. Густая вуаль, тоже черная, была позаимствована в дамском гардеробе.
За час до рассвета, когда ночь самая темная, а сон самый крепкий, синьоре Кисле показалось, что она неожиданно проснулась, потому что кто-то вошел без стука в спальню и начал дергать ее за рукав ночной рубашки. Она испуганно распахнула глаза. У кровати вырисовывался силуэт очень высокого мужчины, укутанного в темный плащ, с вуалью на лице и каким-то белым свертком под мышкой.
– Кто вы? Что происходит? Синьор, как вы вошли? – испуганно спросила женщина. От этого видения у нее началась паника. «Наверное, мне снится, – успокоила себя. – Это страшный сон».
Но незнакомец ответил каким-то утробным басом:
– Молчи! Это я. Тихо, никто не должен знать, что я здесь был.
– Кто это «я»? Кто вы и что от меня хотите? – прошептала синьора Кисля, приподнимаясь на кровати. При едва мерцавшем свете ночной лампадки она разглядела, что белый сверток – это новорожденный ребенок. Круглую розовую мордашку обрамлял вышитый чепчик с кружевной каймой. У синьоры Кисли было стойкое чувство, что она во второй раз переживает то, что произошло десять лет тому назад. Ну точно, сон.
– Необходимо устранить девчонку, – произнес незнакомец, опуская сверток на постель.
– Ах, это вы, правитель! Я вас не узнала! У вас такой странный голос… какой-то не такой…
– Горло побаливает, – хрипло ответил тот. – Ну так что, могу я на вас рассчитывать?
– Но мы ведь уже устранили ее десять лет назад, неужто не помните? – запротестовала синьора Кисля. – В награду вы построили для меня этот особняк на месте старого постоялого двора.
Ночной посетитель пошатнулся, словно собираясь упасть, и из живота у него послышалось какое-то бульканье. Чтобы не потерять равновесия, он оперся об одну из колонн кровати. Руки у него, пожалуй, были не в меру коротки для такого роста.
– Забыли? – продолжала старуха. – Вы тогда воспользовались отсутствием кормилицы и выхватили маленькую принцессу Изабеллу из колыбели. А потом отдали мне, чтобы я ее устранила. Я подумала было о каком-нибудь яде и представила ее прислуге как тяжелобольную сиротку, чтобы не удивлялись, когда та будет умирать. Но все решилось само собой, помните?
– Разумеется. Не припоминаю только, зачем нам надо было ее устранять… – сказал человек, поднося руку ко лбу неуверенным жестом. – Ведь прошло столько времени…
