Всё было готово. Андрюша оглядел свою комнату и на цыпочках вышел в коридор. Здесь он подсунул под Майки-ну дверь свою записку.
Андрюша знал, что пассажирский самолёт вылетает из Жигачёва по утрам, и надо было торопиться.
До аэродрома было пятнадцать километров…
…Андрюша шёл долго. Шоссейный булыжник блестел под луной. В стороне от дороги, в степи, кричали какие-то птицы, раздавались пронзительные писки. А невидимые сверчки — их были сотни — верещали так оглушительно, что казалось, будто по степи со свистками ходит батальон милиционеров.
Когда за спиной исчезли заводские огни, Андрюше стало страшновато. Ему показалось, что он один на всём земном шаре. Начало чудиться, что кто-то крадётся по кустам. Андрюша даже остановился на дороге: а не вернуться ли назад, пока не ушёл далеко? Но вспомнив, как ему всегда говорил отец, что раз взялся за дело, так доводи до конца, он быстро пошёл вперёд и больше не оглядывался.
Через час он почувствовал, что устал. Он сошёл с дороги и, положив под голову рюкзак, лёг на землю.
Небо было бездонное и красивое. Иногда по нему скользили падающие звёзды. За ними тянулись огненные следы.
«А может, это воздушные корабли каких-нибудь марсиан? — подумал Андрюша. — Вот бы полететь вместе с ними!»
Летишь себе в пространство, а конца ему и нет. «К какой планете пристать? — спрашивает марсианин, почему-то очень похожий на Витаху. — Вон к той или к этой?» — «Давай к любой, — отвечает Андрюша. — Мне всё равно». А сам думает: «Ну и попадёт же теперь от отца! Куда я без спросу от него улетел…»
Андрюшу разбудило урчание первого утреннего автомобиля.
В степи начинался рассвет. Жёлтое пространство дымилось молочно-бледным туманом, будто огромное облако опустилось на землю.
Небо теперь уже было бледно-серым. На востоке розовел горизонт.
Андрюша пришёл на аэродром, когда самолёт, отправлявшийся на Москву, готовился к вылету.
Механики в синих комбинезонах возились около моторов, ходили по крыльям и через тряпочку наливали в баки бензин. Поодаль толпились пассажиры с чемоданами.
Вдруг Андрюша увидел, как из беленького домика аэропорта, где были буфет и радиорубка, вышел высокий человек в синем отутюженном костюме с голубым кантиком по воротничку. На нём была фуражка с лакированным козырьком, над которым золотились два крыла и пропеллер. Он шагал красиво и быстро, и во всём его облике, во всей походке было что-то знакомое.
— Дядя… — Андрюша догнал лётчика — и замер. Это был тот самый лётчик, который привёз Андрюшу в Жигачёв.
— А вы не скажете, — продолжал Андрюша уже по инерции, — где найти мне главного лётчика?
— Командира экипажа? — Лётчик удивлённо оглядел Андрюшу. — А зачем?
— Вы знаете… я… — сказал Андрюша и почувствовал, как у него сдавило горло. — Мне надо в Москву… Я… голодный…
И, сам не зная почему, Андрюша горько расплакался. В этих слезах было всё: и то, что он не спал целую ночь, и то, что ему было жалко и себя и папу.
Лётчик взволновался. Он присел перед Андрюшей и, мягко взяв за подбородок, поднял его голову:
— Вот те на — мужчина, а разревелся, как в детском саду! Что же ты горючее зря тратишь? Ты что, отстал от поезда?
— Нет… то есть да…
— А как же ты отстал?
— Я на поезде гулял, а перрон дёрнулся и… и…
Андрюшины слезы были искренними. Это лётчик видел. Но он также чувствовал и другое: мальчишка чего-то не договаривает. Вернее, совсем не умеет врать.
— А ты где живёшь-то: в Москве или в Жигачёве?
— Папа в Жигачёве, а мама в Москве. Я с мамой…
— А на какой улице в Москве живёшь?
— На площади Маяковского.
— Да ты же мой земляк! — вдруг воскликнул лётчик. — Я тоже на Маяковского живу. А ты в какую булочную ходишь: в ту, что на углу серого дома?
— Да…
— Вот интересно! И я оттуда хлеб беру. Ну, так и быть, летим! Я тебя и на своём автомобиле к маме подброшу. Как тебя зовут-то?
— Андрюша…
— А меня дядя Коля. Будем знакомы. Ну, полезай в самолёт.
Андрюша забрался по лесенке в кабину и прошёл за дядей Колей в пилотское отделение.
Лётчик усадил его рядом с собой на место второго пилота и стал осматривать приборы.
Андрюша сидел как зачарованный. И по бокам, и сверху, и снизу торчали какие-то рычажки, кнопки, лампочки, часы, приборы с дрожащими стрелками.
Андрюша потрогал штурвал. Он был похож на обыкновенный автомобильный руль, только верхняя часть его была срезана.
Дядю Колю кто-то окликнул с земли. Он выглянул из кабины в окошечко, кивнул головой и, сев опять на своё место, нажал на какой-то рычаг.
И вдруг на правом крыле заревел мотор. Потом включился левый мотор. Самолёт затрясся.
— Летим, да? — радостно прокричал Андрюша.
— Нет, я моторы слушаю, — ответил дядя Коля.
Остановив винты, он ещё минут пять проверял педали и штурвал, внимательно осматривая приборы. Потом посмотрел на Андрюшу.
— Слушай, паренёк, — просто сказал он. — Мне нетрудно тебя подкинуть в Москву, через четыре часа ты уже будешь пить чай у мамы, только знаешь — ты меня прости, конечно, но мне кажется, я вот за тобой наблюдал, — у тебя что-то дома произошло. Так или не так?
Андрюша испугался этих слов. Он подумал, что лётчик — гипнотизёр и всё уже узнал, пока он сидел в кабине. Но потом решил, что всё-таки дядя Коля не гипнотизёр. У него были голубые добрые глаза, а для гипнотизёра нужны чёрные и злые.
— Ты пионер? — Дядя Коля вдруг положил на Андрюшину коленку свою твёрдую руку.
— Пионер.
— А я — член партии. Ну вот, давай с тобой поговорим в открытую. Я же всё равно тебя беру. Что у тебя произошло?
Андрюша подумал, что дядя Коля, наверное, поймёт его, потому что все лётчики хорошие, и, как иногда бывает, что не рассказывается близкому человеку, то с облегчением повествуется совсем чужому, — он взял да и рассказал дяде Коле обо всём, обо всём. И про свою ссору с Майкой, и про спортплощадку, которая ему нравилась, и про домну, и про своего близкого друга Афоню.
Андрюша говорил сбивчиво, скороговоркой, перескакивая с одного эпизода на другой.
Наконец закончил. Он был возбуждён. Ему стало как-то легче.
— Да-а… — задумчиво сказал дядя Коля. — Паренёк-то ты уже взрослый, а посадка в Жигачёве у тебя неважнецкая была. Скапотировал. Что ж ты взял курс на Афоню — ведь по нему далеко не улетишь! Разве так надо жить? Ты гляди туда, куда все передовые люди смотрят — вот как, например, Витаха твой, — тогда уж никогда не ошибёшься. А набедокурил — вовремя исправляй свою ошибку. Понял? А то, что ты квартиру красил, это хорошо. Тебе ещё сколько остаётся жить-то на «Жигачёвстали»?
— Да с полмесяца будет…
— О-о! — вдруг воскликнул дядя Коля. — За эти полмесяца ещё столько можно дел перевернуть, что и Героя Социалистического Труда могут дать… Ну, ты подожди здесь, а я пойду скажу, — чтобы уже пассажиров сажали. Через пятнадцать минут вылетаем!
Лётчик вышел из машины и направился в домик, над которым плавала длинная матерчатая колбаса, надутая ветром.
Андрюша задумался. Через несколько часов он будет в Москве! Он увидит маму, Серёжку, будет спать на своей очень мягкой кровати. И мама его накормит любимым омлетом с колбасой и даст стакан сметаны. А потом он пойдёт в школу, встретит своих старых друзей и совсем-совсем забудет «Жигачёвсталь».
Нет, он, конечно, не совсем забудет Майку. Может быть, через месяц он ей пришлёт письмо. Может быть, они опять встретятся с Афоней — почему бы не позвать его в гости на новый год? А впрочем, это очень хорошо, что Андрюша улетает. Хватит! Пожил! Неудачно, конечно, прожил это лето, но всё-таки узнал, что такое металлургический завод, узнал Украину.
«Ну, а может быть, и не стоит улетать?» — вздохнул Андрюша.
Он увидел в окошко лётчика, который вышел из домика и закурил папиросу. Потом он поднял голову вверх и улыбнулся. На утреннем небе не было ни единого облачка.
Поздно вечером Афоня долго бродил под Андрюшиным окном, два раза поднимался на крыльцо дома и всё никак не решался пойти и сказать Андрюше, что он хочет с ним помириться. Он очень хотел мира, потому что такого друга, как Андрюша, у него никогда не было. Конечно, он был не прав, что бросил красить квартиру. Какое ему дело, кого туда поселят: Витаху Грицая или Миколку-секретаря! Это, собственно, не им дают квартиры, а их родителям за хорошую работу. А Афоня сам уважает трудящихся.
Эх, покрасил бы он тогда без звука, раз Андрюшке приспичило, и сейчас бы не был в ссоре! А-теперь как быть? Конечно, Андрюшка не захочет мириться. И кто бы захотел после того, как курортником обозвали и сказали: «Как дам — в окошко вылетишь!» Обидно же всякому будет. А ведь как сказано было? Сгоряча. А раз сгоряча, так и обижаться нечего. Тут всё можно наговорить…
