без определенных целей». И там был, между прочим, чуланчик — такая как бы мышеловочка квадратных метра два.
Испокон веку в чулане этом лежали разные бумаги, отрядные дневники, отчеты за год, как говорится, тысяча девятьсот лохматый. И еще оставалось местечко для не очень крупногабаритного шпиона. Это все Жека разведал заранее.
Теперь, полный охотничьего азарта, он приступил к выполнению своего плана. Во-первых, из куска марли (через нее девочки третьего отряда гладили себе галстуки) Жека и Захар соорудили нечто похожее на бандитскую маску, которая закрывает всю нижнюю часть лица, оставляя только лоб и глаза.
— А зачем нам это? — спросил Захар, сам уже обуянный волнением и страстью.
Жека надел маску, подвел Захара к висевшему на стене изолятора зеркальцу, потом снял маску — приложил к захаровскому лицу…
Это было потрясающе! Под маской они оказались почти неразличимы!
— А зачем, Жек? А зачем?
— Ты ляжешь, а я пойду туда.
— Я?
— Забоялся?
И Захару, естественно, пришлось умолкнуть. Но все-таки оставалась еще слабая надежда, маленький шансик на спасение, и он спросил:
— А чего мы про этот намордник скажем? Увидят — сразу же удивятся и…
— А мы скажем, что Андрей Владимирович велел, чтобы микробов не выпускать… Да не бойся ты!
Но Захар боялся.
— Да не бойся же ты, трус!.. Пошли.
Идти на такое дело средь бела дня было чистым безумием. Захар об этом, конечно, сказал.
— Что ж, я не могу в уборную сходить? — возмутился Жека. — У меня, может, живот болит.
Захар заглянул в низкие окошки (Замок покаяния был одноэтажный). Никого. И тогда Жека — раз, два! — вошел в кабинет, который, естественно, никогда не запирался, потому что мало ли кому чего тут надо… Раскрыл дверцу, шагнул в чулан, словно в другой мир, и закрылся изнутри.
А Захар, тоже никем не замеченный, пробрался в изолятор и лег, спрятав испуганное лицо под марлевым намордником.
Прошло минут пять — тишина. Жека в своем логове потихоньку приходил в норму: успокоился, нашел удобную щель для подглядыванья. А слышать он и так должен был хорошо — стенки у его засады оказались фанерные.
Наконец раздались шаги — такие явственные, словно совсем не было никакого, даже фанерного, укрытия. Жека замер среди шуршащих бумаг.
Стукнув об пол копытами, заскрипел потревоженный стул. И опять тишина. А по шагам Жеке показалось, что их пришло двое. Потом он услышал, что шелестят перелистываемые страницы.
Наконец голос Олега Семеныча:
— Дневник, Юр, безликий у тебя. Как в тумане дневничок…
Чтобы заглянуть в щель, Женьке надо было чуть продвинуться вперед. Но тогда неминуемо пришлось бы шуршать.
— Чего… Нормальный дневник, — это сказал Юра, воспитатель из четвертого отряда.
— Дневник безликий, говорю! — строго произнес начальник. — Как же можно работать без перспективы?
«Эге! — подумал Жека. — Нормально! Нормальненько!..» Выходит, что и взрослые живут не так уж мирно…
И приготовился слушать дальше. Но горе: Жека ничего не понимал… Слова-то были почти все понятные, а вот зачем они, ну хоть застрелись… Жеке непонятны были их взрослые мысли.
Вот такие дела. Оказывается, чтобы шпионить за умными людьми, надо быть не только хитрым, но и умным, тоже умным. А Жека этого не знал.
Пришла старшая вожатая Аня, и они, уже втроем, стали говорить об отрядных дневниках, о том, что лето само по себе вовсе не гарантирует счастья, что им, вожатым и воспитателям, надо много стараться, коли у них такая должность — конструировать интересную жизнь.
Если б Жека все это понял, вот удивился бы. Но он лишь морщил брови и равномерно хлопал ушами.
Аня с Юрой ушли, и потом долгую долгость тянулась тишина. Только иногда шелестели листочки на столе Олега Семеныча…
— Олег Семеныч! Решил к вам зайти. У меня сейчас время есть.
Жека не мог ошибиться. Это был Гриня из их отряда, человек Жеке сильно любопытный, потому что он все время старался помочь Люсе Кабановой, а выгоды Грининой Жека от этого увидеть никак не мог. И вот теперь… Жека, как говорится, весь превратился в слух.
— Ну, раз время есть… — сказал начальник вполне серьезно. — Только у меня-то вот со временем худо…
— А я спрошу — и все… Я теперь себя хорошо веду?
— Хорошо. Даже, Петь, боюсь сглазить!
Несколько мгновений было молчание — наверное, они глядели друг на друга.
— Вы не бойтесь. Я же вам честно обещал, помните?
— Помню. — Начальник шелестнул какой-то своей бумажкой. — Слушай, а зачем тебе оно понадобилось?
— Ну а если бы вы первый увидели! — воскликнул Гриня с непонятной грустью.
— Да уж, по крайней мере, я бы… — сказал начальник неуверенно.
— Ну а я вот не смог!
Жека услышал, как на стол лег какой-то увесистый предмет.
— Вот, возьмите, Олег Семеныч.
— Опять?!
— Я нашел! И вам отдаю.
— Где это было?!
— Там больше нету, честно. Последняя.
Они долго молчали, потом начальник сказал:
— Ладно, ступай…
Разговор этот остался для Жеки абсолютно зашифрованным и странно тревожил. И еще ему сделалось неожиданно не то грустно, не то досадно. Он не понял, отчего это. Лишь сказал про себя: «Сижу тут, как… экспонат».
А досадно ему стало оттого, что у Грини и начальника такие сложные и такие человеческие отношения. А у него самого с этим шпионством ничего такого нет и быть не может.
Он продолжал сидеть в своем шкафу. Олег Семеныч то оставался один, то к нему приходил кто-то из взрослых. Это был один из тех редких дней, когда начальник большую часть времени провел в Замке покаяния. Так что Жеке, можно сказать, везло.
Но все эти разговоры были вовсе не секретные: деловые, короткие. И Жека чувствовал, что попал в какое-то нелепое положение. Он был сейчас никакой не разведчик, а просто подслушиватель.
Жека был расстроен, он устал от неподвижного сидения в духоте и мраке. И он бы немало сейчас отдал, чтобы исчезнуть из этого склепа. Но вынужден был сидеть. И вынужден был подслушивать.
Между тем приближалось время обеда. Об этом недвусмысленно намекнули Жеке сперва бурчание в животе, а потом и горн, разлетевшийся над просторами лагеря и дошедший даже сюда — в шпионский шкаф.
Горн этот, а также характерное бурчание в животе услышал и лежащий в лазарете верноподданный Захар. «Надо идти на обед, — думал он. — Иначе сразу увидят, что меня нету…»
Следует заметить, что все это время Захара одолевали довольно-таки неприятные мысли.
Когда Жека приказом своим укладывал его в постель и надевал на его физиономию марлю, Захар слегка возроптал: мол, меня-то ведь тоже хватятся! В
