Баранов прошелся вдоль строя, потер ладонью о ладонь и весело спросил:
— К самостоятельному вылету готовы?
Сказал он это буднично и просто, словно речь шла об очередной, никого особенно не волнующей лыжной прогулке. И ребята восприняли эту новость без лишних эмоций, с видом людей, за плечами которых по доброй тысяче летных часов. Не выдержал лишь Алик Черепков. Жестко ущипнув стоящего рядом Славку, он ликующе прошипел ему в самое ухо:
— Земли сейчас полный рот будет. Баранов вяло поморщился:
— Мрачный у вас юмор, Черепков. Вы, случайно, не фаталист?
— Его рацион не устраивает, — прыснул в кулак Славка.
— А-а, — протянул Баранов и, сцепив за спиной пальцы так, что хрустнули суставы, картинно прошелся вдоль строя. — Могу заверить: пока летаете со мной, рацион ваш изменений не претерпит. Сегодня, Черепков, вы в этом убедитесь… Как самочувствие? Больных нет?
Алик сделал шаг вперед и скороговоркой выпалил:
— Курсант Черепков к полету готов.
— Отставить, Черепков. Ты сегодня полетишь вторым.
— Почему? — изумился Алик.
«Вопросы «почему» в армии популярностью не пользуются», — это говорил Жихарев. Никита помянул его добрым словом и с любопытством посмотрел на Баранова: как-то он отреагирует?
— Курсант Черепков, станьте в строй. Когда Алик занял свое место, Баранов сказал:
— Выдержка — одно из главных качеств пилота. Умейте управлять собой как в воздухе, так и на земле. Ясно, Черепков?
— Так точно, товарищ капитан.
— Вот и отлично. Мазур, к вылету готов?
— Товарищ капитан, курсант Мазур к вылету готов! — отчеканил Никита.
— Так… Инструкцию помнишь?
— От корки до корки, товарищ капитан.
— Высота пятьдесят метров после взлета. Отказал двигатель. Ваши действия?
— Отворачиваю влево на пятнадцать градусов, не теряя скорости. Планирую на пахоту соседнего колхоза. Сажусь с убранным шасси.
Баранов удовлетворенно кивнул и задал следующий вопрос:
— Идете на посадку. Выпустили шасси. Правая нога не вышла. Ваши действия?
— Ухожу на второй круг. Пытаюсь выпустить шасси аварийно.
— А если и в этом случае отказ?
— Набираю высоту и несколько фигур высшего пилотажа… Авось от перегрузок выскочит.
— А если авось не выскочит?
— Тогда опять на пашню.
Баранов хлопнул ладонью по обшивке крыла и улыбнулся:
— Ну давай, с богом, как говорится.
Никита, чувствуя, как неуемно забилось под курткой сердце, быстро забрался в самолет.
— Задание понятно? — еще раз спросил Баранов.
— Взлет, полет по кругу, посадка, — повторил Никита.
— И не отвлекаться, — предупредил Баранов и для пущей важности потряс кулаком. — Никакой отсебятины. Я Икаров не люблю.
— Кого? — удивился Черепков.
— Икаров! — весело вскинув бровь, отчеканил капитан. — Икар — родоначальник всех аварийщиков. Не послушал папу, взлетел к солнцу, воск расплавился, и бедняга свалился в штопор. Несерьезно. При таком отношении к делу недолго и в ящик сыграть. Понятно?
— Не беспокойтесь, товарищ капитан, — заверил Баранова Мазур. — Все будет, как учили.
Мазур запустил двигатель. Финишер поднял флажки — вверх и в сторону. Вот он, желанный миг! Боковым зрением Никита увидел сосредоточенное лицо Баранова, Ашира Ашировича, вскинувшего в дружеском напутствии руки, замерших в молчаливом ожидании ребят.
— Поехали, — скомандовал сам себе Никита, и ладонь его легла на сектор газа.
Как только самолет тронулся, цепь ощущений замкнулась. Теперь надо было работать — внимательно следить за приборами, выдерживать скорость, высоту, наблюдать за оборотами двигателя, точно выбрать угол снижения, учитывая при этом силу и направление ветра, и постараться при посадке не дать «козла».
Никита вырулил на взлетную полосу и звенящим от напряжения и счастья голосом запросил разрешение на взлет.
— «Горизонт», я — сто тридцать пятый, я — сто тридцать пятый… Разрешите взлет!
Руководитель полетов, который всех летающих знал по голосам, сразу же понял, что перед ним новичок, и постарался проинтонировать свой ответ как можно мягче и доброжелательней. Большего при всем желании он сделать не мог — инструкцией категорически запрещались не относящиеся к делу разговоры.
— Сто тридцать пятый, я — «Горизонт»… Взлет разрешаю!
Никита двинул вперед сектор газа и, чуть придержав, отпустил тормоза. Самолет зверем рванулся вперед. «Хорошо, — одобрил свои действия Никита. — Теперь бы плавно отодрать носовое». «Як» был модифицирован. В отличие от своего предшественника он, как и «МиГ», имел трехколесное шасси. Носовое колесо служило для отработки взлета и посадки, чтобы курсантам впоследствии было легче переходить на реактивные машины.
«Ручку на себя». Нос медленно приподнялся. «Еще немного…» Толчки прекратились, и Никита понял, что машина в воздухе. «Шасси». Легкий стук подсказал, что колеса в гнездах. Теперь главное — удержать самолет на крыле и вывести его в горизонтальный полет. Когда позади инструктор, это довольно легко. Уже после четвертого полета Никита заставил вертлявую машину подчиниться и следовать строго по прямой. Но в первом он просто измучился и чуть было не изверился в своих способностях и призвании.
Никита поставил себя на место Баранова и стал подавать команды своему собственному «я»: «Обороты? В норме. Скорость? Порядок. Хорошо».
Самолет достиг заданной высоты и вышел в горизонтальный полет. Никита установил режим работы двигателя. «Разворот. Отлично. Площадка. Вираж. Еще площадка…» Самолет вышел на последнюю прямую. «Теперь только бы не промазать… Закрылки!» Машина слегка «вспухла», и не успел Никита опомниться, как самолет выскочил за точку приземления. «Як» дал приличного «козла», снова подпрыгнул и только после этого спокойно покатил по бетонке. Зарулив на стоянку, Никита закрепил тормоза и перекрыл подачу топлива. Мотор зачихал и заглох. Никита стащил с себя шлемофон и медленно выбрался из кабины:
— Товарищ капитан, задание выполнено…
Баранов с хрустом сломал прутик, которым он нервно пощелкивал себя по голенищу сапога, и раздраженно отбросил его в сторону.
— У вас нет желания поступить в балетную школу? Такая прыгучесть!.. Любой позавидует. Объясните мне свою ошибку?
Никита, густо покраснев, потупил глаза:
— Закрылки поздно выпустил. Баранов молчал.
— Ветер не учел.
— Его практически нет.
Никита, словно набедокуривший школяр, отчаянно засопел и страдальчески скривил губы:
— Поздно перевел на малый газ. Обороты…
— Во! — просиял Баранов и ткнул пальцем в грудь стоявшего рядом Черепкова. — Понятно, где собака зарыта?
— Понятно, — сказал Алик, обиженный тем, что на оплошность, допущенную Никитой, указали не всем, а именно ему.
— А вторая ошибка? — Баранов снова повернулся к Никите.
— Закрылки при такой скорости можно было выпустить градусов на пять больше.
— Правильно, — удовлетворенно кивнул Баранов. — Теперь мало быть просто пилотом, надо, чтобы и котелок варил.
Баранов был летчик новой формации — летчик-инженер, и он считал нужным не просто указывать курсанту на его просчеты и допущенные ошибки, но и требовал точных теоретических обоснований любого элемента полета, учил самостоятельно мыслить, разбираться в причинах «взбрыкивания» машины и ее поведения в тех или иных ситуациях. Никита и многие другие считали, что Баранов излишне строг и придирчив, но впоследствии, неся службу в воинских частях, на серийных и опытных заводах, когда приходилось выкручиваться порой из совершенно немыслимых положений и, чтобы спасти машину, требовались не только ноля, мужество и мастерство, но и глубокие, прочные инженерные знания, они не раз добрым словом поминали своего первого учителя и наставника.
Окончив разбор, Баранов пригласил в кабину Черепкова:
— Докажи, Алик, что Одесса рождала не только великих музыкантов, — и дружески похлопал его по плечу.
Алик улетел. Никита отошел в сторонку и в ватном бессилии повалился в мягкую зелень травы. Он только сейчас понял, насколько устал и вымотался за эти несколько минут полета. Но дышалось легко и радостно, было весело и хотелось прыгать и прыгать от одержанной победы. Да, черт побери, он стал летчиком! Мечта, к которой он шел так долго и упорно, сбылась. Но почему так неспокойно на душе? Сладкая опустошенность, овладевшая им, мешала забыться, отключить связь с внешним миром и отдохнуть. В чем дело? Никита перевернулся на спину, вспомнил Татьяну и вдруг остро, до физической боли, почувствовал несправедливость и неправомерность своего поведения во время их последней встречи. Вместо того чтобы поздравить и разделить вместе с ней радость победы, он чуть ли не целый вечер доказывал ей, что летать — занятие мужское, требующее профессионализма и полной отдачи сил. «А ведь она заняла третье место по высшему пилотажу. Девчонка!.. Интересно, чем она сейчас занимается? Одна в пустой квартире. Может быть, обед готовит, а может, в магазин или к Ирке ушла». Татьяна неожиданно предстала перед Никитой обыкновенным человеком, живым, уязвимым, которому бывает холодно и тоскливо, неприютно и печально, который дрогнет на ветру, дует на замерзшие пальцы, радуется вниманию и плачет, если ей горько и одиноко.
