— Помню.
— Я тебе тогда сказал: тяжелая у нас работа. Но кому-то надо идти первым. На войне первыми идем мы, десантники. Идем за правое дело, а потому должны всегда, везде, при любых обстоятельствах оставаться людьми. А теперь скажи мне, только честно и откровенно, как на духу, могу я тебе доверить своих мальчишек — будущих офицеров, нашу смену?
— Можете, — сказал Харитонов, и проговорил это так спокойно и уверенно, что Малинин удивленно вскинул бровь.
— Шайбы, что ли, у тебя на свои места встали?
— Шайбы или что другое — не знаю, но только можете на меня положиться.
— Попробую. — Малинин придвинул к себе папку, достал чистый лист бумаги и, что-то черкнув на нем, протянул Харитонову. — Инструктор парашютной службы. Устраивает?
— Вполне, — кивнул Харитонов. — А начальник кто?
— Козлов. Помнишь?
— Фрол Моисеевич! — обрадованно воскликнул Харитонов.
— Он самый. Но запомни, Николай, у меня не зеленоберетчиков готовят, а… в общем, есть такая профессия — защитник Родины. — Левая бровь Малинина вдруг дернулась и ушла вверх, симметрия всегда чем-то озабоченного, чуть огорченного лица, словно он ненароком съел кислого, нарушилась, и оно неожиданно приобрело выражение смешного и проказливого. — А везучий ты все-таки, Николай, человек!
— Достукался? — снова повторил Малинин. — Ты чему мальчишек учишь?
— Это недоразумение, Василий Федорович. Сорвался.
— Сорваться с перекладины можно.
Харитонов смотрел в окно, и на его осунувшемся, заострившемся лице была какая-то погребальная торжественность, признание суровой и печальной истины: конец бывает.
— Ладно, — смягчился Малинин и неожиданно расхохотался: — Мне, откровенно говоря, во всей этой истории не столько ужа жалко, сколько тебя. Ведь над тобой вся эскадрилья смеется, и в первую очередь курсанты. Они ж умны, как черти, с юмором, и понимают иразбираются в таких вещах, о которых мы с тобой в их годы и понятия не имели. А ты с ужами воевать… Иди. — Малинин растер пятерней лоб и вдруг спросил: — А Черепков? Списать парня хотел, а что на поверку вышло? Сколько сейчас у него прыжков?
— Двенадцать.
— Выводы?
— С ним надо поработать, — замялся Харитонов.
— Вот и работай. А ужей не трогай.
Харитонов возился с мотоциклом. Механик он был, видимо, не ахти, и, несмотря на все старания, машина не заводилась. Прапорщик в последний раз крутанул ручку стартера, чертыхнулся и, зло пнув ногой по заднему колесу, присел на скамеечку, укрытую густой тенью березы.
Солнце палило нещадно. Харитонов стянул гимнастерку, сапоги и, убедив себя, что в палисаднике ничуть не хуже, чем на речке, на которую он собирался с самого утра, завалился на прохладный брезент походной плащ-палатки. Из-под стола вылез Шериф — широкогрудый, косматый, непонятной породы пес, которого Харитонов подобрал еще щенком, — недовольно взвизгнул и лизнул хозяина в щеку.
— Отстань, — отмахнулся прапорщик. Он протянул руку за гитарой и взял несколько аккордов.
— Басами надо работать, басами, — насмешливо крикнул кто-то из-за деревьев.
Харитонов оглянулся. По дороге шли Черепков и Мазур. Увидев прапорщика, они мгновенно вытянулись и замерли, словно парализованные.
— Басами, говоришь? — помолчав, спросил Харитонов.
— Басами. — Алик проглотил от испуга застрявший в горле ком.
— Может, поучишь?
— Можно.
— Ну, заходите.
На ребят с остервенелым лаем бросился Шериф.
— Назад! — крикнул Харитонов. — Свои.
Шериф неохотно подчинился. Он с достоинством залез под стол, рявкнул оттуда пару раз, но уже не зло, больше для порядка, и замолк, с интересом наблюдая за происходящим.
— Хорошая машина, — сказал Никита, осмотрев мотоцикл.
— Была, — скучным голосом сообщил прапорщик. — А ты чего-нибудь в них понимаешь?
— Чего-нибудь — да. А что с ней?
— Черт ее знает… Не заводится.
— Разрешите? — Никита засучил рукава.
— Ломай, — кивнул прапорщик, протягивая Черепкову гитару.
Алик осторожно тронул струны, посмотрел на Никиту и, поймав его ободряющий взгляд, заиграл смелее и громче.
Харитонов слушал внимательно, наклонив голову и прикрыв веки, так умеют слушать только люди, понимающие музыку. Раздражение и неприязнь к ребятам, из-за которых он имел столь неприятную для него беседу с начальником училища, исчезли, и только как напоминание об этом разговоре изредка мелькало перед глазами угрюмое лицо Безуглова.
Мотоцикл фыркнул и, оглушительно взревев, выбросил из выхлопных труб целое облако желто-бурого дыма. Запахло бензином и перегоревшим маслом. Никита вскочил в седло и, выехав за калитку, лихо промчался по улице. У крайних домиков, в которых летом жила аэродромная прислуга, развернулся и столь же стремительно вернулся обратно.
— Порядок, — сказал он, заглушив мотор.
— А что с ним было? — поинтересовался прапорщик.
— Жиклер засорился.
Взволнованный шумом, из-под стола вылез Шериф, потянулся и вопросительно посмотрел на хозяина.
— Сколько напрыгал? — неожиданно спросил Харитонов Мазура.
— Восемь.
— А затяжными?
— Еще не пробовал.
— Ну, приходи завтра. И ты, — кивнул прапорщик Черепкову. — Если хочешь.
День этот ожидали с великим нетерпением, и по мере того как он приближался, время тянулось все медленнее, а под конец и вовсе остановило свой неторопливый, черепаший бег. Пришел он, как всегда, неожиданно и застиг ребят если не врасплох, то в легкой растерянности, растворившейся в чувстве глубокого непередаваемого восторга.
Механик самолета Ашир Аширович Артыков, стоя на стремянке, ковырялся в двигателе, а Завидонов и Коренев, облокотившись на крыло, следили за вертолетом, быстро скользящим в голубизне высокого летнего неба.
— Сейчас пойдут, — сказал Славка. — Ашир Аширович!..
От вертолета отделилась маленькая точка парашютиста и камнем устремилась к земле. За ней вторая, третья…
— Ну, дергай же, — не выдержал Леня.
Но парашютисты продолжали падать. И только когда до земли оставалось метров триста, над ними «выстрелили» белые купола.
— Вот черти! — сказал незаметно подошедший Баранов. На его плечах поблескивали новенькие капитанские погоны.
— Поздравляю, товарищ старший лейтенант, извините, капитан. — Ашир Аширович спрыгнул со стремянки и крепко пожал Баранову руку.
— Машина готова?
Ашир Аширович цокнул языком. Так он обычно выражал свое удивление или негодование по поводу бессмысленного вопроса.
— Понятно, — сказал Баранов. Он повернулся к ребятам и как можно строже спросил: — А где остальные?
— Джибладзе и Бойцов в спортзале, — ответил Славка, — а Мазур и Черепков в воздухе.
— Как в воздухе?
Славка ткнул пальцем на приземляющихся парашютистов.
— Так это они?! — Козырьком фуражки Баранов прикрыл глаза от бьющего прямо в лицо солнца. — А третий кто?
— Харитонов.
— Да, — сказал Баранов, в недоумении потирая подбородок. — Тысяча и одна ночь.
— Что? — переспросил Славка.
— После обеда, говорю, полеты, — гаркнул Баранов и прямо через летное поле зашагал к зданию КДП.
На рулежной дорожке его догнал открытый «газик».
— С повышением, капитан, — сказал Храмов, останавливая машину.
— Спасибо.
— Ну как, приняли в оркестр?
Баранов, скосив насмешливый взгляд на Харитонова, который сидел рядом с доктором, отрицательно покачал головой.
— Говорят, у каждого есть голос, но не каждому дано петь.
— Так и сказали?!
— Так и сказали, — подтвердил Баранов. — Ну как ребята, Харитонов?
— Ничего, — буркнул прапорщик, не отрываясь от газеты. — Музыкальные.
После обеда Джибладзе преподнес Баранову букет полевых цветов.
— От имени экипажа, — сказал Миша. — Поздравляем, желаем удачи и… понятливых курсантов.
Баранов был явно тронут вниманием учеников и не скрывал этого. Щеки его стали пунцовыми, и он, растерявшись, сунул букет подвернувшемуся под руку Артыкову.
— В баночку… Только бензина вместо воды не палей.
Ашир Аширович досадливо щелкнул пальцами, пробурчав под нос что-то о несолидном поведении некоторых пилотов.
Баранов прошелся вдоль строя, потер ладонью о ладонь и весело спросил:
— К самостоятельному вылету готовы?
Сказал он это буднично и просто, словно речь шла об очередной, никого особенно не волнующей лыжной прогулке. И ребята восприняли эту новость без лишних эмоций, с видом людей, за плечами которых по доброй тысяче летных часов. Не выдержал лишь Алик Черепков. Жестко ущипнув стоящего рядом Славку, он ликующе прошипел ему в самое ухо:
