Трактор рванулся вперед.
Не ухвати преподаватель руль, мы наверняка врезались бы в яблони, росшие с края поля.
Когда я сходил с трактора, преподаватель сказал мне тихо, так, чтобы не слышали другие:
— Знания у тебя нетвердые и решительности мало, а решительность значит вдвое больше силы.
Я вспыхнул.
— Что с тобой было? — спросил Зураб, когда я сошел.
— Ничего особенного, — ответил за меня преподаватель. — Я нарочно включил вторую скорость, хотел посмотреть, как он поступит.
Помните про мой разговор с Зурабом про ркацители и саперави, я уверял, что эти сорта винограда и тут приживутся, а Зураб не соглашался, и мы побились об заклад? Я рассказал об этом директору и попросил разрешить посадить лозы. Потом написал отцу, попросил прислать «всего пятьдесят годовалых лоз» саперави и ркацители поровну и сообщал, конечно, про наш спор. Послал он мне лозы с дядей Гурамом (он часто бывает и у нас в деревне и меня не забывает). Все ребята нашего курса помогали мне копать землю, сажать их, ставить подпорки.
Все мы с нетерпением ждали весны — увидеть, прижились ли саженцы.
Посмотрим, чем закончится мой спор с Зурабом!
Мнения ребят разделились, но большинство на моей стороне. Через год должен быть первый урожай. Правда, меня здесь уже не будет в ту осень — ртвели я встречу дома, в Кахетии. Но перед отъездом увижу, как вылупятся виноградинки на гроздьях. В конце концов, вернусь сюда осенью; должен же я буду иногда наведываться в училище — я уже свыкся со всем здесь… Прирос к училищу душой.
Родные меня не забывают, не только дядя Гурам, но и сестра моя, студентка, два раза приезжала из Тбилиси, а от Михо раз в неделю получаю письмо. Представьте, и Гела научился писать — по две страницы заполняет. Самые интересные письма — от Джумбера, о всяких городских новостях.
Я часто думаю, кто же здесь в училище друг-приятель моего отца, но так и не могу догадаться. Все преподаватели одинаково относятся ко мне. Директор? Однажды мне так досталось за то, что я из Гори чуть не в полночь вернулся…
Через несколько дней я поеду домой — на неделю, погляжу, что там творит весна. Наверно, и там помогла набухнуть почкам, и там накинула на землю белый пар, заставила запеть птиц, а лозу «пустить слезу».
Отец, наверно, уже вскапывает огород…
Вот и прошли эти несколько дней, и я уже дома, в деревне. Какими радостными криками встретила меня бабушка, какие навернулись слезы у мамы, как обрадовался Михо и как заулыбался мой угрюмый отец, это вы легко вообразите себе — знакомая картина для всех и везде, так зачем мне описывать ее. Соседи оглядели меня и заявили, что я возмужал.
Семь месяцев не видел я родных и свою деревню. Не нагляжусь никак, не наговорюсь. Радость захлестнула меня, но всю первую ночь дома почему-то снилось училище.
И пища и вода здесь не кажутся мне уже самыми вкусными.
А из окна не видно Горы раненых, и, представьте, не хватает мне ее.
Отец разговаривает со мной как со взрослым.
За столом он не курит больше нервно одну сигарету за другой, не зная «что со мной делать». У мамы не навертываются больше слезы отчаяния. И бабушка не пилит меня больше, не твердит: «Да открой ты книгу, загляни в нее, негодник!»
Весна в наших местах показалась мне все-таки особенной, как-то по-новому почувствовал я ее, может, потому, что наполнила воспоминаниями детства. И тут, дома, я в первый раз обратил внимание, как заливаются дрозды. Раньше мне казалось, они трещат, и виделись желторотые птенцы в гнездах, а теперь я услышал пение и почему-то вспомнилась Мзия.
Я лежал в постели — только проснулся, в окно врывалось пение дроздов, проникало прямо в душу.
Из кухни доносился разговор.
— Тебе смешно, конечно! — горячилась мама.
— Не вижу, из-за чего переживать! — Отец сдержанно засмеялся.
— Ну что с тобой говорить!
Интересно, из-за чего они спорят?
— Тысячу раз объяснял тебе, но ты не понимаешь. Разве я виноват? — уже серьезно говорит отец.
— Что тут понимать! Не успел подрасти, а уже с девочкой переписывается!
Ого! Пропал я!.. В день отъезда от Мзии письмо получил и забыл оставить его в общежитии, вспомнил уже в автобусе. Сунул в карман брюк — не мог же выбросить! Мама, наверное, собиралась стирать их и вывернула карманы. Все, конец мне теперь, если не заступится отец! Хорошо, что Михо спит, не слышит этого разговора, не то по всему свету разнесет.
— Но я не вижу в этом ничего худого!
— Не хочешь видеть! Что он еще смыслит в жизни?
— Мал он еще, что он может разуметь!
— Вот и ты говоришь — мал еще! Правильно — он ребенок, так куда ему влюбляться?
— Любовь не разбирается в годах. Пускай любит, что тут особенного? Любовь — самое благородное чувство, она толкает человека на хорошие поступки, а потом…
— Хватит! — оборвала мама. — Каким сам был ветреным, таким и сын у тебя растет! И как это он весь в тебя пошел!
— А в кого же он должен был пойти! — смеется отец. — Лучше пусть пораньше узнает, что такое семья, жизнь. Не видишь, теперь ребята рано начинают взрослеть. Я приветствую любовь Гио, — медленно произнес отец.
— А ты знаешь, кто такая эта девочка?
— А я при чем? Кто любит ее, тот, наверное, знает.
— О господи, с ума меня сведете!
— Дай перечту письмо.
— Так понравилось, что наизусть собираешься заучить?
Некоторое время было тихо.
— Прекрасное письмо! — сказал немного погодя отец. И размечтался: — Почитать бы ответ Гио!
— Он с тобой очень считается, попроси, специально для тебя вторично напишет — память у него отличная, все вспомнит.
— Знай, и любовь помогла ему исправиться, образумиться. Мы, взрослые, плохо понимаем значение любви, так пугаемся, когда наши дети влюбляются, словно второй всемирный потоп им грозит. Забываем, что любовь порождает много доброго, хорошего.
— Ладно, работать не собираешься, не идешь на виноградник?
— Нет, сегодня не собираюсь. Столько времени Гио не видел, не разговаривал с ним. Сегодняшний день проведу с сыном. Разве не видишь, как он изменился! Присмотрюсь к нему, может, пойму, с чего качалась в нем перемена.
— С любви, конечно!
— Зря смеешься. Любовь тоже, но и что-то другое… Схожу, пока ребята спят, на огород, вчера не успел вскопать, перекопаю, а то мать из дома выгонит! — Отец засмеялся. — Видишь, я взрослый, всю Европу прошел во время войны, а перед мамой ребенком себя чувствую — и робею перед ней, и побаиваюсь. Ну я пошел. А где, кстати, мать?
— Пошла взять из инкубатора сто цыплят…
— Не могла мне сказать!
— Не хочет беспокоить тебя по пустякам.
Я не сразу сообразил, что отец пройдет через нашу комнату, и не успел притвориться спящим — глаза закрыл, но руки были в таком нелепом положении, в каком даже не вздремнешь.
Отец вошел в комнату, всмотрелся в меня. Потом приблизился к моей постели, склонился.
— Ты не спал, Гио?
Я открыл глаза.
Он приложил палец к губам.
— Ты ничего не слышал, хорошо?
Я тоже приложил палец к губам.
Он поцеловал меня в лоб, подмигнул и вышел на цыпочках.
Немного погодя я тоже встал, оделся и, не умываясь, спустился во двор. Я взял из сарая лопату и пошел помогать отцу. Мы вскапывали землю под помидоры, под петрушку, салат и лук.
— Мне теперь все нипочем! — шутит отец. — Взрослый мужчина стал плечом к плечу со мной — буду звезды с неба хватать!
— Как будто не так!
— А ты по-настоящему копать научился, вижу! Комья выворачиваешь и разрыхляешь!
— Чего тут было учиться!
— Чего учиться?! Думаешь, землю перекопать — дело простое, пустяковое? А вот послушай, что я тебе скажу. Ты когда-нибудь слыхал, чтобы пели песню, когда копают? Подумай, не отвечай сразу.
— А чего думать, не поют.
— А я вот прочел в книге, что и, вскапывая землю, крестьяне поют песню. Хотел бы я знать, где автор услыхал ее.
— А почему не поют? Потому что, когда копаешь, назад идешь?
— Нет, просто весь организм сильно напрягается, особенно грудь, сам видишь, как сгибаешься, всем телом наваливаешься на черенок, дышать и то тяжело.
— Давай попробуем петь!
— Давай начинай ты.
Я точу тебя, точу, мой серп,
Мой серп, орудие мое…
— Хватит, хватит! Кто ж так поет!
— Совсем забыл, что мне нельзя петь при других! А может, выдержишь? Ну как, продолжать? Я же не виноват, что у меня ни слуха, ни голоса!
— Ладно, продолжай.
Я запел, отец подпевал. Прокопали мы немного с песней и чуть с ног не повалились — начали задыхаться, пот градом полил. Я остановился, навалился грудью на черенок лопаты, отираю пот со лба.
— Ну, что скажешь? — смеется отец, тоже утирая пот.
